Уличное общение
Как-то раз мы стояли с другом в очереди в кафе, и я о чём-то ему увлечённо рассказывала и, видимо, не выбирала выражений, так как дама, стоящая перед нами, с негодованием обернулась и сказала: «Девушка, как можно так материться! Засада просто», и – моему другу: «Молодой человек, хорошую вы себе нашли девушку! Просто супер!»
В другой раз я шла домой поздним вечером по пустому проспекту, и навстречу мне пёр амбал. Он прошёл мимо, толкнув меня плечом, так что я отлетела. Я обернулась и посмотрела на него. Он обернулся и посмотрел на меня. Потом открыл рот (я подумала: сейчас извинится), сказал «Корова!» и ушёл.
Заточённый поэт
В 2011 году мы с Юлей Ламской поехали в психиатрическую больницу, где жил в течение многих лет поэт Василий Филиппов. Я очень люблю его стихи. Мы привезли ему пряников и сигарет. Как только мы вошли в больницу, раздались душераздирающие крики какой-то несчастной женщины. Василий был с нами очень мил, радовался, вспоминал друзей: Елену Шварц, Александра Миронова. Он постоянно читал, больше, чем многие здоровые, и книжки прятал под матрасом. Много курил. Хотел, чтобы его забрали из больницы. Каждый день вёл дневник, что-то в нём рисовал. Показал рисунок, на котором изображено, как он в церкви венчается с одной из медсестёр. Я спросила: «А медсестра хорошая, добрая?» Он сказал: «Нет», – и заулыбался. Рассказывал, что читает святых отцов. Несмотря на болезнь, не утратил некоторого кокетства и эпатажности. «А ко мне такой-то приезжал, – и он назвал одного замечательного поэта мужского пола, – минет мне сделал». Когда мы вышли, я сказала Юле: «Надо было сделать ему минет». – «Может, и так будет теперь рассказывать, что мы сделали», – ответила Юля. «Тем более надо было сделать», – сказала я. В 2013 году Василий Филиппов умер, и его заточение закончилось.
На шоссе
Как-то раз среди бела дня я шла по шоссе до хоз. двора на даче. Остановилась машина, вылез кавказский мужчина, подошёл ко мне, прижал к забору, требовал быть с ним. Никакие мои аргументы – что я не хочу, что я замужем, что я страшно тороплюсь и мне нужно идти – на него не действовали. Он решил быть со мной – и всё. Еле удалось уйти, и то только потому, что я согласилась оставить ему номер телефона, а то бы не отпустил. Причём ещё при мне проверил, правильный ли я дала номер. Потом он звонил мне всё лето почти каждый день, а я не брала трубку. И на шоссе в то лето я потом боялась выходить.
Репутация
Когда мне было одиннадцать лет, ко мне на даче подошёл взрослый уже юноша и спросил: «Это правда, что ребята рассказывают, – что ты нимфоманка?»
Путь на концерт
Я только один раз была на концерте моего любимого музыканта Егора Летова. Это был концерт в Ленинградском дворце молодёжи, и когда я шла туда в косухе и гадах – меня обступили бритоголовые ребята и хотели избить, но не посмели – у меня было очень красивое юное лицо тогда, думаю, не решились тронуть красивую девушку – только позыркали на меня глазами, расступились и пропустили. Когда Летов умер, мы с другом Митей забухали. А песни Егора Летова со мной всегда.
Я не стою ваших слёз
В роду у меня много случаев душевных болезней и странностей. Ещё про прапрадеда говорили, что у него бывали припадки ярости и он кидался в людей предметами, а прапрабабка во время Первой Мировой пропала, и поговаривали, что она тоже была на тот момент не в себе. И среди более близких родственников было много случаев, сильнее же всех болела бабушкина сестра Бедя. И вот как-то раз мы, шестнадцатилетние, с моей любимой школьной подругой Лиличкой поехали куда-то на электричке, и я ей про всё это рассказала и в подробностях поведала судьбу Беди и некоторых других близких родственников. «Я тоже сойду с ума», – с равнодушием и жестокостью сказала я Лиличке. Видимо, мои слова прозвучали очень убедительно, да и вела я себя в те годы экстравагантно, не то чтобы как сумасшедшая, но так, на грани. Лиличка села на рельсы и стала плакать. Я кинулась утешать её. Я не солгала Лиличке – потом я действительно заболела, но уже позже, в двадцать два года, когда мы с Лиличкой уже совсем мало общались. Были и ещё в моей жизни ситуации, когда мои друзья плакали из-за меня. Я помню, как плакал, пожалев меня, в начале наших взаимных чувств мой возлюбленный, который потом меня бросил. И я благодарна Лиличке и ему за эти слёзы. Чтобы полюбить человека, мне нужно знать, что ему хоть немного, но жаль меня. А самой мне себя почти никогда не бывает жалко.
Летняя школа
В мои аспирантские годы наш завкафедрой как-то отвёз меня на летнюю философскую школу на базе отдыха под Рязанью. Мне нужно было сделать какой-то доклад, и я подготовила небольшое выступление на тему «Событийность как основа культурной идентичности: событие травмы». С этим выступлением там я получила первое место (доклады аспирантов оценивались как конкурс), и за это мне предложили опубликовать статью в одном гуманитарном журнале, но статью эту я так никогда и не написала.
