— Когда это случилось? — спросила она в отчаянной попытке разрядить возникшее между ними напряжение. — Когда тебя перевели в другое место?
Он закрыл глаза и откинулся назад.
Ее вздох облегчения одновременно раздражал и радовал его. Да, ты получишь еще одну отсрочку, поскольку сейчас не время и не место. Но скоро я не позволю тебе прятаться от своего желания ко мне, Котенок, и заставлю тебя почувствовать это не только взглядом.
— Дай подумать, это было в 1790 году, и я был в Австралии, — резюмировал он. — Я оказал этому парню одолжение, и он думал, что вернет его, сделав меня вампиром. -
— Ты австралиец? — недоверчиво переспросила она. — Я думала, ты англичанин!
Его улыбка была мрачной.
— Я родился в Англии. Именно там я провел свою юность, но именно в Австралии я превратился в вампира. От части им и являюсь.
Она наклонилась вперед, забыв о своем беспокойстве по поводу его близости.
— Ты должен рассказать подробности.
Он устроился поудобнее на своем ящичном насесте.
— Мне было двадцать четыре, и это случилось всего через месяц после моего дня рождения.
Она хихикнула, глядя на него.
— Боже мой, мы почти одного возраста!
— Конечно, — сказал он, весело фыркнув. — Плюс минус около двухсот лет.
— Э-э, ты знаешь, что я имею в виду, — пробормотала она. — Ты выглядишь гораздо старше своих двадцати четырех лет.
Он рассмеялся.
— Большое спасибо.
Теперь ее румянец появился по другой причине.
— Я просто…
— Тогда все было по-другому, — мягко сказал он. — Люди старели гораздо быстрее. Вы, современные люди, даже не представляете, как хорошо живете.
— Расскажи больше. Пожалуйста, — добавила она почти застенчиво.
Он наклонился вперед. Мало кто знал его настоящие корни, но если она хотела узнать, он ей расскажет.
— Это не было красиво, Котенок. Не так романтично, как в фильмах или книгах. Помнишь, ты говорила мне, что в юности избила этих парней, потому что они называли твою маму шлюхой? Ну, моя мама была шлюхой. Ее звали Пенелопа, и ей было пятнадцать, когда она родила меня. Она и хозяйка борделя были очень дружны, иначе мне никогда бы не позволили там жить. По понятным причинам в борделе содержались только девочки.
Она побледнела, но взгляд ее был тверд. Ей не нравилось то, что она слышала, но она могла справиться с этим.
— Когда я был маленьким, я не знал, что там, где я живу, есть что-то необычное. Все женщины души во мне не чаяли, и я занимался домашними делами, пока не подрос. Мадам Люсиль позже поинтересовалась, не хочу ли я заняться семейным бизнесом. Некоторые из клиентов мужского пола, с наклонностями, обратили на меня внимание, потому что я был хорошеньким. Но к тому времени, когда мадам обратилась ко мне с предложением, я уже знал достаточно, чтобы понять, что не хочу заниматься подобными делами. В то время попрошайничество было обычным занятием в Лондоне. Воровство — тоже, поэтому, чтобы заработать себе на пропитание, я просил милостыню и воровал. Потом, когда мне было семнадцать, моя мама умерла от сифилиса. Ей было всего тридцать три года.
Она побледнела еще больше, и ее рука вздрогнула, как будто она хотела дотянуться до него, но остановилась.
— Продолжай, — сказала она хриплым голосом.
— Две недели спустя Люсиль сообщила мне, что я должен съехать. Я не приносил достаточно денег, чтобы оправдать это место. Не то чтобы она была жестокой, — уточнил он, заметив, как потемнело ее лицо. — Она просто была практична. Другая девушка могла бы занять мою комнату и принести втрое больше денег. И снова она предложила мне выбор-уйти и выйти на улицу или остаться и обслуживать клиентов. Но она было доброй. Люсиль описала меня нескольким знатным женщинам, с которыми была знакома, и они заинтересовались. Так что я мог бы продать себя женщинам, а не мужчинам. Именно это я и сделал.
— Тебе было всего семнадцать, — прошептала она в ужасе.
Да, и это немного старше других девушек, работавших в борделе. Закон тогда еще не догнал мораль, а бедность не делала исключений для молодежи. Но он не сказал ей, что едва ли был там самой молодой шлюхой. Она и так была достаточно бледной.
— Сначала меня обучали женщины в доме, — просто ответил он. — Когда выяснилось, что у меня есть талант к этой работе, Люсиль поддерживала высокий спрос ко мне. Вскоре у меня появилось довольно много постоянных клиенток среди аристократок. Одна из них в конце концов спасла мне жизнь. Видишь ли, я все еще воровал. В один неудачный день я стащил сумочку прямо перед полицейским. Следующее, что я помню, это то, что мне предстояло предстать перед одним из самых злостных лондонских судей по повешению. Моя смерть была почти неизбежна, пока одна из моих клиенток не услышала о моем затруднительном положении и не сжалилась надо мной. Она убедила судью с помощью плотских утех, что отправить меня в новые исправительные колонии будет именно то, что нужно. Несколько недель спустя они отправили меня и шестьдесят два других несчастных придурка в Новый Южный Уэльс.
