[1]Верно?
– Кто сказал, что это я столкнула ее?
Доктор Розмари оставила вопрос без внимания.
– Другие два рассказа были написаны раньше?
– Верно.
– Ты предпочитала писать рассказы до или после всех этих происшествий? – спросила доктор.
– В зависимости от ситуации.
– И как влияет ситуация?
– Пишется ли история, чтобы спланировать. Или уже на память. Понимаете, чтобы вспоминать.
– Что-то вроде… трофея?
Дороти дернула руками в наручниках. Металл впился ей в запястья.
– Я хочу уже вернуться. От них больно.
– Они не причинят тебе боли, если ты будешь сидеть спокойно. Ты сказала бы, что твои рассказы – это трофеи? – повторила доктор.
– Я не знаю. Может быть, если так вы их хотите называть. Да, трофеи. – Дороти покатала слово «трофеи» во рту, довольная его звучанием. – Когда я получу их обратно? Они нужны мне.
– Скоро. Ты сможешь получить их скоро.
– Вы уверены, что их сохранят? – спросила Дороти. Игра ее воображения или доктор Розмари действительно смутилась?
– Конечно.
– Просто мне нужно закончить один из них, – пожаловалась она. – Его забрали еще недописанным.
Ей не показалось. Лицо доктора Розмари покраснело.
– Вероятно, нам стоит побеседовать об этом, – сказала доктор. – Думаю, если в дальнейшем мы смогли бы перенаправить твои истории в другое русло, это значительно повысило бы твои шансы на выздоровление.
– В другое русло? Вы хотите говорить мне, что писать?
– Нет, не говорить. Но есть несколько упражнений, которые мы могли бы попробовать, чтобы…
– Я хочу закончить рассказ.
– Не думаю, что это будет полезно для кого бы то ни было.
– Это будет полезно для меня.
– Хорошо, я считаю, что это не будет полезно для людей, которые умирают в рассказе. Разве только ты готова хотя бы поменять имена? Не очень-то красиво использовать имена живых людей. Людей, которые тебя знают.
– О, значит, вы его читали? И как вам?
– Я прочитала все, что ты написала, Дороти. Включая рассказ о том, как ты сбежала из этой больницы. – Доктор перетасовала свои бумаги. – Думаю, что на нашей следующей встрече мы должны попробовать упражнения, о которых я упоминала. У тебя определенно богатое воображение…
– Я не пишу то, что вы или кто-либо другой велит мне писать. Это мои рассказы.
Наручники стали теснее? Почему они давят так больно?
– Успокойся, пожалуйста. Готова ли ты попробовать?
– Нет. Я хочу свой рассказ. Прямо сейчас!
Доктор вздохнула и с задумчивым видом открыла папку. Она вынула несколько листов и разложила их на столе.
– Я заключу с тобой сделку. Ты можешь получить рассказ. Мы оставим начало, но, чтобы продолжить, попробуем выполнить упражнения. Так будет справедливо?
Дороти вгляделась в страницы:
– Что это? Это не мой рассказ. Это отпечатано.
– Их следовало перепечатать для нашей документации.
– Я хочу оригинал.
– Боюсь, это невозможно…
– ДАЙ МНЕ МОЙ РАССКАЗ! – Она откинулась на спинку кресла, опасно раскачивая его, но, прежде чем кресло опрокинулось, его подхватили крепкие руки стоявшего за спиной. – Я хочу свой рассказ! Клянусь, я напишу новые, и ты умрешь в каждом из них…
Доктор Розмари кивнула стоявшему за креслом:
– Отведите ее обратно и дайте что-нибудь, чтобы успокоить.
– Дай мне ручку! – визжала Дороти, вырываясь из рук надзирателя. – Напишу, как пустила тебе кровь, и успокоюсь! Дай ручку, я сказала! Я разорву тебе глотку зубами!
Доктор Розмари продолжала сидеть, когда Дороти выволокли из кабинета, и оставалась в таком положении, пока крики не стихли в коридоре. Только тут она опустила глаза и увидела свои руки, прижатые к столу – так сильно, что кончики пальцев побелели.
Глубоко вздохнув, она собрала бумаги в аккуратную стопку и снова их разложила. Затем закрыла папку, взяла телефон и набрала номер.
Ответили почти сразу.
– Это я, – сказала она. – Я только что видела Дороти Граймс. – Доктор сделала паузу. – Нет, все закончилось плохо, как обычно. – Еще пауза. – Я пытаюсь. Есть шанс, что она пойдет на взаимодействие, но только в том случае, если сможет продолжить известный рассказ, начатый ею до изоляции. Да. Да, тот самый. Я знаю, что у меня есть, но это распечатка. Она требует оригинал. – В голосе доктора проскользнуло отчаяние. – Итак, тебе лучше найти его или в крайнем случае представить чертовски хорошую подделку! Что? Я не понимаю, куда он мог запропаститься, чтобы столько времени нельзя было отыскать. – Она потерла переносицу. – Его следовало беречь! Ты знаешь, какое это громкое дело, сколько людей вынюхивают все насчет этих рассказов. Публика не должна их увидеть, не важно, закончены они или нет. – Она немного отвела телефон от уха, когда голос на другом конце линии стал громче.
