Вспоминаю своего психотерапевта. Я ее не слишком жаловала. Мне не нравилось, что она заставляла меня чувствовать себя маленькой и глупой; что унижала меня, когда я делилась своими переживаниями. Вдобавок она путала меня с другими пациентами.
Как-то раз я опустилась в кожаное вращающееся кресло, скрестила ноги и отпила из стакана, который всегда стоял на столе. Психотерапевт, как обычно, спросила, что происходило в последнее время. «Расскажите мне, что у вас происходит». И не успела я ответить, как она начала советовать способы разорвать отношения с женатым мужчиной, с которым я якобы встречалась. Хотя я уже была замужем за Уиллом.
Я побледнела от стыда за другую клиентку, чей секрет она только что разболтала.
— У меня нет никаких отношений с женатым мужчиной, — объяснила я.
— А значит, вы уже расстались?
— Их никогда и не было.
Вскоре после этого я перестала к ней ходить.
Отто тоже посещал психотерапевта. Мы собирались продолжить терапию после переезда в Мэн, да так и не собрались. Думаю, пора ее возобновить.
Прохожу мимо куклы и спускаюсь вниз, прихватив рисунок.
На кухонном столе — тарелка с французскими тостами, на плите — кофейник с горячим кофе. Наливаю кофе, но не могу заставить себя ничего съесть. Когда подношу чашку к губам, мои руки дрожат, и кофе в чашке тоже дрожит.
Рядом с тарелкой — записка «Поправляйся» с уилловской фирменной подписью «Целую». Муж уже достал мои таблетки. Пока не трогаю их — лучше сначала перекушу.
Вижу из кухонного окна собак. Видимо, Уилл выпустил их перед уходом. Ничего страшного: хаски привычны к снегу, и такая погода им по душе. Теперь заманить их в дом почти невозможно — только ждать, пока захотят вернуться сами.
На заднем дворе ветер колышет голые деревья, нагибая ветки. Разразился сильный снегопад. Не ожидала так много снега. Странно, что занятия сегодня не отменили. Впрочем, я только рада: мне нужно побыть одной. Из-за ветра снег летит не вертикально, а по косой, наметая сугробы. Кухонный подоконник тоже начинает заметать. Ощущение, что меня погребают заживо. Снег как будто давит на грудь, становится трудно дышать.
Осторожно прихлебываю кофе и замечаю, что кулон, оставленный на столе утром, пропал. Ищу на полу, за канистрами, в ящике, где хранятся разные мелочи. Кулона нигде нет. Кто-то забрал его. Вспоминаю, как он выглядел: изящное украшение на свернувшейся холмиком цепочке с буквой «М».
Факт пропажи только усиливает мои подозрения. Утром, пока я лежала в постели, остальные четверо обитателей дома — Уилл, Отто, Тейт и Имоджен — завтракали вместе. Имоджен легко могла стянуть кулон, пока никто не заметил. Вспоминаю угрожающие записки в адрес Морган. Могла ли их отправить Имоджен? Сначала спрашиваю себя «зачем?», но потом приходит мысль «а почему бы и нет?». Вспоминаю, как Имоджен ведет себя со мной. Как вселяет в меня страх. Раз у нее получается запугать меня, она могла запросто проделать то же самое с Морган.
Оставляю рисунок на столе и иду в прачечную, взяв с собой кофе. Вижу, что после моего возвращения в кровать Уилл закончил стирку. Оставленные мной бельевые кучи исчезли. Вместо них — пустая корзина для белья и чистый кафельный пол.
Опускаюсь на четвереньки рядом со стиральной машиной и заглядываю под нее. Испытываю облегчение, что окровавленное полотенце на месте, но одновременно и ужас — как будто вижу его впервые. Меня снова захлестывают эмоции. Понимаю: надо обязательно рассказать об этом Уиллу.
Оставляю полотенце на месте, возвращаюсь на кухню, сажусь за стол и жду. Рисунок Отто лежит в шести футах, отрезанная голова пялится на меня. Не могу на нее смотреть. Выжидаю почти до девяти часов и звоню Уиллу: он уже отвез Тейта в школу, и теперь мы сможем поговорить наедине.
Уилл отвечает. Он на пароме — едет в кампус. Спрашивает, как я себя чувствую.
— Не очень.
Слышу, как вокруг него завывает ветер, врываясь в телефонную трубку. Он снаружи, на засыпанной снегом верхней палубе. Уилл мог бы находиться внутри, в отапливаемом помещении, но вместо этого уступил кому-то свое место. Он всегда такой: думает о других.
— Надо поговорить.
Уилл отвечает, что на пароме шумно и сейчас не лучшее время для разговора.
— Нет, надо поговорить, — настаиваю я.
— Может, я перезвоню, когда приеду в кампус? — громко спрашивает он, стараясь перекричать ветер.
Отвечаю, что это слишком важно и не может ждать.
— В чем дело?
Я прямо говорю, что Имоджен, скорее всего, замешана в убийстве Морган. Уилл издает долгий раздраженный вздох, но все-таки спрашивает, почему я так считаю.
— Уилл, я нашла испачканное полотенце в прачечной. Оно насквозь в крови.
В трубке повисает оглушительная тишина. Муж молчит, и я продолжаю, чувствуя, как слова застревают в горле. Холод пробирает до костей, я вся дрожу, но ладони вспотели. Рассказываю, как нашла полотенце во время стирки. Как спрятала его под стиральной машиной, не зная, что с ним делать.
