етлю — стоит вертикально. Да, теперь я вспомнила.
Чтобы совершить самоубийство, ей пришлось бы отшвырнуть табурет ногой. Почему он не опрокинулся?
Более того, табурет стоит в сторонке. Значит, кто-то убрал его у нее из-под ног.
Это самоубийство или убийство?
Я бледнею и прикрываю ладонью рот.
— В чем дело? Всё в порядке? — интересуется муж.
Качаю головой и отвечаю, что не в порядке.
— Я только сейчас кое-что поняла.
— Что? — быстро спрашивает Уилл.
— Одну деталь на фотографии тела Элис в телефоне Имоджен…
— Что именно?
— Когда Имоджен фотографировала, полиция еще не приехала. На чердаке была только Имоджен.
Думаю, сколько времени прошло между приходом Имоджен домой и вызовом полиции. Она успела бы сымитировать самоубийство? Имоджен — высокая, но не такая уж крепкая девушка. Вряд ли ей по силам затащить мать на чердак — даже если та была накачана наркотиками, находилась без сознания и не могла сопротивляться, — поднять и засунуть в петлю. Нет, в одиночку такое не провернуть. Ей потребовалась бы помощь.
Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома. Одетые во все черное бунтарки, презирающие самих себя. Они пошли бы на такое?
— Уилл, на снимке видно табурет, который мы нашли на чердаке. Тот самый, на который взобралась Элис, чтобы сделать… то, что сделала. Все вокруг перевернуто вверх дном, а табурет стоит ровно. Причем далеко от Элис. Будь это самоубийство, табурет опрокинулся бы и упал гораздо ближе к ее ногам.
— К чему ты это?
Уилл недоуменно качает головой, но я вижу, как его поза меняется, а брови хмурятся. Он знает, на что я намекаю.
— Мы точно можем быть уверены, что произошло именно с-а-м-о-у-б-и-й-с-т-в-о? Никакого расследования не проводилось. Прощальной записки тоже не было. Разве с-а-м-о-у-б-и-й-ц-ы обычно не оставляют записки? Офицер Берг так и сказал, помнишь? Он и представить не мог, что Элис решится на такое.
— Откуда Бергу знать, способна Элис на такое или нет? — сердито спрашивает Уилл. Обычно он не злится, но сейчас речь о его сестре и племяннице. Его родных.
— Я не доверяю Имоджен, — признаюсь я. И повторяю, что она пугает меня.
— Сэйди, послушай, ну что ты несешь? Сначала обвинила Имоджен в краже ножа; теперь говоришь, что она убила Элис…
Уилл слишком взвинчен, чтобы произносить это слово по буквам ради Тейта.
— Ты зашла слишком далеко. Да, Имоджен не особо приветлива с нами, но нет причин считать, что она способна на убийство.
Уилл, похоже, забыл о недавней надписи «Умри» на стекле моей машины.
— Ты всерьез думаешь, что это убийство, замаскированное под самоубийство? — спрашивает он, не веря своим ушам.
Я не успеваю ответить, потому что Тейт снова начинает канючить:
— Мам, ну пожалуйста, поиграй со мной…
Я опускаю на него взгляд. Его глаза такие грустные, что у меня колет сердце.
— Ладно, Тейт. — Я чувствую угрызения совести: разговариваю с Уиллом, совершенно не обращая внимания на сына. — Во что ты хочешь поиграть? — спрашиваю мягко, хотя внутри все кипит. — В шарады или в настольную игру?
Тейт сильно дергает меня за руку и скандирует:
— Играем в статую, играем в статую!
Это его дергание начинает причинять боль. И действует мне на нервы: Тейт не только больно дергает, но и пытается развернуть меня, заставить принять неестественную позу. Я инстинктивно отнимаю руку и поднимаю над головой, чтобы сын не достал. Со стороны мое невольное движение выглядит резким и грубым. Настолько резким, что Тейт вздрагивает, словно ему отвесили пощечину.
— Мам, пожалуйста, — канючит он, грустно смотрит, встает передо мной и подпрыгивает, пытаясь дотянуться до руки. Я искренне стараюсь проявлять терпение, но сейчас моя голова занята другим, и я понятия не имею, что значит «игра в статую». Тейт начинает плакать. Не всерьез, а крокодиловыми слезами, еще больше выводя меня из себя.
Тут я замечаю отброшенную пинком в сторону около часа назад куклу. Ее обмякшее тельце валяется у стены.
— Убери с дороги свои игрушки, тогда и поиграем.
— Какие игрушки? — спрашивает сын.
— Твою куклу, Тейт, — я начинаю терять терпение. — Вот она.
Указываю в сторону куклы с курчавыми волосами и глазами-шариками. Она лежит на боку, изогнувшись. Платье разорвалось по шву, одной туфли не хватает.
Тейт смотрит на нее подозрительно.
— Это не моя, — отвечает он таким тоном, будто мне следовало самой догадаться. Конечно, кукла принадлежит ему — больше никто из нас не возится с игрушками. Я решаю, что Тейту стыдно: ведь его застукали с куклой.
— Убери ее, — приказываю я.
Тейт реагирует совсем по-детски.
— Сама убери свою куклу, — дерзит он, подбоченясь и высунув язык. Это слегка пугает: Тейт всегда был хорошим, послушным мальчиком. Что на него нашло?
Я не успеваю ответить, как вмешивается Уилл.
— Тейт, — сурово приказывает он, — сделай, как сказала мама: убери свою игрушку. Сейчас же, или мама не станет с тобой играть.
