— И как же мы собирались это сделать?
Вряд ли мне на самом деле хочется знать, как именно мы, если верить сыну, собирались убить его одноклассников. Потому что все это выдумки Отто. Но мне хочется надеяться, что где-то внутри него кроется мой прежний сын.
Он передергивает плечами.
— Да по-разному. Например, взять бензин и зажигалку и поджечь школу. А еще ты предлагала отравить еду в столовой. Мы долго обсуждали этот вариант — он казался идеальным. Прикончить их всех разом.
— И как мы собирались отравить их?
Сын расслабляется и ослабляет хватку на моем запястье. Я пытаюсь высвободиться, но он тут же притягивает меня ближе. Снова передергивает плечами и уверенно отвечает:
— Ботокс. Ты сказала, что сможешь его достать.
Ботокс. Ботулотоксин. Он есть у нас в клинике — им лечат мигрень, болезнь Паркинсона и многое другое. Но он может быть и смертелен. Это одно из самых смертоносных веществ в мире.
— Или зарезать их всех. — Как уверяет Отто, мы решили, что этот способ лучше всех остальных: не придется ждать, когда я достану яд. К тому же нож легче пронести в рюкзаке, чем бутылки с жидкостью. И можно приступить к делу уже на следующий день.
— Мы вернулись в квартиру. Помнишь, мама? Влезли обратно в окно и пошли смотреть ножи, чтобы выбрать подходящий. И ты выбрала.
Сын рассказывает, что я остановилась на поварском ноже из-за его размера.
По словам Отто, после этого я достала точильный камень Уилла, заметив, что острый нож безопаснее тупого, и улыбнулась сыну. Затем сунула нож ему в рюкзак, в мягкий чехол для ноутбука, на самое дно. Застегнула рюкзак на молнию и подмигнула.
«Не волнуйся: необязательно попасть в жизненно важный орган. Достаточно задеть артерию», — так, если верить Отто, я сказала.
У меня сводит внутренности от одной мысли об этом. Свободная рука зажимает рот, желчь медленно поднимается по пищеводу. Мне хочется крикнуть «Нет!». Сказать, что сын ошибается. Что я никогда не говорила ничего подобного. Что он все выдумал.
Не успеваю ответить, как Отто продолжает: якобы перед сном я заявила ему: «Не позволяй никому смеяться над тобой. Если будет нужно, ты заставишь их всех заткнуться».
В ту ночь Отто спал гораздо лучше обычного.
Но утром засомневался. Испугался.
Меня рядом не было — я ушла на работу. Он позвонил мне. Этот момент я помню: мне пришло голосовое сообщение, которое я прослушала только вечером.
«Мам, это я. Мне очень нужно с тобой поговорить».
Но было уже поздно: Отто принес нож в школу. Слава богу, никто не пострадал. Слушая сына, я осознаю жутковатую вещь.
Он не считает все это выдумкой. Он правда верит, что это я сунула нож ему в рюкзак и что я солгала ему.
Ничего не могу с собой поделать: поднимаю свободную руку и провожу по сыновьему подбородку. Отто напрягается, но не отстраняется. На подбородке есть волоски, совсем немножко. Однажды они вырастут в бороду. Как же маленький мальчик, однажды порезавший себе большой палец бритвой Уилла, стал таким взрослым, что скоро начнет бриться?
Его волосы падают на глаза. Убираю их назад и вижу в глазах сына не обычную враждебность, а только боль.
— Если я причинила тебе боль, мне очень жаль, — шепчу я. — Я никогда не сделала бы это нарочно.
Лишь тогда Отто уступает. Выпускает мое запястье. Я быстро делаю шаг назад.
— Может, приляжешь? — предлагаю ему. — А я принесу тебе тост.
— Я не голоден, — бурчит он.
— А что насчет сока?
Сын игнорирует меня.
С облегчением смотрю, как он разворачивается и карабкается по лестнице к себе комнату — по-прежнему с рюкзаком на спине.
Иду в кабинет на первом этаже, закрываю за собой дверь, бросаюсь к компьютеру и открываю браузер. Захожу на сайт паромной компании, ища новости о задержках. Очень хочется, чтобы Уилл вернулся. Надо рассказать ему о нашем с Отто разговоре. Надо пойти в полицию. Не хочу больше ждать.
Если б не ужасная погода, я бы уже ушла. Сказала бы Отто, что у меня дела, и не возвращалась бы до самого прихода Уилла.
Когда я начинаю вводить текст в поисковике, высвечиваются предыдущие запросы.
У меня перехватывает дыхание. Эрин Сабин. Кто-то искал информацию о бывшей невесте Уилла. Наверное, у него ностальгия из-за двадцатой годовщины ее смерти.
Не могу устоять перед искушением и кликаю ссылку.
Вижу изображения и статью — отчет двадцатилетней давности о смерти Эрин. В статье есть фотографии, в том числе извлеченного из ледяного пруда автомобиля. Эвакуатор вытаскивает машину из воды, на заднем плане — грустные спасатели. Читаю текст. Все так, как и рассказывал Уилл. Эрин потеряла управление во время сильной вьюги — вроде той, что сейчас бушует здесь, — и утонула.
На втором снимке Эрин с семьей. Их четверо: мать, отец, Эрин и ее младшая сестра, которая на вид старше Тейта, но младше Отто. Лет десять-одиннадцать. Снимал явно профессионал. Семья стоит на улице на фоне аллеи деревьев. Мать присела на ярко-желтый стул, поставленный специально для фотографии. Остальные встали вокруг, девочки прильнули к матери.
