На сторонний, но не на взгляд Кати. Она слишком хорошо знала, как могут вести себя и дети, измученные страхом и физической болью, и взрослые, истерзанные болью душевной. Знала и умела относиться к этому с пониманием.
Потому и Славика простила. Ведь он ездил к Дмитрию Алексеевичу не денег выпрашивать и ни словом не заикнулся о примирении с богатым тестем. Он просил помочь найти работу. Да, хорошо оплачиваемую, но он готов за высокую зарплату выкладываться по полной, работать без выходных, выполнять все самое тяжелое и неприятное, от чего порой пытаются отстраниться даже очень близкие. Он не подарков хотел, не безвозмездной помощи, не подачек от Катиного папы.
А то, что наговорил ей сгоряча гадостей и мерзостей… Так именно что сгоряча. От усталости, от овладевшего им на несколько секунд чувства безысходности. Уж чего только Катя не наслушалась на своей работе от взрослых людей! Всё бывает. И нужно уметь прощать и забывать. Надо только четко разделять позицию и момент. Вот у отца – именно позиция, убеждение, принципы, поэтому его слова и то, что он сделал, выкинув дочь и зятя из своей жизни, никакому прощению не подлежат. А то, что наговорил ей по телефону муж, – отражение всего лишь тяжелого момента. И единственная правда, которая есть в его словах, состоит в том, что он безумно устал, а вовсе не в том, что он ее не любит и женился только по расчету.
Женя ушел в гости к однокласснику, у них сегодня какой-то онлайновый турнир, Светочка на занятиях в танцевальной студии, у Славика свободный день. Так редко получается провести пару часов вдвоем в тишине, просто посидеть рядом, помолчать или посмотреть телевизор.
– Кто звонил? – вяло поинтересовался Славик, когда она положила телефон.
– Тот журналист, с которым меня познакомили, я тебе рассказывала.
– Чего хотел?
– Сказал, что подумывает написать статью о нас. Если окажется по делам в нашем районе, то заедет поговорить, адрес спросил.
– А-а, – протянул Славик, – понятно.
Катя видела, что мыслями он где-то далеко, и ее ответы про журналиста его не сильно интересуют.
– Кать…
– Да?
– Я что хотел спросить… А как ты вообще узнала, что я ходил к Дмитрию Алексеевичу? Он сам тебе сказал? То есть ты с ним общаешься, а мне запрещаешь?
«Набрался храбрости наконец-то», – подумала Катя. В тот вечер, во вторник, вернувшись от Аллы Владимировны, Катя сказала мужу всё, что сочла нужным. Славик выслушал ее и облегченно вздохнул. Он так радовался, что обошлось, и не будет ни развода, ни разрыва, ни даже скандала, что счел за благо не затрагивать опасную тему и ни о чем не спрашивать. Но узнать все-таки очень хотелось. Несколько дней терпел, мучился, но сейчас, видно, решил, что можно спросить.
– Я с ним не общаюсь. Мне сестра написала.
– Сестра? Которая из? Старшая или совсем старшая?
– Совсем старшая, Людмила.
– Ты никогда не говорила, что вы переписываетесь, – с упреком заметил Славик.
– Мы не переписываемся. Она прочитала в интернете про наш аукцион, вот и решила написать мне. В первый раз. Отец им помогал, пока Людмила не стала взрослой, и делал это не сам, а через дядю Диму, так что Людмила с ним контачит. Он ей рассказал о тебе, а она – мне.
– Понятно, – снова задумчиво протянул он. – Ты ей ответила?
– Нет. Зачем?
– Как – зачем? – искренне удивился Славик. – Это же твоя сестра! Родная сестра!
– Всего лишь единокровная, – поправила его Катя.
– Да какая разница! Родной человек, старшая сестра!
– Я ее не знаю.
– И что? Так узнай. Напиши ей, расскажи о себе, подружись, пригласи в гости.
– Она живет не в Москве.
– Ну и что? Приедет. Или давай мы все вместе к ней съездим, познакомимся поближе.
Катя чуть отодвинулась от мужа, сняла с плеча его руку, потянулась к пульту, убавила звук телевизора.
– Ты что, Славик? Зачем тебе все это?
– Потому что это неправильно – отказываться от родственников, – с горячей убежденностью проговорил Славик. – Мы с тобой оба через это прошли. Я бросил родителей, но они алкоголики, которые сами первые бросили нас ради своей водки и вольной жизни. Я по ним не скучаю, с ними нам очень плохо жилось, но я скучаю по семье, понимаешь? Мне хочется, чтобы рядом были и младшие, которых я люблю, и старшие. Младшие есть, а старших нет. Ты не хочешь мириться с отцом, твоя мать вообще неизвестно где, и мы с тобой оба…
Он никак не мог подобрать нужные слова, чтобы объяснить, но Катя примерно догадывалась, что он хочет сказать. Они – сироты при живых родителях.
– У меня есть хотя бы Женька и Светочка, – продолжал Славик. – А у тебя совсем никого нет.
– У меня есть ты, – возразила она. Ее задело, что Славик назвал только брата и сестренку, а о ней, жене, даже не вспомнил, словно Кати нет в его жизни. Но обострять разговор ей не хотелось. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но Людмила – не вариант. Она злая.
– Откуда ты знаешь?
