Слыша это, я дрожу. Я чувствую, как сердце мое взмывает на мгновение при мысли о развевающихся знаменах и армии, вставшей за истинную церковь. Если бы только я мог быть с ними, с моими друзьями, если бы убежденность моя была так же сильна, как у них. Если бы я мог отпустить королеву и поехать с ней, чтобы присоединиться к ним. Что за день это был бы! Ехать рядом с королевой навстречу ее армии! Но когда я это представляю, мне приходится склонить голову и вспомнить, что у меня есть долг перед королевой Елизаветой, я дал слово Талбота. Я не могу пойти на бесчестие. Я предпочел бы смерть бесчестию. У меня нет выхода.
Тем временем Гастингс продолжает уверять меня, что армия Елизаветы идет на север, но никто не может сказать, почему они так мешкают и вообще где они. Мои люди не находят себе места, им не нравится этот грязный городишко, Ковентри; мне пришлось платить им только половину жалованья, поскольку нам отчаянно не хватает наличных. Бесс старается изо всех сил, но запасы еды скудны, и половина наших людей рвется домой, а половина жаждет присоединиться к нашим врагам. Некоторые уже потихоньку убегают.
Лорд Хансдон – верный кузен королевы – окружен сторонниками королевы Марии в Ньюкасле, он не может выбраться на запад, чтобы освободить Йорк, и тот на грани отчаяния. Весь северо-восток заявил о поддержке Марии. Хансдон осторожно продвигается к побережью, надеясь добраться, по крайней мере, до Гулля. Но ходят страшные слухи, что в Гулле могут высадиться испанцы, и город, конечно же, поддержит их. Граф Сассекс попал в западню в Йорке, он не смеет выйти. Весь Йоркшир перешел на сторону северной армии. Сэр Джордж Боус один держится против них, он снял осаду с торгового городка Барнард-Касл. Это единственный город, вставший на сторону Елизаветы, единственный город на севере Англии, предпочитающий ее право на трон праву шотландской королевы; но все равно люди каждый день выскальзывают из ворот замка и убегают, чтобы примкнуть к папистам.
Каждый день, пока армия Елизаветы нехотя тащится в нашу сторону, армия Севера увеличивается в числе, уверенность ее растет, она марширует вперед, все быстрее и быстрее, и ее приветствуют как героев-освободителей. Каждый день, пока медлит армия Елизаветы, армия Севера подходит все ближе к нам, и каждый день все больше похоже, что северяне доберутся сюда первыми и заберут шотландскую королеву, и тогда война окончится без битвы, и Елизавета будет разбита в своей собственной стране своей собственной кузиной, в защиту которой даже не звякнут мечи. Прекрасное окончание краткого правления! Скорое завершение краткого и безуспешного опыта с незамужней королевой протестантской веры! Она станет третьим ребенком Генриха, у которого не получилось выжить. Почему не попробовать внуков его сестры? Это наш второй губительный протестант из Тюдоров, отчего не вернуться к прежним дням?
Среди всего этого Бесс рассказывает мне слухи, принесенные мажордомом из Чатсуорта, которые дают мне маленький проблеск надежды в эти безнадежные времена. Он доложил ей, что с полдюжины фермеров-арендаторов, сбежавших под знамена Севера, когда собирали армию, вернулись домой, со стертыми ногами, но гордые, и сказали, что восстание кончилось. Они рассказали, что прошли под знаменем пяти ран Христовых, видели, как был поднят хлеб святого причастия в Даремском соборе, что собор был освящен заново, все их грехи прощены, что настали добрые времена, что жалованье поднимут, а королева Шотландии займет английский трон. В деревне их встретили как героев, и теперь все думают, что битва окончена и королева Шотландии победила.
Это дает мне минутную надежду на то, что, возможно, простые доверчивые люди будут удовлетворены взятием Дарема и восстановлением старого королевства Севера и разойдутся по домам. Тогда мы сможем начать переговоры. Но я знаю, что полагаюсь на слухи. Хотел бы я, во имя Господа, получить хоть какие-то надежные новости. Хотел бы быть уверен, что смогу ее уберечь.
Гастингс предсказывает, что северные лорды собираются учредить королевство Севера и ждать армию Елизаветы в месте, которое сами выберут. У них преимущество в числе, они также могут выбирать поле битвы. У них есть кавалерия, а в армии Елизаветы почти нет лошадей. Молодые всадники севера разрубят лондонских подмастерьев на куски. Гастингс мрачнеет при мысли о таком развитии событий; но все, что отодвигает битву, для меня становится хорошими новостями. По крайней мере, мне не придется сегодня или завтра сходиться в бою с моими земляками, с моими друзьями Уэстморлендом и Перси. Я страшусь мига, когда мне нужно будет приказать людям из Дербишира наточить их серпы против уроженцев Уэстморленда и Нотумберленда. Я страшусь дня, когда мне нужно будет приказать кому-то стрелять в родных. Я уверен, что мои люди откажутся.
Я ненавижу даже мысль о войне. Я думал, что Господь может призвать меня защищать мой дом от испанцев или французов, но я никогда не предполагал, что выйду на битву против своих соотечественников-англичан. Угрожать землякам под командованием человека, которого я знаю и с которым дружу всю жизнь, – у меня сердце от этого разорвется. Господи милосердный, Уэстморленд и Нотумберленд были мне товарищами, советчиками и родней всю жизнь. Мы троюродные братья, мы в свойстве, мы сводные кузены друг другу вот уже пять поколений. Если эти двое и их родные вышли под знаменем пяти ран Христовых, я поверить не могу, что я не на их стороне. Я их брат, я должен быть среди них.
