му свидетельства против меня?
Бесс моргает от моего злобного тона и бросает взгляд на дверь. Теперь она тоже боится, что нас подслушивают. Шпионы, должно быть, шпионят и за шпионами.
– Он больше мне не пишет, – отвечает она. – Я не знаю почему. Возможно, он и мне не доверяет.
– Я немедленно должен ехать, – говорю я. – Гонец, который это привез, приехал с шестью стражниками. Они едят в кухне и дожидаются, чтобы сопроводить меня в Лондон.
– Ты арестован? – шепчет она.
– Все удивительно непонятно. Он пишет, что я должен немедленно ехать со стражей, – говорю я с деланой улыбкой. – То ли для того, чтобы меня обезопасить, то ли для того, чтобы доставить в сохранности, не уточняет. Ты сложишь мне седельную сумку?
Она тут же поднимается и начинает суетиться в спальне. Я беру ее за руку.
– Бесс, если я отправлюсь в Тауэр, я сделаю все, чтобы спасти твое состояние от моего разорения. Я пошлю за стряпчим, я перепишу состояние на тебя. Ты не будешь вдовой мертвого предателя. Ты не потеряешь дом.
Она качает головой и розовеет.
– Я сейчас думаю не о состоянии, – говорит она очень тихо. – Я о тебе думаю. О моем муже.
Лицо у нее напряженное от страха.
– Ты думаешь обо мне прежде, чем о доме? – отвечаю я, пытаясь превратить все в шутку. – Бесс, да это любовь.
– Это и есть любовь, – с нажимом произносит она. – Любовь, Джордж.
– Я знаю, – мягко отвечаю я.
Я прочищаю горло.
– Мне сказали, мне нельзя проститься с королевой Шотландии. Передашь ей мой поклон и скажешь, что мне очень жаль, что я не мог проститься?
Я тут же чувствую, как она цепенеет.
– Я ей скажу, – говорит она холодно и поворачивается, чтобы уйти.
Мне бы не надо продолжать, но я должен продолжить. Возможно, это мои последние слова королеве Шотландии.
– И скажи ей, что я просил ее поберечь себя и предупреждал, что Гастингс будет суровым опекуном. Предостереги ее от него. И скажи, что мне жаль, мне очень жаль.
Бесс отворачивается.
– Я сложу твои вещи, – произносит она ледяным тоном. – Но все это я запомнить не смогу. Я скажу ей, что ты уехал, что ты, возможно, пойдешь под суд за измену, потому что был добр к ней, что она нам стоила нашего состояния и доброго имени, а тебе может стоить жизни. Не думаю, что смогу заставить себя сказать ей, что тебе очень, очень ее жаль. Думаю, меня стошнит, если скажу такое.
1570 год, январь, замок Татбери: Бесс
Я собираю его, бросая вещи в седельные сумки в холодной ярости, я отправляю с ним слугу на телеге, чтобы еды хватило на первый день и он не полагался на дурное обслуживание в дербиширских тавернах. Я не забываю положить ему в сумки новые чулки и смену белья, немного хорошего мыла, небольшое дорожное зеркало, чтобы он мог бриться в дороге. Я вручаю ему лист с последними расходами, если вдруг кто-нибудь при дворе решит взглянуть, не разорила ли нас забота о шотландской королеве. Я склоняюсь перед ним в реверансе, целую на прощание, как должно хорошей жене, и все это время слова, которые он хотел через меня передать королеве, тон его голоса, когда он говорил о ней, и тепло в его взгляде, когда он о ней думал, точат меня изнутри, как черви.
Я и не знала, что я – страстная женщина, ревнивая женщина. Я была замужем четыре раза, дважды за мужчинами, которые меня открыто обожали: мужчины постарше, они меня баловали, они ценили меня выше прочих. Я никогда в жизни не видела, чтобы взгляд мужа, миновав меня, обращался на другую, и я не могу с этим смириться.
Мы расстаемся холодно, на людях, потому что он уезжает со двора, и, хотя им запретили видеться наедине, откуда ни возьмись является королева, как раз когда стража садится на коней. Деверо и Гастингс вышли проводить отряд до ворот. Но даже будь мы одни, я не думаю, что было бы лучше. Я чуть не плачу оттого, что человек, бывший моим любимым мужем, человек, которого мне так нравилось называть «мой муж граф» всего два года назад, теперь уезжает, возможно, на смерть, и мы расстаемся с сухим поцелуем и холодным прощанием.
Я женщина простая, я не писарь и не ученый. Но говорят, Елизавета сделала Англии много зла, и я могу подтвердить, что годы ее правления вынули из меня само сердце.
1570 год, январь, замок Татбери: Мария
Из окна я вижу, что большого коня Шрусбери оседлали для поездки, потом вижу вооруженную стражу, которая его ждет. Я набрасываю на голову шаль и спускаюсь по лестнице, даже не переобувшись.
Я сразу вижу, что он едет один. Бесс бледна, у нее больной вид; Гастингс и Деверо не одеты для дороги, они явно остаются здесь. Я очень боюсь, что его вызвали ко двору, возможно, даже арестовали.
– Вы отправляетесь в путешествие, милорд? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос мой звучал легко и беззаботно.
Он смотрит на меня так, словно готов схватить прямо так, при всех. Он отчаянно ко мне стремится. Убирает руки за спину, словно пытаясь не дать себе ко мне потянуться.
– Меня вызвали ко двору, – говорит он. – Милорд Гастингс будет заботиться о вас в мое отсутствие. Надеюсь, я скоро вернусь домой.
– Я останусь здесь, пока вы не вернетесь?
– Думаю, да, – отвечает он.
– А вы вернетесь?
– Надеюсь.
