— Я выдернула этот гребаный табурет у нее из-под ног. Это было тяжело, но я закрыла глаза и дернула изо всей силы. А потом убежала так быстро, как никогда в жизни не бегала. У себя в комнате накрылась гребаной подушкой и орала во все горло, чтобы не слышать, как она умирает.
У меня перехватывает дыхание. Все оказалось не суицидом, но и не преступлением, как я подозревала. Элис помогли умереть. Так некоторые врачи подсыпают смертельную дозу снотворного безнадежному больному, чтобы позволить ему умереть по собственному желанию.
Мне такое и в голову не приходило. Моя задача — помочь пациентам выжить, а не умереть.
Я смотрю на Имоджен с открытым ртом. Что это за человек, который пошел на такое? Что это за человек, который смог ухватиться за табурет и выдернуть из-под ног матери, прекрасно зная, к чему это приведет?
Не каждый осмелится действовать импульсивно, стараясь не думать о последствиях. Имоджен могла бы не выдергивать табурет, а позвать на помощь или перерезать петлю на шее Элис.
Девушка передо мной рыдает, содрогаясь в конвульсиях. Не представляю, через что ей пришлось пройти и что она видела. Ни одна шестнадцатилетняя не должна оказываться в такой ситуации.
«Тебе должно быть стыдно, Элис, — думаю я. — И тебе, Имоджен, тоже».
— Понимаю, у тебя не было другого выхода.
Это ложь. Я говорю это только в утешение, потому что Имоджен, скорее всего, в нем нуждается. Нерешительно тянусь к ней. Всего на секунду она позволяет дотронуться до себя. Но когда я осторожно обнимаю ее, перепуганную и готовую отстраниться, мне приходит в голову, что я обнимаю убийцу — пусть с ее точки зрения такой поступок оправдан. Но сейчас она раскаивается и скорбит. Впервые Имоджен проявляет какую-то эмоцию, кроме злобы. Раньше я никогда не видела ее такой.
Но вот она резко выпрямляется, будто услышав мои мысли, и вытирает слезы рукавом. Взгляд пустой, выражение лица бесстрастно.
Внезапно Имоджен толкает меня в плечо, совершенно не церемонясь — грубо, враждебно. То место, где кончики ее пальцев впились в нежную кожу — между ключицей и ребрами — болит. Я отступаю на шаг и спотыкаюсь о камень.
— Убери от меня руки, черт побери! Или я сделаю с тобой то же, что сделала с ней!
Камень оказался таким большим, что я потеряла равновесие и рухнула на мокрую заснеженную землю.
У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на Имоджен снизу вверх. Она молча возвышается надо мной. Говорить нам не о чем.
Она подбирает с земли сук и резко выбрасывает вперед руку, словно собираясь ударить. Я вздрагиваю и инстинктивно прикрываю голову ладонями.
Но удара нет. Вместо этого Имоджен кричит так громко, что, кажется, подо мной содрогается земля:
— Убирайся!
Поднимаюсь и поспешно ухожу, хотя и боюсь поворачиваться к ней спиной. Слышу, как она кричит мне вслед «тварь!» — как будто одной угрозы убийством недостаточно.
Сэйди
Возвращаюсь домой уже вечером, сворачиваю на нашу улицу и направляюсь вверх по склону. Прошло много времени с того момента, как я оставила Имоджен на кладбище. Тогда был полдень, а сейчас почти ночь. На улице темно. Время пролетело как-то незаметно. У меня два пропущенных звонка — оба от Уилла, который интересуется, где же я. Когда увижу его, обязательно расскажу, как провела день. Расскажу о разговоре на кладбище. Но о кое-каких подробностях умолчу: что обо мне подумает Уилл, если узнает, что я украла ключи у чужой женщины и вломилась к ней в дом?
Когда я проезжаю мимо пустующего дома рядом с нашим, невольно задерживаю на нем взгляд. Внутри темно, как и должно быть: свет включится позже. Подъездную дорожку замело снегом, хотя у других все расчищено. Совершенно ясно: сейчас там никто не живет.
Меня распирает от внезапного желания осмотреть дом изнутри.
Не то чтобы я думаю, что там кто-то есть, но меня гложет одна мысль: если убийца прикончил Морган поздно ночью, то сразу вернуться на материк паромом он никак не мог. И должен был где-то переночевать. А пустой дом, в который никто не заглядывает, — самое подходящее место, не так ли?
Оставляю машину на подъездной дорожке и крадусь по заснеженной лужайке. Я ищу не убийцу, а следы его пребывания.
Оглядываюсь через плечо: не видит ли кто? Не следит ли за мной?
На снегу следы. Иду по ним.
Это маленький коттедж. Подхожу и первым делом стучу в дверь. Конечно, никто не ответит, но неразумно входить без стука. В ответ — тишина. Прижимаюсь лицом к окну и заглядываю внутрь. Ничего необычного: гостиная с зачехленной мебелью.
Обхожу дом вокруг. Точно не уверена, но должен быть какой-то способ попасть внутрь. И он действительно находится после недолгих поисков и нескольких неудачных попыток, когда я уже начинаю терять надежду.
Подвальное окно в задней части дома заколочено не слишком надежно.
Дергаю доски — легко поддаются. Стряхиваю с них снег, отрываю дрожащими руками и кладу в сторонку.