— Где оно сейчас? — с беспокойством спрашивает Уилл.
— Там же, под стиралкой. Знаешь, Уилл, я думаю передать его офицеру Бергу.
— Эй-эй… Перестань, Сэйди. Это какая-то бессмыслица. Ты уверена, что на нем именно кровь?
— Абсолютно.
Уилл пытается придумать оправдания. Может, кто-то что-то пролил и вытер им. Краску, грязь, собачьи отходы…
— Может, это было собачье дерьмо, — предполагает он. Грубые слова — это так на него непохоже. Хотя, наверное, он напуган, как и я. — Или кто-то из мальчишек порезался, — выдвигает муж новую версию и вспоминает, как маленький Отто однажды провел подушечкой большого пальца по острому лезвию бритвы — просто посмотреть, что из этого выйдет, хотя ему не раз запрещали прикасаться к папиной бритве. Лезвие рассекло кожу, хлынула кровь. Отто пытался все скрыть, боясь наказания. Мы нашли окровавленные лоскутки в мусорном ведре. А через несколько дней большой палец загноился.
— Это не игра с бритвой, — возражаю я ему. — Тут совсем другое. Уилл, полотенце все в крови! Там не несколько капелек. Имоджен убила ее, — уверенно заканчиваю я. — Убила и вытерла следы полотенцем.
— Сэйди, ты несправедлива к ней! — громко отвечает Уилл, то ли перекрикивая ветер, то ли повышая на меня голос. — Это охота на ведьм.
— Кулон Морган тоже оказался у нас в доме, — продолжаю я. — Я наступила на него на лестнице. Положила на кухонный стол, а теперь он исчез. Это Имоджен забрала его — спрятала вещественное доказательство.
— Сэйди, я знаю, ты ее не жалуешь. Да, она не слишком с тобой приветлива. Но нельзя обвинять ее в каждой мелкой неприятности.
«Мелкой неприятности»? Странный выбор слов. Убийство — это не мелочь.
— Если убийца не Имоджен, то кто-то другой из нашего дома. Это точно. Иначе как объяснить кулон Морган на полу и окровавленное полотенце в прачечной? Если не Имоджен, то кто?
Сначала вопрос кажется мне риторическим. Я задаю его только для того, чтобы Уилл наконец понял: преступница — Имоджен, потому что больше никто в доме не способен на убийство. Раз она убила однажды, выдернув табурет из-под ног матери, то могла и повторить…
Но когда повисает тишина, мой взгляд задерживается на полном злобы рисунке Отто — отрезанная голова, кровавые пятна… Вспоминаю, что сын начал играть в куклы. И пронес нож в школу.
Я резко втягиваю воздух, ломая голову, только ли одна Имоджен в нашем доме способна на убийство. Не хочется об этом думать, но я не могу остановиться.
— Или это Отто? — И тут же жалею о том, что ляпнула. Хотелось бы загнать эти слова обратно в голову — там им самое место.
— Ты же не всерьез… — произносит Уилл.
Конечно, мне не хочется всерьез обдумывать такой вариант. Не хочется даже на секунду предположить, что Отто может убить. Но такой вариант не исключен, потому что довод тот же: кто способен сделать что-то один раз, может это повторить.
— А как насчет склонности Отто к насилию?
— Нет у него никакой склонности к насилию. Ты же знаешь, Отто и мухи не обидит.
— Но откуда тебе знать, что случилось бы, если б его не застукали с поличным? Что он не причинил бы вред одноклассникам, если б тот ученик не сдал его?
— Мы не можем знать наверняка. Но я предпочитаю верить, что наш сын не убийца. А ты, Сэйди?
Уилл прав: Отто не сделал ничего плохого никому из ребят в своей прежней школе. Но у него были намерение, мотив, оружие. Он нарочно пронес в школу нож. Неизвестно, что бы произошло, если б его план не раскрыли вовремя.
— Почему ты так уверен?
— Потому что я хочу верить в лучшее. Потому что я отказываюсь думать, что Отто мог отнять чью-то жизнь, — говорит Уилл.
Меня переполняет странная смесь страха и чувства вины — даже не знаю, что сильнее. Страх, что Отто мог убить женщину? Или угрызения совести за то, что допускаю такой вариант?
Речь о моем сыне. Способен ли мой сын на убийство?
— Ты не согласна, Сэйди? Ты правда думаешь, что Отто мог убить Морган? — спрашивает Уилл. Мое молчание и неуверенность говорят сами за себя. Я молча признаю: Отто действительно мог убить Морган.
Уилл шумно выдыхает. Он явно рассержен и говорит отрывисто.
— Поступок Отто никак не тянет на попытку убийства. Ради всего святого, ему всего четырнадцать. Он ребенок. Действовал в порядке самообороны: постоял за себя единственным доступным ему способом. Сэйди, ты мыслишь нелогично!
— А если логично?
— Нет, нелогично, — мгновенно реагирует Уилл. — Отто просто постоял за себя, потому что больше никто за него не заступился.
Муж замолкает, хотя я чувствую: он не все сказал. Например, что Отто взял все в свои руки из-за меня. Потому что я палец о палец не ударила даже после того, как сын рассказал мне об издевательствах. Потому что не слушала его. В школе есть горячая линия для борьбы с буллингом. Я могла позвонить и оставить анонимную жалобу или позвонить учителю и пожаловаться не анонимно. Но я ничего не сделала. Проигнорировала Отто, пусть даже непреднамеренно.