Я чувствую, как у меня кривятся губы. Мне хочется крикнуть, чтобы он не уезжал или что я поеду с ним. Я не могу остаться здесь, с его злой женой и холодным Гастингсом. Сказать по правде, я их обоих боюсь.
– Я буду вас ждать, – вот и все, что я осмеливаюсь сказать при всех. – И желаю вам безопасного и приятного путешествия.
Кривая улыбка, с которой он склоняется над моей рукой, говорит мне, что он не ожидает ни того, ни другого. Мне хочется прошептать ему, чтобы возвращался скорее, но я не решаюсь. Он пожимает мне руку, это все, что он может сделать, потом отворачивается, быстро садится в седло и через мгновение – все происходит слишком быстро – стучат копыта лошадей стражников, и он выезжает за ворота, а я прикусываю губу, чтобы не позвать его.
Я поворачиваюсь, его жена смотрит на меня, лицо у нее жесткое.
– Надеюсь, он благополучно вернется домой, к вам, Бесс, – говорю я.
– Вы знаете, что я его потеряла, вернется он домой или нет, – отвечает она и поворачивается ко мне спиной, чего ей делать не следует, и уходит, не поклонившись, что еще хуже.
1570 год, январь, Виндзорский замок: Джордж
Долгое путешествие холодной зимой, да и общество в пути никудышное. За спиной я оставил недостойное прощание, впереди меня ждет определенно недобрая встреча. Расставшись с королевой Шотландии, не зная даже, все ли с нею благополучно, я прибываю ко двору королевы Англии и знаю, что я в опале.
Каждое утро и каждый вечер первая и последняя моя мысль о ней, о моей потерянной королеве, о другой королеве – и я терзаюсь виной. Я чувствую, словно подвел ее. Пусть я и знаю, что не мог ее удержать возле себя ни при Гастингсе, явившемся с приказом ее забрать, ни тогда, когда Сесил был решительно настроен разлучить ее со мной. Но даже так… даже так.
Когда я сказал ей, что еду в Лондон, глаза ее потемнели от страха, но перед Бесс, Гастингсом и Деверо она могла сказать только, что надеется, что путешествие мое будет приятным и я благополучно вернусь домой.
Я думал, что смогу повидаться с нею наедине, пока Бесс укладывала мои вещи. Думал, смогу сказать ей, что чувствую, теперь, когда мы должны расстаться. Думал, что в кои-то веки смогу говорить от сердца, но не смог. Я женат на другой женщине и дал обет верности другой королеве. Как мог я говорить с королевой Шотландии о любви? Что я мог свободно ей предложить? Ничего. Ничего. Когда я стоял во дворе, собираясь прощаться, они все собрались – Бесс, и оба лорда, и все слуги, и все шпионы на местах, – им не терпелось посмотреть, как я от нее уеду и как она это воспримет. Безнадежно пытаться попрощаться с ней иначе, как поклоном и формальными словами. Что, как я думал, мог я ей сказать при ее дамах, при моей собственной жене? При Гастингсе, старавшемся спрятать улыбку, и Деверо, которому было скучно, и он стучал хлыстом по сапогу? Я запнулся, желая ей здоровья, и она посмотрела на меня, словно хотела умолять о помощи. Она смотрела на меня в молчании, клянусь, на глазах у нее были слезы, но она не дала им пролиться. Она королева, она никогда не покажет им своих слез. Я принял ее игру, я был вежлив и прохладен. Но, надеюсь, она знала, что сердце мое сжималось при мысли о ней. Она смотрела на меня, словно я мог ее спасти, если бы захотел. И видит бог, я выглядел ровно так, как себя чувствовал: как человек, подведший женщину, которую поклялся защищать.
Я даже не мог уверить ее, что ей ничто не грозит. Все, кто когда-либо благосклонно говорил о ней с королевой Елизаветой, кто пытался уравновесить речи Сесила, полные страха и подозрения, теперь в опале. Некоторые в Тауэре, некоторые в изгнании и больше не появятся в Англии. Некоторые приговорены к смерти, и их жены станут вдовами, а дома будут проданы. А меня вызвали к королеве, приказали оставить мою пленницу, приказали передать ее ее врагу. Мне приказано явиться ко двору, словно мне не доверяют, думая, что я не явлюсь своей волей. На меня пала тень подозрения, и я считаю, что мне повезло, что мне велено явиться ко двору, а не прямо в Тауэр.
У нас уходит почти неделя, чтобы добраться. Одна из лошадей захромала, и мы не можем нанять другую, по некоторым дорогам нельзя проехать, они занесены снегом, и нам приходится объезжать по вершинам холмов, где зимний ветер режет как нож. В лицо мне летит снег, и я так несчастен, так болен от того, что не могу быть верным и не могу быть неверным, что я бы предпочел, чтобы это долгое холодное путешествие длилось вечно, а не прибыть в Виндзор ранними зимними сумерками и найти холодный прием и жалкие комнаты.
При дворе угрюмые настроения, пушки все еще выставлены в сторону Лондона. Все еще отходят после страха перед армией Севера, им стыдно прежней паники. Мне три дня придется слоняться без дела, пока Сесил решает, есть ли у королевы на меня время. Я жду в королевской приемной, прислушиваясь к выкликаемым именам, болтая с другими, до которых королеве сейчас нет дела. Меня впервые не принимают, едва названо мое имя. Товарищи мои тоже ставят меня невысоко, даже те, кого я считал своими друзьями. Я ем в большом зале, не в личных покоях, я езжу один, никто не ищет моего общества. Никто даже не останавливается поговорить со мной, никто не приветствует меня с радостью. Я словно все время в тени, словно от меня воняет. От меня воняет изменой. Все боятся, никто не хочет, чтобы его видели с тем, кто запятнан, кто подозрительно пахнет.