Я был еще мал, но сумел распознать тревогу в мамином голосе и понять, что дела плохи, когда она обнаружила, что Элис не появлялась в школе. И когда мама заплакала, я раскололся. Как только я выдал секрет Элис, мама кинулась за ней, оставив меня с соседкой. Вернулась она очень поздно, вместе со смущенной Элис. У обеих на щеках отчетливо проступали дорожки высохших слез.
В тот вечер нас отправили спать сразу после ужина. Было еще рано, и я был слишком взбудоражен, чтобы спать, но мама не разрешила нам разговаривать. Элис сидела за столом, уставившись в потрепанную книгу сказок, открытую на «Спящей красавице». Ее палец касался веретена на картинке.
Дверь отворилась, и мама заглянула в комнату. Мы не слышали, как она поднималась по лестнице, и подскочили от неожиданности.
– Не считаете, что с вас обоих на сегодня достаточно неприятностей? – рассерженно произнесла она. – Свет выключить, книги убрать и никакой болтовни.
– Мама, – тихо позвала Элис.
– Что еще случилось? – мамин голос звучал прохладно. Она уже успокоилась, но испытывать ее терпение было страшновато.
– Ты веришь в проклятия? – спросила Элис.
Повисшую в комнате тишину нарушил мамин голос:
– Нет, – она подошла к Элис, взяла книгу у нее из рук и закрыла. – И тебе тоже не стоит, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. – Отложив книгу, она погладила Элис по щеке. – Я догадываюсь, о чем говорил тебе отец. Забивал твою голову вздорными выдумками.
– Но что, если… – начала Элис.
– Это ерунда, – перебила мама. – Я точно знаю, потому что и мне он когда-то говорил такую же ерунду.
Элис ничего не ответила, но отвернулась от маминой руки.
– Я понимаю, что он твой отец, Элис, – вздохнула мама. – И понимаю твое желание узнать его поближе. Я не буду стоять у тебя на пути, но скажу то, что думаю, даже если ты не хочешь этого слышать. Надо быть осторожнее с теми, кому веришь, и с тем, во что веришь. Иногда верить очень хорошо, но иногда – опасно. Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть.
Когда мама спустилась вниз, я не мог сдержать любопытства и громким шепотом стал расспрашивать Элис о таинственном проклятии. Но сестра отказалась говорить и впредь, рассказывая историю об отце, никогда не упоминала об этом.
– Элис? – окликнул я, пальцами ноги подтолкнув ее локоть. – Ты веришь в проклятия?
– Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть. – Она повторила мамины слова.
– Ты думаешь, что ты проклята? – спросил я.
– Давай спать, Мидж. Сейчас слишком поздно для таких разговоров, а то кошмары будут сниться.
– Элис?
– М-м-м?
– Ответ на твою загадку… Карандаш?
– Да, молодец. А теперь спи.
Я закрыл глаза, довольный, что одержал хотя бы одну победу. Что до проклятия, то я решил утром снова спросить сестру.
Но я не смог это сделать, потому что, когда наступило утро, Элис исчезла.
Черная кошка
На следующее утро я спустился на кухню и обнаружил, что дом пуст. Ни Элис, ни мамы. Хотя кто-то вытащил из кладовки под лестницей коробки для непогоды и оставил их на кухонном столе. Элис любила их – в них хранились всевозможные материалы для рукоделия, и нам было чем заняться в дождь и слякоть, когда на улицу не хотелось.
На холодильнике висела записка, прикрепленная магнитом. Я снял ее и прочитал.
«Элис и Мидж, – говорилось в ней, – я ушла ненадолго. Не ешьте – когда вернусь, на завтрак будут блинчики! С любовью, мама.
P. S. Достала коробки для непогоды, чтобы делать Подобия к Призыву».
Блинчики! Теперь, при свете дня и с блинчиками, замаячившими на горизонте, ночной разговор с Элис о проклятиях казался просто дурным сном. Я окликнул сестру, думая, не принимает ли она душ наверху, но она не ответила, да и трубы не булькали, как обычно, если кто-то мылся в ванной.
Я проснулся один в кровати Элис, что случалось нередко, когда я спал там, на чердаке, – она вставала, не разбудив меня, и передвигалась тихо, как мышка. Странно было другое: в комнате стоял зверский холод. Обогреватели не работали, хотя Элис первым делом всегда включала их.
Я налил в стакан апельсинового сока и сел. Что-то теплое и пушистое проскользнуло под столом у моих ног, а затем темная тень просочилась через кухонную дверь.
– Доброе утро, Твич! – крикнул я вслед, залпом заглотив апельсиновый сок, и приоткрыл ближайшую коробку. Из вороха шерстяных ниток и лоскутов ткани высунулась черная лапа и проказливо шлепнула меня по руке.
– Ой! – я отдернул руку. На большом пальце проступила капелька крови. Коробка на столе зашуршала, и из нее выглянула озорная черная мордочка с ленточкой на ухе.
– О нет, – пробормотал я. Это была Твич.
Я быстро вошел в гостиную и огляделся. У нас и раньше случались проблемы с чужими кошками, проникавшими в дом через кошачью дверь и воровавшими еду у Твич, но сейчас никаких следов вторжения не было заметно. Наверное, непрошеный гость уже улизнул. Только я вернулся на кухню и собрался снова сесть, как услышал характерный сигнал, и что-то зажужжало рядом с тостером.