– Из письма видно. Она ненавидит отца и ищет себе соратников в этом деле. Я – пас.
– Ты тоже ненавидишь его, – заметил Славик.
– Я? Нет. Он меня оттолкнул, он так решил, и я это приняла. Моя жизнь сильно осложнилась, но ненависти к нему я не испытываю.
– Значит…
– Нет, – резко оборвала она, – не значит. Ненависти не испытываю, но и на поклон к нему я не пойду.
– А если он сам предложит? Захочет помириться? А, Кать?
– Не захочет и не предложит. А даже если и захочет, все равно после того, что было, помощь не приму. Я сама.
Подумала немного и поправилась:
– Мы сами.
Она посмотрела на часы и вздохнула. Пора идти за Светой, через пятнадцать минут занятия закончатся. Обычно девочку приводил брат, но сегодня его отпустили на весь вечер, до окончания турнира. У парня нет своего компьютера, так пусть хоть в гостях наиграется. Ничего, когда-нибудь все наладится, и у детей будет все, что нужно. Надо только верить в себя и в свои силы, не опускать рук, очень много работать и какое-то время потерпеть.
Дом, в котором жила Катя Волохина, был типичным «муравейником», многоэтажным и многоподъездным, но не элитным. «Хорошо, что сейчас субботний вечер, – подумала Настя, паркуясь на свободном месте, – народ на дачах, есть куда машину приткнуть». Они с Петром медленно прошли вдоль фасада, высматривая камеры. Не факт, что камеры работающие, но они были. В подъезд вошли вместе с юной парочкой, правда, для этого пришлось некоторое время подождать, кода домофона они не знали, а повода спросить его у Кати Петр вовремя не придумал. Поднялись на нужный этаж, тихонько подошли к двери.
Дверь тяжелая, стальная, современная. И замок современный, сложный, такой за несколько минут не вскроешь.
– Пошли, – шепнула она Петру, – я увидела все, что хотела.
В лифте можно было разговаривать, не понижая голоса.
– Тридцать лет назад не было ни камер, ни домофонов, в подъезд любого дома, кроме тех, где сидели консьержки, кто угодно мог войти без проблем и остаться полностью незамеченным. И замки у подавляющего большинства стояли типовые, простенькие. Человек, который легко справлялся с такими замками в восемьдесят седьмом году, вполне мог спасовать перед современной инженерией. Он достаточно осторожен и понимает, что даже если удастся вскрыть дверь, в ход пойдут камеры.
– То есть вы думаете, что это один и тот же человек? – обрадовался Петр.
Мальчишечка почуял запах сенсации. Что ж, его можно понять.
– Я этого не исключаю.
– Но ведь целых тридцать лет прошло! Даже тридцать один, если быть точным. Он же…
– Что? – насмешливо спросила Настя. – Старый уже? А может, даже умер давно?
По тому, как смешался Петр, она поняла, что примерно угадала ход его мысли. Ясное дело, двадцатипятилетний молодой человек считает, что живет на свете уже достаточно долго, а тридцать лет – это больше, чем он прожил, то есть вообще неизмеримая вечность. На самом же деле если затейнику-дарителю в восемьдесят седьмом году было лет двадцать или чуть больше, то сегодня он моложе самой Насти, а она… Ну да, она чувствует возраст, ощущает начало старения, но она еще не старуха, далеко не старуха! И – да, есть вещи, которые когда-то она выполняла с легкостью, а теперь стало труднее, но пока еще нет ничего, о чем можно было бы сказать: вот раньше могла, а сейчас уже не могу совсем. Она всё может, только теперь на это требуется больше времени и тратится больше сил.
Хотя нет, есть такая вещь, есть. Одна. Анастасия Каменская, скорее всего, не сможет больше влюбиться так, чтобы потерять голову, наделать глупостей и изменить Лешке. Когда-то в молодости могла, а теперь – вряд ли. Но это связано не столько со старением, сколько с характером и жизненным опытом.
Она завела двигатель и собралась тронуться, когда Петр вдруг схватил ее локоть:
– Вот она!
И тут же сполз пониже. Он успел пристегнуться, и теперь ремень безопасности мешал и давил.
– Кто?
– Катя, – прошипел он. – С девочкой идет, с сестрой мужа.
Настя постаралась внимательно рассмотреть девушку, которая прошла мимо машины, ведя за руку симпатичную худенькую девчушку лет десяти. Самая обыкновенная, лицо усталое, глаза за стеклами очков видны не очень хорошо. Одета просто и практично, Настя и сама всю жизнь так одевается: джинсы, майка или джемпер, куртка, удобная обувь без каблуков. Походка легкая, красивая, осанка идеальная, и при достаточно невзрачной внешности, упакованной в дешевую одежду, Катя Волохина оставляла впечатление силы и целеустремленности.
– Она занималась танцами? – спросила Настя, проводив глазами Катю и девочку до самого подъезда. – Да сядьте вы нормально, они уже в дом вошли.
Петр, кряхтя, уселся как положено.
– Насчет танцев – не в курсе. Я почти ничего о ней не знаю, кроме того, что она замужем и что с ними живут младшие брат и сестра ее мужа. Ну и с отцом у нее какие-то терки, на прессухе журналисты об этом спрашивали. Почему вы спросили про танцы?