Осторожно лезу в проем. Он очень тесный, так что приходится извиваться. Сетка оказывается надорванной — достаточно, чтобы протиснуться. Дергаю раму без особой надежды, что она поддастся, — не может же все быть настолько легко. К моему удивлению, она поддается.
Да, подвальное окно открыто.
Что за хозяева — не проверили, все ли надежно заперто, перед тем как уехать на всю зиму…
Лезу ногами вперед. Неуклюже протискиваюсь в темный подвал. Голова в паутине, ноги нащупывают бетонный пол. Паутина налипла на волосы, но сейчас это волнует меня меньше всего — есть вещи куда страшнее. Сердце колотится как бешеное. Озираюсь, чтобы убедиться: я тут одна.
Никого не видно, но здесь слишком темно, чтобы знать наверняка.
Не торопясь пересекаю подвал и натыкаюсь на недостроенную лестницу, ведущую на первый этаж. Медленно взбираюсь по ней, стараясь бесшумно переставлять ноги. Кладу потную, дрожащую ладонь на дверную ручку и внезапно задумываюсь: с чего мне взбрело в голову, что явиться сюда — хорошая идея? Но я уже зашла слишком далеко и не могу отступать. Я должна выяснить, был ли тут кто-то.
Поворачиваю ручку, открываю дверь и захожу на первый этаж.
Меня переполняет страх. Я понятия не имею, есть ли кто-нибудь в этом доме. Я не могу даже кричать из боязни, что меня услышат. Но, пробираясь по этажу, никого не встречая и освещая себе путь фонариком телефона, замечаю явные признаки того, что здесь кто-то был. На кресельном чехле в гостиной вмятина — тут кто-то сидел. Табуретка у пианино выдвинута, на пианино лежат ноты. На кофейном столике — крошки.
Коттедж одноэтажный. Пробираюсь по темному узкому коридору на цыпочках, чтобы не издать ни звука. Стараюсь задержать дыхание, делая короткие неглубокие вдохи, только когда легкие начинают гореть от нехватки кислорода.
Подхожу к ближайшей комнате и заглядываю внутрь, светя фонариком. Она небольшая — спальная, переоборудованная в швейную мастерскую. Здесь обитает швея. Дальше — маленькая комната, заставленная вычурной антикварной мебелью, скрытой чехлами. Мои ноги погружаются в мягкий ковровый ворс, и я испытываю угрызения совести, что не разулась — как будто это мой самый страшный грех. А ведь у меня на счету проникновение со взломом…
Перехожу в самую большую из трех комнат — главную спальню. По сравнению с остальными она очень просторная, но у меня перехватывает дыхание совсем не поэтому.
Солнце уже село, в окна просачивается только слабый бледно-голубой свет. Это так называемый «голубой час», когда дневное солнце меняет оттенок и окрашивает мир в голубой цвет. Свечу фонариком и замечаю на подвесном потолке вентилятор с лопастями в форме пальмовых листьев. Я уже видела его. Во сне. Мне снилось, как я лежу на этой — или похожей — кровати, разгоряченная и потная, под этим вентилятором. В щели, которая по-прежнему посреди кровати. Во сне я уставилась на вентилятор, желая, чтобы он обдал меня порывом холодного воздуха, но уже в следующую секунду стояла у кровати, глядя на спящую себя.
Эта кровать не зачехлена, в отличие от остальной мебели. Скомканный чехол валяется на полу с другой стороны.
Здесь кто-то ночевал. Здесь кто-то побывал.
Теперь я не утруждаюсь пролезанием в подвальное окно, а иду к парадной двери и закрываю ее за собой. В гостиной тут же загорается свет.
По дороге домой на бегу твержу себе, что потолок, кровать и вентилятор не совсем такие, как во сне. Да, похожи, но не точь-в-точь. Сны быстро забываются, так что подробности я, скорее всего, забыла еще до того, как открыла глаза.
Кроме того, в коттедже было темно. Я толком не рассмотрела ни потолок, ни вентилятор.
Но одно несомненно: с кровати сдернули чехол. Хозяева накрыли ее чехлом, как и всю мебель в доме. Значит, чехол снял кто-то чужой.
Добравшись до своего дома, смотрю на экран сотового. Заряда почти не осталось — всего два процента. Звоню офицеру Бергу. Он снимет отпечатки пальцев и выяснит, кто там побывал. Даст бог, отыщет убийцу Морган.
До полной разрядки всего пара минут. Слышу автоответчик и оставляю голосовое сообщение: прошу перезвонить. Не уточняя зачем.
Не успеваю отключить связь, как телефон вырубается. Кладу его в карман куртки, пересекаю подъездную дорожку и иду к крыльцу. Снаружи дом выглядит темным: Уилл забыл включить для меня свет на крыльце. Внутри горят лампы, но мальчишек отсюда не видно. От дома веет теплом. Тепло вырывается наружу из вентиляции клубами пара — серыми на фоне почти кромешной ночной темноты. На улице ветрено и холодно. За последние несколько дней на подъездных дорожках и улицах намело сугробы. Небо чистое. Сегодня ночью снегопад не обещают, но синоптики только и твердят о буране, который должен начаться завтрашним поздним вечером. Первый серьезный буран в этом сезоне.
Шум сзади пугает меня. Скрежещущий, неестественный звук. Он раздается, когда до крыльца остается меньше десяти футов. Оборачиваюсь. Сначала не замечаю его, потому что он прячется за довольно толстым стволом дерева. Но затем он выходит — нарочито медленно, волоча за собой снегоуборочную лопату.