С 1993 г. в Уголовном кодексе больше нет статьи, карающей за гомосексуальную ориентацию. Но в умах держится боязнь и ненависть. Впрочем, они стали убавляться. Такой же опрос об обращении с гомосексуалами, проведенный через пять лет после первого (но данные обоих опросов взяты уже только по России, а не по Союзу), показал следующее: за истребление высказались уже не 31 %, а только 22, за изоляцию — не 32 %, а 23, напротив за помощь 8 % вместо 6 и за то, чтобы оставить голубых в покое — 29 % вместо 12. (Кон 1997: 379–380)
Ненависть к этому сексуальному меньшинству прорывается в настоящей охоте на «голубых», которой занимаются (не без выгоды) хулиганы и грабители. Как это выглядит, можно представить по роману известного американского писателя Джозефа Хэнсена из Калифорнии, основателя журнала «Тэнджентс». Герой романа «Улыбка на его веку» Уит Миллер, тоже известный писатель, пожилой и бисексуальный, разведясь с женой и расставшись с молодым другом, томится в одиночестве. Поздним холодным вечером он бродит по пляжу неподалеку от своего дома и оказывается под пирсом, где обычно встречаются те, кто ищут тайных свиданий.
«Сильно пахнет высохшей древесиной, гниющими водорослями, мертвой рыбой, мочой, дешевым сладким вином, экскрементами. Он едва не упал на пару голых тел, сцепившихся и мычащих на песке. Пробормотал извинения. Голая фигура прислонилась к сваям подобно святому на картине, а темная голова толчется у его паха. Кто-то стонет в темноте: «Ах, да, боже мой, глубже»… Он хочет уйти. Поворачивает назад, его нога скользит и он почти падает. Делает шаг, освобождает свой сапог из лежащих плавок. Они сильно пахнут одеколоном. Чья-то рука убирает их от него. Он видит блеск зубов. Рука приближается к его паху. Шепот: «Ааа», и пальцы находят застежку его молнии и тянут ее вниз. Они уже роются в его ширинке. Обладатель этих пальцев прижимается к нему голый, скользит влажным ртом по его шее. Уит отталкивает его. «Нет». Он слышит напряженность в своем голосе, слабость воли, панику. «Это не моя игра». Он застегивает молнию. «Простите». Он спешит из-под пирса, потея и стуча зубами. По глубокому песку он хочет выбраться к дороге.
«А вот один», — чей-то голос.
«Смотри-ка, я ж тебе говорил, что не так уж холодно. Они ни х… не замечают, когда этим занимаются».
Мимо проносится машина. Она освещает Уита и фигуры в сапогах и кожаных куртках, стоящие на дюне прямо перед ним. Он поворачивает и сталкивается с другим, который хватает его руку и останавливает. «Стой. Никуда не уйдешь». Тот, с дюны, сходит вниз. Щелчок со стороны другого. Свет прямо в лицо, только на секунду. Отводится, потом возвращается и скользит по нему вверх и вниз. Тихий свист. «Дерьмо, глянь на шмотки этой девки». Свет отходит.
«Эй, мадам, покажи-ка свой бумажник». Дышит пивом.
«Забудь, — отвечает Уит. — Там под пирсом дюжина свидетелей».
В ответ сильный удар. Перехватило дыхание. Вот он уже лежит на песке. Один из них — на нем. Уит молотит кулаками, и кулак наталкивается на кость. Но и ему размозжили лицо. Он чувствует соленое. У кого-то кровь из носу. Колено упирается ему в пах. Он вскрикивает от боли. Поворачивается лицом вниз. Из его кармана вытаскивают кошелек. Фонарик вспыхивает снова. Близко сзади он слышит: «Во, полусотенные».
Тот, чей нос он разбил, изо всех сил давит и тяжело дышит. Уит говорит: «Сойди с меня». Он толкается локтями, но получает удар по уху. Голова идет кругом. Перед глазами плывут разноцветные круги…
«Пять сотен баксов». Снова легкий свист.
«Отключился», — говорит один из них.
Боль внизу живота всё еще сильна, но он смог выгнуть спину, и тот, кто оседлал его, падает. Уит прыгает, хватает ногу другого, толкает его в задницу. Но сбоку сапог резко входит Уиту в ребра, он слышит их треск. Как глупо он действует! Свет другой проходящей машины выхватывает из темноты голых людей, убегающих прочь. Он кричит им: «Помогите». Но они не останавливаются, а бегут еще быстрее, только члены мотаются туда-сюда на бегу… Он получает удар по ребрам с другой стороны. Конец ребра врезается, как нож во внутренности. Он издает невнятный звук и снова утыкается лицом в землю. Пробует ползти. Его бьют по голове. Рукой он старается закрыть череп… Его бьют по почкам, и рефлекс опрокидывает его на спину. Чем-то тяжелым и холодным бьют в лицо, металл. Еще. В рот. Какие-то камушки во рту. Нет, не камушки. Зубы. Он выплевывает их. Кровь льется в горло, он давится и кашляет. Подымается на колени. Ничего не видит, потому что кровь заливает глаза. «Эй», — говорит он, пытается сказать, думает, что говорит, — вы уже взяли мои деньги. Зачем вам меня убивать?»
«А зачем тебе жить, выродок?
Они снова наносят тяжкие удары. Может быть, они бьют его и дальше, но он уже не чувствует.» (Hansen 1981: 252–255)
Писатель очнулся в клинике через много дней, лишившись зубов и глаза. Другой подобный случай описан в романе молодого писателя-негра Мелвина Диксона «Исчезающие комнаты». Там дело закончилось коллективным изнасилованием и убийством (Dixon '1991). Художественная литература? Вымыслы? Американская специфика? Но в немецких журналах для «голубого» читателя ежемесячно публикуется вполне реальный и продолжающийся мартиролог по убитым «голубым». А сколько нападений, не доведенных до убийства? В немецких городах собираются банды по 5–6 парней и охотятся в парках на «голубых», избивают их и грабят. Полиция задерживает их редко, потому что «голубые» обычно избегают жаловаться — не хотят огласки.