У мальчика нет выбора, и он тащит куклу за ногу вверх тормашками в свою комнату. Даже сквозь потолок слышно, как ее пластиковая голова бьется о дерево.
Вернувшись, Тейт опять начинает скандировать «играем в статую, играем в статую», пока мне не приходится признаться: я понятия не имею, что это за игра. Что никогда не играла в нее и вообще не слышала о ней.
Тут мальчик не выдерживает и обзывает меня вруньей.
— Мама врунья! — От его крика у меня перехватывает дыхание. — Да, врунья! — Крокодиловы слезы превращаются в настоящие. — Ты врешь — ты знаешь эту игру!
Понимаю, нужно отругать его. Но вместо этого я стою ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова. А через несколько секунд Тейт выбегает из комнаты, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Когда я прихожу в себя, его уже нет. Слышу шум падающего тела в соседней комнате: Тейт повалился куда-то, словно кукла. Я не трогаюсь с места.
Уилл подходит ближе ко мне и откидывает с глаз прядь волос. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к его ладони.
— Как насчет теплой ванны, чтобы расслабиться? — предлагает он. Только тут я понимаю, что сегодня не мылась. Только промокла до нитки из-за пробежки под дождем. Одежда и волосы еще не высохли до конца, и вдобавок от меня неприятно пахнет.
— И не торопись, — советует Уилл. — Мы с Тейтом помиримся, обещаю.
Я благодарна, что он успокоит расстроенного Тейта. Когда я выйду из ванной, все будет по-прежнему.
По пути наверх окликаю сына — обещаю, что мы во что-нибудь поиграем сразу после моего возвращения.
— Хорошо, сынок? — спрашиваю я, перегибаясь через перила. Малыш лежит на краю дивана, упершись животом в подлокотник. Бархатистая ткань намокла от слез. Если Тейт и услышал, то ничего не ответил.
Ступеньки под ногами скрипят. Наверху в спальне обнаруживаю, что простыни валяются в том же виде, как я их оставила, — снятыми с кроватей. Возвращаю их обратно — сменю постельное белье позже.
С улицы в дом просачивается мрак. Трудно поверить, что сейчас не ночь. Включаю свет в коридоре, но тут же выключаю: вдруг кто-нибудь стоит снаружи и наблюдает через окна за Уиллом, Тейтом и мной…
Мышка
Вскоре после своего появления в доме морская свинка Берт начал толстеть. И растолстел так, что передвигался с трудом. В основном он проводил дни, лежа на надутом, как парашют, животике. Отец и Фальшивая Мама говорили Мышке, что она перекармливает его морковкой, и поэтому Берт жиреет. Но Мышка ничего не могла с собой поделать: Берт обожал морковку. Издавал писк каждый раз, когда девочка приносила ее. И Мышка продолжала его перекармливать, зная, что это вредно.
Но однажды у Берта родились детеныши. Только тогда Мышка поняла, что он не мальчик, а девочка — Мышка знала, что мальчики не рожают. Наверное, детеныши уже сидели в животике Берты, когда ее принесли из зоомагазина. Мышка точно не знала, как ухаживать за маленькими свинками, но это уже не имело значения: никто из детенышей не выжил. Ни один.
Мышка расплакалась. Она не любила, когда кто-нибудь страдал. Когда кто-нибудь умирал у нее на глазах.
Мышка рассказала своей Настоящей Маме, что случилось с детенышами Берты. Как они выглядели и как трудно было Берте вытащить их из своего животика. Она спросила, как детеныши попали внутрь Берты, но Настоящая Мама не ответила. Тогда девочка спросила отца. Тот ответил, что расскажет в другой раз — когда она подрастет. Но Мышка не хотела ждать «другого раза» — она хотела узнать сейчас. Фальшивая Мама заявила, что, скорее всего, в смерти детенышей виновата сама Берта, потому что не заботилась о них, как подобает хорошей матери. Однако с глазу на глаз отец сказал, что на самом деле Берта не виновата, потому что она не знала, что делать с детенышами: раньше она никогда не становилась мамой. К тому же иногда такое случается, и ничьей вины в этом нет.
Они собрали трупики и похоронили в яме на заднем дворе. Мышка на всякий случай положила сверху морковку: вдруг она понравилась бы детенышам так же, как и Берте?
Однако Мышка заметила выражение лица Фальшивой Мамы. Та была рада смерти детенышей. Мышка подумала, что, возможно, она имеет к этому какое-то отношение. Ведь Фальшивой Маме не нравилось появление в доме даже одного грызуна, не говоря уже о пяти-шести. Она постоянно говорила об этом Мышке.
Девочке невольно приходила мысль, что детенышей умертвила не Берта, а Фальшивая Мама. Но Мышка боялась произносить это вслух, потому что за это ей досталось бы по полной.
Мышка многое узнала о животных, наблюдая за ними через окно своей комнаты. Она садилась на подоконник и смотрела на растущие вокруг деревья. Во дворе было много деревьев, а значит, и животных. Потому что — Мышка знала это из книг — деревья обеспечивали животным кров и еду. Животные тянулись к ним. Мышка была рада, что деревья растут так близко.
Она узнала, как животные ладят друг с другом. Узнала, какую пищу любят. Узнала, что у всех имелся свой способ защиты от злых зверей, которые хотят причинить боль. Кролики, например, очень быстро бегают. Они также имели привычку петлять по двору, никогда не передвигаясь по прямой, из-за чего соседской кошке было трудно догнать их. Мышка иногда разыгрывала эту сценку в своей комнате: зигзагами перепрыгивала со стола на кровать, притворяясь, что кто-то или что-то приближается сзади, а она пытается убежать.