Телефон Элис.
Оставленный заряжаться. Но Элис, как с ней нередко бывало, не воткнула шнур в сеть. Звуковой сигнал предупреждал о низком заряде батареи. Я подошел, подключил питание и нахмурился. Элис никогда не расставалась с телефоном. Но где же она? Вдруг я засомневался: может, она все еще спит, укрытая одеялом, а я, встав, просто не заметил? Это объяснило бы, почему обогреватели не включены. Я решил пойти и проверить.
Перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж, затем вскарабкался по складной лестнице на чердак. Нет, я не ошибся. Одеяла откинуты, как я их оставил, и на кровати определенно не было Элис. Однако кровать не пустовала.
– Как ты здесь очутилась? – озадаченно спросил я. – Ты ведь была на кухне минуту назад.
Твич подмигнула мне из-под скомканной простыни, затем демонстративно повернулась спиной и стала вылизывать свою гладкую черную шерсть. Я уже собрался спуститься с чердака, но кое-что привлекло мое внимание.
Слуховое окно в крыше было приоткрыто, совсем немного – щель.
Неудивительно, что здесь так холодно. Я встал на кровати и закрыл окно, затем оглядел комнату и снова посмотрел на Твич. В кошачьей шубке что-то блеснуло: золотистый жетон на фиолетовом бархатном ошейнике. Такого шикарного у Твич не было, ее был зеленым и потертым.
– Погоди-ка, – сказал я. – Ты ведь не Твич, верно?
Кошка перестала вылизываться, вспрыгнула на стол Элис и разлеглась на тетрадях, лениво рассматривая меня.
– Тогда кто ты? Нам лучше увести тебя отсюда, пока мама не вернулась. – Я подошел почти вплотную и говорил тихо, чтобы не спугнуть кошку, но она, похоже, чувствовала себя как дома. Я легонько погладил ее по спине. Она замурлыкала и подняла хвост. Вблизи было заметно, что она все-таки немножко отличается от Твич. Шерсть подлиннее и более холеная, хвост не такой пушистый, и глаза золотистые, а не по-кошачьему зеленые, как у Твич.
Я почесал ей шею, нащупал в шерстке ошейник и на нем маленький, с красивым камешком жетон. Перевернул его, чтобы посмотреть на обратной стороне адрес или номер телефона. Ни того ни другого, хотя выгравированы три буквы:
Т.Э.Э.
Я нахмурился. Т.Э.Э.?
– Ну, пошли, – вздохнул я и попытался приподнять кошку. Она перекатилась на спину и шаловливо отпихнула меня лапами. Подушечки лап черные. И нос. У Твич нос и пятки розовые. А это была совершенно черная кошка – чернее не бывает.
– Ты очень красивая, – сказал я, снова поглаживая ее. – Но тебе нельзя оставаться здесь. Я быстро окинул взглядом чердак и принюхался. Однажды забравшийся в дом кот сделал лужу, но сейчас я не чувствовал никакого запаха. – Во всяком случае, ты ничего не натворила.
– Ничего не натворила? – переспросила кошка. – Ты принимаешь меня за пошлую бродячую кошку? Я прекрасно знаю, как вести себя в доме!
Потрясенный, я отшатнулся, налетел на спинку кровати Элис и прошептал:
– Что-что? – Зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Кошка все еще была здесь.
– Ты только что… что ты сказала?
– Я сказала, что знаю, как вести себя в доме. – Кошка окинула меня долгим внимательным взглядом, потом вылизала лапу и стала умываться.
Встав на четвереньки, я заглянул под кровать, затем в шкаф и наконец в люк – нет ли кого-то на лестничной площадке. Никого не было, никакой Элис. Никого, кто мог бы сыграть со мной такую шутку.
– Скажи что-нибудь еще. – Я не сомневался: это не может повториться, наверное, у меня что-то вроде лихорадки.
Кошка продолжала умываться, не подавая виду, что поняла мою просьбу. Как раз в тот момент, когда я почти убедил себя, что мне это померещилось, кошка села и посмотрела прямо на меня.
– Я скучаю по мылу и воде, – сказала она.
– Ч-что? – Я поперхнулся.
– По мылу… и… воде, – медленно повторила кошка, как будто говорила с кем-то туповатым.
Все еще не веря, я подошел к кошке и запустил палец в теплую, мягкую шерсть. Наверняка там батарейки или какое-то устройство для дистанционного управления. Кошка снова отпихнула мою руку.
– Прошу прощения? Как бы тебе самому понравилось, если бы тебя кто-нибудь ткнул пальцем?
В этот раз я явственно почувствовал на своей коже ее теплое дыхание и прошептал:
– Ты настоящая… Что ты здесь делаешь?
– Я вошла через кошачью дверь, – подчеркнуто медленно произнесла кошка, как нечто само собой разумеющееся. Тут я наконец уловил, что голос у нее женский.
– Да, я догадался. Но, м-м-м… Я имел в виду, зачем ты пришла сюда? Откуда ты? И почему ты можешь разговаривать?
– Как много вопросов. – Кошка зевнула и опять растянулась на тетрадях Элис. – Когда их слишком много, меня клонит в сон. – Слегка прикрыв свои янтарные глаза, она все еще наблюдала за мной сквозь узкие щелочки. Взгляд был хитрый.