Из интервью с одним таким охотником, задержанным в Штутгарте:
«Журналист: Ты нападал только на гомосеков? Роланд С.: Только на гомиков, потому что у меня к ним ненависть. Потому как они меня часто пытались подклеить, понимаешь?… Журн.: А ты не можешь нормально сказать: я не голубой?… Роланд: Меня колотит уже только от одного того, что он меня, значит, за голубого держит… Это для меня унижение. /Курн.:.Для тебя гомики это что-то неестественное? Роланд: Да уж куда как. Гомик просто извращенец. Когда я в дискотеке вижу как два гомика вихляются в слюнявом поцелуе, меня тошнит. Меня редко от чего тошнит, но уж это омерзительно. Мне не найти достаточно крепкого слова для этого. Омерзение это не то слово… Журн.: Ну что тебе за забава в этой охоте? Роланд: А чувствуешь силу в кодле. Журн.: Впятером нападать на одного? Роланд:… Ну, не только это, но чувствуешь свою принадлежность к коллективу… Журн.: Ты применяешь насилие против тех, кто другой, чем ты, только потому, что ты сильнее, а быть сильным для тебя много значит, так? Роланд: Ясное дело…
Журн.: А чем должен отличаться мужчина? Роланд'. Ну, эти должны иметь баб… Я так скажу: надо быть нормальным, как по природе. Журн.: Кто скажет, что такое нормально? Роланд: Ну то, что просто для продолжения рода; секс это только средство для продолжения рода. Вот это по природе. Журн.: Но ведь сегодня мужчина спит с женщиной не только для того, чтобы сделать ребенка. Роланд: Дело не в том, чтобы сделать ребенка, но ведь с гомиком вообще ребенок не получится. Журн.: А кто устанавливает норму? Роланд. Ну вот что: для себя я сам ставлю свою норму. И точка! Всё!» (Gewalt 1990: 30).
Такие банды есть и у нас, на жаргоне их называют «ремонтниками», и они даже пользовались кое-где поддержкой милиции. Так, в Москве милиция создала оперативный отряд юных дружинников для борьбы с «гомосексуалистами», который пришлось судить. Главным обвиняемым был 16-летний Дима Сорокин. От выполнения заданий ребята перешли к самостоятельным нападениям с ограблениями и изнасилованиями. Во главе банды оказался один из тех, кого банда преследовала. Этот студент-экономист, ставший «гомиком» после того, как его изнасиловали в туалете музея В. И. Ленина, некоторое время сам практиковал голубой секс, а после нападения банды, присоединился к ней. Ему понравилось, и вскоре он стал главарем. Закончилось всё арестом и судом (Айзенштадт 1997). Но есть банды, действующие и по собственной инициативе. Пусть таких немного, но в речах немецкого бритоголового юнца звучат установки, которые близки многим. Собственный вкус проверяется по совпадению со вкусом большинства, представляется нормой, аргументируется ус-тановлениями природы, а если эти аргументы оказываются шаткими, то на помощь являются сила и произвол.
Ошибочно думать, что гомосексуалы — только беззащитные жертвы воинствующих гомофобов. На Западе уже появились «голубые патрули защиты» (Gay Protection patrols) — дружины тренированных гомосексуальных бойцов, регулярно выходящие на дежурство в парках и на улицах, опасных для «голубых». Но как не сокращается число «голубых», так не умирает и гомофобия.
5. Кого боялись Маркс и Энгельс?
В «Заметке о гомофобии» А. Зосимов (1995) толкует это понятие несколько расширительно и относит к гомофобам, скажем, Шахиджаняна — автора книги «1001 вопрос про это». На каком основании? Дело в том, что Шахиджанян считает гетеросексуальное поведение нормальным, а гомосексуальное — патологией и наивно советует гомосексуалам начать увлекаться женщинами, потому что «это гораздо лучше». Гомофобию Зосимов усматривает даже у изданий, смакующих гомосексуальные истории, но лишь у звезд шоу-бизнеса, как причуды богемы, и не допускающих мысли о чем-то подобном у обычного человека. «Обычному же человеку эти причуды не положены, гомосексуальность для него, как haute couture, как молочные ванны, как уик-энд на Гавайях или Канарах…»
Вряд ли стоит всё это квалифицировать как гомофобию. Это обычный гетероцентризм, гетеросексизм, отсутствие широты взгляда, характерное для человека толпы. Господствующая в его среде ориентация — для него единственно возможная, даже если он сам не способен ее придерживаться.
Здесь полная аналогия с отношением к иностранцам, иноплеменникам, инородцам, иноверцам. Для массового сознания необразованной толпы характерен этноцентризм — уверенность: всё, что присуще «нам», — нормально и хорошо, а то, чем «они» отличаются от «нас» — никчемное, скверное, смешное и глупое. Ну, чукчи. И чурки. И «звери». Ну, звезды шоу-бизнеса — им положены, как говорят в Белоруссии, «выбрыки». Этноцентризм выражается в иронии и неспособности понять. Он реализуется в анекдотах и кличках. Впрочем, то и другое — тоже вещи отнюдь не безобидные. Этноцентризм — конечно, основа для ксенофобии, но еще не сама ксенофобия. Ксенофобия — это страх перед всеми чужаками и ненависть к ним. Это бурные эмоции, активное неприятие, это охота за ведьмами и тяга к погромам. Гомофобия, несомненно, родственна ксенофобии, если не ее разновидность.