Не могу оторвать взгляд от матери. Что-то в этой кругленькой женщине с темными волосами до плеч беспокоит меня, задевает за живое. Только не знаю, что именно. Что-то, витающее на периферии сознания… Что в ней такого особенного?
Как раз в этот момент начинают выть собаки. Слышно даже отсюда. Наконец-то им надоела вьюга и они хотят внутрь.
Встаю из-за стола, выхожу из кабинета, быстрым шагом направляюсь на кухню и распахиваю заднюю дверь. Выхожу на крыльцо и шикаю на собак, чтобы возвращались в дом, но они не слушаются.
Иду через двор. Обе собаки застыли в углу, словно статуи. Они что-то поймали — наверное, кролика или белку. Надо остановить их, пока не растерзали бедняжку. Мысленно уже вижу кровь зверька на белом снегу.
Двор в сугробах. Где-то намело целый фут, а кое-где снег едва припорошил траву. Ветер изо всех сил пытается сбить с ног. Пробираюсь по двору. Он большой, а собаки далеко: что-то теребят лапами. Я хлопаю в ладоши и снова зову их, но они все равно не идут. Косой ветер забрасывает меня снегом. Снег забивается в штанины и за ворот пижамы. Ноги в тапочках ломит от пронизывающего холода — не догадалась обуться как следует, прежде чем выйти.
Трудно хоть что-нибудь разглядеть. Деревья, дома, горизонт исчезают в снегу. Трудно открыть глаза. Интересно, как дети доберутся домой из школы?
На полпути даже подумываю повернуть обратно: не знаю, хватит ли сил дойти до конца. Снова хлопаю в ладоши и зову. Нет, не идут. К Уиллу сразу прибежали бы…
Заставляю себя не останавливаться. Дышать больно — воздух такой холодный, что обжигает горло и легкие.
Собаки снова лают. Последние двадцать футов одолеваю бегом. Они виновато смотрят на меня, и я ожидаю увидеть между их лап полусъеденный трупик животного.
Протягиваю руку, хватаю одну из девочек за ошейник и тяну к себе:
— Домой.
Наплевать, есть ли там растерзанная белка: главное — вернуться. Но собака не трогается с места, поскуливая и отказываясь уходить. Она слишком большая, чтобы я могла дотащить ее до самого дома. Я пытаюсь, но из-за ее тяжести шатаюсь и теряю равновесие. Падаю вперед на четвереньки — туда, где передо мной, между собачьими лапами, в снегу что-то сверкает. Это не кролик и не белка — что-то слишком маленькое.
Длинное, тонкое и острое. Сердце колотится в груди, пальцы дрожат, перед глазами опять пляшут черные точки. Мне дурно. Стою на четвереньках. Меня рвет. Грудь содрогается от спазма, но, кроме сухого кашля, наружу ничего не выходит. Я еще не ела — только сделала несколько глотков кофе, так что желудок пуст.
Одна из собак толкает меня носом. Цепляюсь за нее, чтобы сохранить равновесие. Теперь я отчетливо вижу, что между собачьими лапами лежит нож. Пропавший обвалочный нож. Собак заинтересовала кровь на нем. Лезвие длиной дюймов шесть — точно таким же убили Морган Бейнс.
Рядом с ножом — разрытая собаками яма.
Нож был спрятан у нас во дворе. Все это время собаки выкапывали его из-под земли.
Быстро оглядываюсь на дом. Хотя на самом деле мне ничего не видно, кроме размытых очертаний, я живо представляю, как Отто стоит у кухонного окна и наблюдает за мной. Возвращаться нельзя.
Оставляю на месте собак и нож, не дотрагиваясь до него. Прихрамывая, плетусь через двор. Ноги покалывает от холода, они теряют чувствительность. Двигаться тяжело. Я неуклюже обхожу дом сбоку, спотыкаясь. Падаю в сугробы, но заставляю себя вставать. До подножия нашего холма четверть мили. Там город и центр общественной безопасности, в котором я найду офицера Берга.
Уилл велел подождать. Но ждать больше нельзя. Неизвестно, когда муж вернется и что может случиться со мной к тому времени.
Улица пустынная, мрачная, вся белая. Здесь никого кроме меня. Ковыляю вниз по склону, из носа течет. Утираюсь рукавом. На мне ни куртки, ни шапки, ни перчаток — только пижама, которая не греет и не защищает от холода. Зубы стучат. С трудом держу глаза открытыми, несмотря на порывы ветра. Снег летит сразу со всех сторон, взметаясь в воздухе вихрями, как торнадо. Пальцы замерзли, покрылись пятнами и покраснели. Лицо теряет чувствительность.
Вдалеке на дороге раздается скрежет лопаты, и у меня появляется проблеск надежды.
Здесь, на острове, кроме Отто и меня, есть кто-то еще. Продолжаю идти, потому что другого выхода у меня нет.
Мышка
Среди ночи Мышка услышала хорошо знакомый шум — скрип лестницы. Хотя она не должна была скрипеть, потому что Мышка уже лежала в кровати. Она знала, что на втором этаже старого дома только ее комната. Значит, ночью никому, кроме нее, незачем идти наверх.
И все же кто-то поднимался по лестнице. Фальшивая Мама. Ступеньки скрипели, предупреждая Мышку, советуя бежать. Прятаться.
Но Мышка не успела ни убежать, ни спрятаться, потому что все случилось слишком быстро, а девочка была сонная. Едва она успела открыть глаза, как дверь комнаты распахнулась. На пороге стояла Фальшивая Мама, осв