Будет битва, и мне придется смотреть поверх ушей своего коня на их знамена, на их любимые, знакомые знамена и видеть в них врагов. Придет день, когда я увижу на той стороне честные английские лица, и мне все же придется скомандовать своим людям готовиться к смертоносной атаке; но это будет не сегодня. Слава богу, это будет не сегодня. Но единственная причина, по которой это будет не сегодня, – это их выбор. Они выбирают день. Мы уже побеждены.
1569 год, канун Рождества, Ковентри: Мария
Мой капеллан запирает дверь, и мы с моим двором слушаем мессу в эту удивительную ночь, словно мы – тайные христиане в катакомбах Рима, окруженные язычниками. И, как они, мы убеждены, что, пусть и кажется, что язычники могущественны и владеют миром, восторжествуем мы, и наша вера станет расти, пока не останется единственной.
Он заканчивает службу приглашением к молитве, оборачивает святые дары, убирает их в ларец и быстро уходит из комнаты. Только его шепот: «Счастливого Рождества», – отрывает меня от молитвы.
Я поднимаюсь с колен со скамеечки и задуваю свечи перед маленьким алтарем.
– Счастливого Рождества, – говорю я Агнес и Мэри, целуя их в обе щеки.
Мои придворные по одной выходят, останавливаясь, чтобы поклониться или присесть в реверансе и прошептать благословение. Я улыбаюсь им, они удаляются, и в комнате тихо и тепло.
– Открой окна, – говорю я Агнес и выглядываю наружу.
Звезды в черном небе остры, как алмазы. Я ищу северную звезду и думаю, что моя армия спит под ней на пути ко мне. Мне на ум приходит история, которую однажды рассказал мне Ботвелл, и я вдыхаю холодный-холодный воздух и издаю в ночи долгий слабый свист, похожий на вой ветра.
– Что вы делаете? – спрашивает Мэри, набрасывая мне на плечи шаль.
– Высвистываю бурю, – отвечаю я с улыбкой при мысли о Ботвелле, который высвистал себе бурю в ночь перед Карберри-Хилл. – Высвистываю бурю, которая донесет меня до самого трона.
1569 год, декабрь, Ковентри: Бесс
Холодное время, и мало в этом году надежды на радостный праздник Рождества в моем доме. Это второе Рождество для меня и моего господина, которое испортила нам эта другая королева. Богом клянусь, хотела бы никогда о ней не слышать, и нечего думать, что я могла получить какую-то выгоду, служа ей. Вдали от дома, разлученная с детьми, не зная, как там моя мать, сестра, как мой дом, я тревожно жду вместе со всеми, когда придет северная армия. Гастингс высылает разведчиков трижды в день, чтобы мы хоть примерно понимали, где сейчас войска и когда дойдут до нас, но они большей частью слепо ездят среди тумана и дождя – они могли бы проехать в нескольких футах от армии северян и не увидеть ее.
Город укрепляли изо всех сил, но никто не сомневается, что мы не сможем выдержать осаду почти шеститысячной армии. У нас всего горстка людей, на чью верность мы можем положиться, граждане Ковентри нас защищать не станут. Они тоже хотят, чтобы королеву освободили. Нас тут не любят, мы армия захватчиков.
Я не могу перестать тревожиться за мать и сестру в Чатсуорте. Девочки мои в безопасности на юге, служат друзьям, учатся вести большие дома и заводят дружеские связи, которые пригодятся им в жизни, а мой мальчик Чарльз в школе. Но северная армия может пойти через Чатсуорт, и, хотя у моей матери хватит и решимости и отваги приказать им убираться с моей земли, что, если солдаты оскорбятся? Еще я волнуюсь за Генри, моего сына, и Гилберта, моего пасынка, – они оба при дворе. Я не могу перестать думать, что им может взбрести в голову пойти добровольцами сражаться за королеву на север, против врагов. Если мой Генри выйдет на битву против северной армии, клянусь, я сама обезглавлю королеву шотландцев. Я уверена, Роберт Дадли не позволит ему уйти, уверена, что королева это запретит. Но я снова и снова вздрагиваю, проснувшись ночью, уверенная, что мой мальчик добровольно выбрал опасный путь и сейчас марширует на север, чтобы встретиться с неостановимой армией предателей.
Гастингс получил письмо из Лондона, в котором обещается скорое облегчение и есть даже притворный оптимизм, но в нем сообщается чудовищная весть о том, что Барнард-Касл пал под натиском армии Севера. Сэр Джордж Боус держался королевы, но его люди, рискуя жизнью, спрыгнули со стены и примкнули к мятежникам. Один из них даже сломал ногу в своей решимости перейти на другую сторону, а горожане сами открыли ворота и зазвали восставших, распевая старые гимны, когда те входили. Они провели мессу в приходской церкви, вынесли спрятанные чаши для святой воды, золото, серебро, даже картины и витражи. Они объявили, что старая вера вернулась, возле креста на рыночной площади, и все жены фермеров понесли своих детей, чтобы их наконец-то правильно окрестили.