– Думаю, ты знаешь больше, чем говоришь. И если ты ценишь нашу дружбу, то позаботься, чтобы рассказ вернулся сюда, иначе твоя голова покатится с плахи! – Доктор бросила трубку, тяжело дыша. Засунула папку в шкаф, порадовавшись, что убрала ее с глаз долой.
Голова с плахи? Это совсем на нее не похоже. Она содрогнулась. В Дороти Граймс было что-то такое, что проникало сквозь кожу, заражало все. Как будто чернила, которыми она писала, впитались в вены доктора и медленно отравляли ее.
На этом глава заканчивалась. Я отложил страницы, все тело покрылось мурашками. Если здесь оказались Цыганка и Табита, то Рамблбрук и Дороти Граймс тоже могли быть здесь. Человек, одержимый незаконченными историями, и кровожадная девица, которая уже убивала и хотела убивать дальше.
Я снова пробежал глазами главу. Судя по тому, что я прочитал о Рамблбруке и зловещей истории, попавшей в музей, я не сомневался: это был рассказ Дороти. И, если она здесь, ее цель – вернуть свой рассказ.
На что она пойдет, чтобы его получить, и как далеко готов зайти Рамблбрук, чтобы сохранить его?
Внезапно мне открылось, сколько тревог и бед породила недописанная история Элис и какой опасности она подвергнется, если выпущенные в мир персонажи до нее доберутся.
И какой опасности подвергнусь я.
Мелодия
Если этим субботним днем город оживленно закипал, то вечером просто бурлил – было не протолкнуться. Холодный воздух казался густым и дымным, пропахшим жареными каштанами и кукурузой. Мы с мамой сжимали в липких пальцах стаканчики с теплым, душистым яблочным соком, сдобренным пряностями, – сладкое питье выплескивалось, когда кто-нибудь натыкался на нас.
– Держись рядом, – повторяла мама, все время оглядываясь, пока я пробирался за ней в толчее. Постоянно думая об истории Элис, я всматривался в лицо каждого проходящего рядом незнакомца, готовый увидеть Рамблбрука или Дороти Граймс, что было глупо – ведь я понятия не имел, как они выглядят. Если Элис и описала их, то все это пропало вместе с самой историей и остальными заметками. Иногда она вообще почти не упоминала внешность персонажей. Когда я спросил ее почему, она объяснила, что причин две. Во-первых, ей нравилось, когда у читателя остается пространство для фантазии. И, во-вторых, даже саму себя описать точно она не могла – не очень хорошо представляла, как выглядит со стороны.
Несмотря на это, я был уверен, что узнаю Рамблбрука. Я представлял себе скользкого типа с длинным носом и потными руками, оставлявшими влажные следы на страницах историй, которые он получил и украл. Составить портрет Дороти было труднее. В моем воображении возникали только безумные глаза, глядящие из-под спутанных сальных волос, но этого было достаточно. Я не хотел рисовать себе остальное.
Мы подошли ближе к центру площади. За защитным ограждением возвышалась огромная гора сухих дров, ждущих, когда их подожгут. Это произойдет не раньше восьми часов, а пока люди вставали в очередь, чтобы положить свои Подобия в будущий костер. Сквозь просветы в толпе я краем глаза видел Подобия, уже лежащие на месте, – их были сотни: некоторые размером с обычную куклу, другие чуть больше, чем пальчиковые куколки.
Наконец я достиг начала очереди, мама ждала у барьера, пока я пролезу к костру. Я пробирался подальше, чтобы мама меня не видела. Оказавшись достаточно далеко, я достал из сумки две фигурки: обманного Питера Пэна, которого бросил как попало, и настоящую – Элис. Раздвинув несколько веток, я сделал небольшое углубление, и затолкал туда Подобие, а потом снова закрыл ветками.
Я оглянулcя на маму, испытывая лишь каплю вины за то, что делаю. Чувствуя прилив адреналина, я отошел от костра и прошмыгнул в сутолоке в противоположном направлении. Народу здесь было чуть меньше, и двигаться стало легче. Через пару минут я оказался на безопасном расстоянии. Маме вряд ли удастся найти меня, если только я сам того не захочу. Я надеялся, что она не будет слишком сильно беспокоиться: она знала, что я ориентируюсь в городе и уж точно не заблужусь. Кроме того, сколько я себя помню, у нас было условленное место встречи на случай, если мы потеряем друг друга: башня с часами перед ратушей.
Я быстро свернул в Воровской переулок и понесся к книжному магазину, моля, чтобы Цыганка все еще была там, как обещала.
Она продолжала искать историю или опустила руки? Почему она вообще занялась ее поиском? И кто рассказал ей об этом? Сколько же вопросов. И вопросы ведут к другим вопросам. Мне стало тревожно. Чем больше я думал, тем отчетливее понимал, что, если Призыв действительно сработает, вряд ли одного вопроса хватит, чтобы найти Элис.
В книжном магазине было три этажа и множество укромных закутков и закоулков, которые идеально годились, чтобы как бы невзначай заплутать ненадолго – что-то дочитать или пролистать. Но, если вам надо было кого-то найти, эти закоулки уже не казались такими идеальными. Обследовав верхний этаж со всеми его букинистическими книгами и не найдя никаких следов Цыганки, я в отчаянии обыскал два нижних этажа, но здесь повезло не больше. Ее не было.