Он замолчал. Даже спустя столько времени некоторые воспоминания все еще были способны ранить. Из-за цепей появились кровоточащие раны на коже. Бесконечные стоны. Эта вонь. Мольбы умирающих и, что еще хуже, смех охранников.
Кости провел рукой по волосам.
— Я не стану рассказывать тебе о путешествии, скажу только, что оно превзошло любые страдания, которые люди должны были вынести. В тюремной колонии некоторые из нас работали буквально до смерти. У меня было трое приятелей — Тимоти, Чарльз и Ян. Через несколько месяцев Яну удалось сбежать. Затем, почти год спустя, он вернулся.
— Зачем ему возвращаться? — Голос Кэт был мягким. — Разве его не наказали бы за побег?
— Да, конечно, но Ян больше не боялся этого. Мы были на полях, забивая скот, когда на нас напали какие-то туземцы, сражавшиеся против насильственной колонизации англичанами. Они убили охранников и остальных заключенных, кроме Тимоти, Чарльза и меня. Именно тогда среди них появился Ян, но он был другим. Ты можешь догадаться кем. Он был вампиром, и он изменил меня той ночью. Чарльз и Тимоти тоже изменились, но только Тимоти попросил об этом. Чарльз и я все равно изменились, потому что Ян думал, что мы поблагодарим его за это позже.
Ян все еще ждал этой благодарности, и мог продолжать ждать еще.
— Мы прожили у аборигенов несколько лет и поклялись однажды вернуться в Англию. Нам потребовалось почти двадцать лет, чтобы добраться туда.
На мгновение Кости закрыл глаза. Ему тоже потребовалось почти все это время, чтобы принять то, кем он был. Тогда, и только тогда, он смог жить дальше.
Ей тоже нужно было двигаться дальше, и одним из таких шагов был разговор о боли, которую она похоронила внутри.
— Твоя очередь, — сказал он, открывая глаза. — Расскажи мне о том мерзавце, который тебя обидел.
Она вздрогнула, как от удара.
— Боже, Кости, я не хочу говорить об этом. Это унизительно.
Это не должно быть так. Он уже знал достаточно, чтобы понять, это чужой грех, и ее не касается. Пора ей это понять.
— Я только что сказал тебе, что был вором, нищим и шлюхой, — мягко заметил он. — А разве это справедливо, что ты плачешь из-за моего вопроса?
Она выпрямилась настолько, чтобы пожать плечами.
— Это обычная история. Парень встречает девушку, девушка наивна и глупа, парень использует девушку, а потом уходит.
Он выгнул бровь, выжидая.
Она взмахнула руками.
— Прекрасно! Тебе нужны подробности? Я думала, что он действительно заботился обо мне. Он сказал мне, что все понимает, и я попалась на его ложь. Мы дважды ходили на свидания, а потом в третий раз, он сказал, что нужно заехать к нему домой, чтобы захватить что-то, прежде чем мы пойдем в клуб.
Конечно, он это сделал, вероломный ублюдок.
— Когда мы пришли туда, он начал целовать меня, рассказывая мне всю эту чушь о том, что я была особенной для него, — ее голос надломился, и если бы она сжала кулаки еще сильнее, то рисковала сломать себе руки, — но я сказала ему, что это еще слишком рано. Что мы должны подождать, чтобы узнать друг друга получше, что это был мой первый раз. Он не согласился.
Кости молчал. Она не нуждалась ни в каких намеках на месть, горящую в его жилах, как расплавленная кислота. Ей нужно было, чтобы он молчал и слушал, потому что ей нужно было высказаться, даже если она не понимала этого раньше.
— Я… я должна была ударить его. Или сбросить его с себя. Я могла бы, я была сильнее, чем он. Но… я хотела сделать его счастливым.
Ее голос сорвался, плечи опустились, и она больше не могла смотреть на него. Вместо этого она уставилась в пол.
— Он мне действительно нравился. — Страдальчески прошептала она. — Потом, когда он не остановился, я не стала отбиваться. Я даже не пошевелилась. Было не так больно, если я не двигалась…
Ее голос сорвался, и она остановилась, тяжело моргая и вдыхая воспоминания. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы не обнять ее, обещая кровавую месть.
Затем, спустя мгновение, она взяла себя в руки.
— Вот и все, — сказала она фальшиво бодрым тоном. — Один несчастный раз, а потом он мне больше не звонил. Сначала я забеспокоилась, подумала, что с ним случилось что-то плохое.
О, что-нибудь случиться. Что-то болезненное, жестокое и очень, очень неизлечимое.
Она издала резкий смешок.
— В следующие выходные я застала его целующимся с другой девушкой в том же клубе, куда мы собирались пойти. Тогда он сказал мне, что я ему никогда по-настоящему не нравилась, и сказал, чтобы я убегала, потому что мне давно пора спать. В ту же ночь я убила своего первого вампира.
Ее голос стал жестким, как будто он был сделан из осколков ее боли.
— В некотором смысле я обязана своей первой охотой на вампиров тому, что меня использовали. Я была так расстроена, что хотела либо умереть, либо убить кого-нибудь. По крайней мере, то, что какая-то тварь попытается разорвать мне горло, гарантировало мне либо одно, либо другое.