Организатор Летней школы, уважаемый рязанский профессор, как-то раз подошёл там ко мне и многозначительно сказал: «Алла Горбунова. Поэтесса и философиня». Что он имел в виду, я не знаю – было ли это недоумение, удивление, восхищение, насмешка или всё это вместе. Думаю, персона моя его заинтересовала после того, как наш завкафедрой попросил меня встретить рязанского профессора с вокзала, когда он приезжал на Дни петербургской философии. Тут-то я и отличилась. Вернее, не я, а Дима Григорьев, которого я взяла с собой, чтобы отвезти уважаемого профессора на машине. Профессор захотел поесть суши, мы пошли в суши-бар, и там Диму прорвало: «А вы знаете, кто вас встречает? – спросил он профессора. – Это Алла Горбунова, она поэт, и философ тоже, правда, характер у неё плохой, обычно она приходит на конференции и во всех гнилыми помидорами кидается, будьте осторожны, когда будете выступать…» – и дальше Дима ещё долго шуточно рассказывал про меня. Профессор был очень серьёзен и ни разу не улыбнулся. Но потом всегда спрашивал у завкафедрой, как я поживаю, и пригласил на Летнюю школу.
В один из дней в Летней школе были танцы, и меня пригласил потанцевать парень из Чебоксар, который работал учителем информатики в школе, параллельно учился в аспирантуре и делал доклад про виртуальную реальность. Мы потанцевали, и он сказал мне: «Это ведь ничего страшного, что мы потанцевали? Я женат, ты замужем…» Я сказала, что ничего страшного, танцевать можно. Потом мы пошли гулять по территории этой базы отдыха, и он рассказал мне, что его привлёк мой доклад про событие травмы и что он хочет поделиться со мной тем опытом травмы, который есть у него. Всё детство, до окончания школы, ему угрожали кастрацией. У них в школе была на эту тему крайне нездоровая обстановка. Была банда гопников, которые кастрировали тех, кто им не нравился, и потом вывешивали отрезанные яйца на футбольном поле. И ему много лет угрожали, что отрежут яйца и повесят на футбольном поле. Он знал тех, с кем это реально произошло. Сам видел эти яйца на футбольном поле. Много чудовищных подробностей он ещё мне рассказал. Потом перешли на другое – у него жена, он очень её любит. Я что-то рассказывала о себе. Мы с этим парнем ещё много общались в последующие дни.
Какое-то от него исходило ласковое и принимающее тепло. Меня потянуло к нему. В те годы я была ещё замужем за Денисом, но у нас связи на стороне не считались чем-то категорически неприемлемым. И тут вдруг я ощутила что-то очень тёплое, очень живое, при том что твёрдо понимала, что быть между нами ничего не должно, потому что он предан своей жене и потом изведётся, если что-то будет. Но когда я была рядом с ним – я как будто попадала в какое-то хорошее ласковое облако, и апогеем этого стала поездка на автобусе в Константиново – родное село Есенина. Нас туда повезли в самый последний день, и мы с этим парнем сели рядом. Мне ужасно хотелось положить ему голову на плечо. Вот и всё, чего мне хотелось, но я долго боролась с собой, боялась, что ему это не понравится, что это будет лишнее. После тяжёлой внутренней борьбы я сдалась и положила голову ему на плечо. Он не был против. А потом Летняя школа закончилась, и мы расстались навсегда. Обменялись контактами, но не стали писать друг другу. Ни к чему. Я думаю, его жене очень повезло. Надеюсь, ужасы из детства не преследуют его и он живёт счастливо.
Евразийский союз молодёжи
В юности у меня был период, когда я увлекалась идеями евразийства и Дугиным. У нас на философском факультете как раз была группа юных евразийцев. Они встречались в кабаке «У Евгеньича», и я как-то раз посетила такую сходку.
Разговоры там велись примерно такие: «Я – поклонник высшей социологии Климова. Тебя, Борис, нужно расстрелять как дегенерата», – это сказал Макс, бывший скинхед. Борис, еврей по национальности, ответил: «Ты, Макс, ничего не понимаешь. Чистые нации – это хорошо. Они не вырождаются и потому имеют право на существование. Вырождение – от смешения крови. Всех полукровок, особенно полуевреев, нужно расстрелять, а чистые евреи тут ни при чём. Все полукровки – выродки!» Наполовину еврей Витя заливался радостным смехом: «Да все мы дегенераты. Миша вот – косой. Мы с Борисом ростом не вышли. “Евразия” – это партия карликов». Борис с хохотом предложил: «Вот что: называйте меня Боря Геббельс!» Когда я подошла к их столику, все дружно подняли руки в римском салюте и закричали «Хайль».
Миша взял слово: «Ребята, как круто, что мы здесь собрались. Макс, возьми выпивку, пива на всех. Этот кабак – он действительно подпольный, да? Во дворе, в подвале… Никого, кроме нас, нет. Самое то – обсудить партийные дела. Как всё это похоже на сходку НСДАП, да? Вот, смотрите, это фашистская шапка. Давайте по кругу высказывать ваши предложения, и говорящий пусть надевает эту шапку. Макс, взял пиво? Давай, надевай шапку. Какие есть предложения по сути дела?» Макс промямлил: «Ну… То, о чём я говорил… Барабаны и тоталитарное шоу…» Принято дружным хайлем. Следующим шапку надел Витя: «Я хочу отметить, что предыдущая акция со стрельбой по “кока-коле” прошла очень успешно. Можно снова что-нибудь с “кока-колой” замутить». Тут хозяин кабака, бывший мент Евгеньич, вошёл в помещение из подсобки. Борис, стаскивая шапку с Вити, как раз задал вопрос: «Нужно ли нам дружить с коммунистами и – шире – левыми? Всё-таки фашист коммунисту не товарищ». Тут Евгеньич не выдержал: «Ребята, а что это я слышу, что вы всё время себя фашистами называете? Вы что, фашисты?» – «Нет, Евгеньич, ты успокойся, конечно, мы не фашисты», – примирительно сказал Миша. «Фашисты – враги были!» – выпалил Евгеньич. «Конечно, Евгеньич, враги», – сог