исным шарфом с цветущими сливовыми ветками. Держись своего слова, тем самым говорила она. Несколько дней Мэд просидел в гостинице, взаперти, как брошенный пес. Пил кассию последнего урожая, пил и думал о женщине, которую по большому счету совершенно не знал. Где-то в глубоких слоях памяти витал образ девчушки с длинными русыми косами, на которую в свое время он не обратил никакого внимания. Да и как заметить смешливого нескладного подростка, когда вокруг полным-полно цветущих красавиц, готовых на все. Ну, почти на все. Хотел ли Мэд соблазнить чужую жену? Нет. Впервые в жизни – нет.
Он сидел у окна, глядя на море крыш и на настоящее море, и мысленно говорил с Шиллиер, которая незримой тенью сидела рядом, почти физически ощущая тепло ее плеча – и запах. Жасмин, нарани и капелька лотоса. Ему достанет только видеть ее иногда, обмениваться парой ничего не значащих слов, знать, что ее жизнь безмятежна. Ему так мало нужно для счастья. Как же он, дурак, раньше не понимал того же самого Ириена, готового пожертвовать ради любви всем, и жизнь оказывалась самой малой из возможных жертв. Другое дело, чем у самого Малагана не было ничего такого, что он мог бы пожертвовать, кроме собственной никчемной жизни. А нужна ли она Шиллиер, вот в чем вопрос. Скорее всего, нет. Она никому не нужна.
От полного душевного разлада его спас Тиджер. Он появился как всегда неожиданно, но удивительно вовремя, когда Мэд уже начинал обдумывать возможность свидания с Шиллиер. Кузен Тиджер, красавец, шалопай, ровесник, достойная пара и точная копия самого Малагана, старший сын тетки Эффис, самой экстравагантной дамы островов. Вырваться из его объятий еще никому не удавалось, а потому Мэд и пытаться не стал, принимая как должное и троекратные мужские поцелуи, и дружеский удар по печени.
– Совсем забыл, да? Загордился?! – радостно рявкнул Тиджер. – Приехал и, вместо того чтобы послать весточку родне, ухлестываешь за столичными юбками.
– Зачем опережать события, если новости у нас летят быстрей любого гонца? – рассмеялся Мэд.
Вот уж кого он был рад видеть, так это кузена Тиджера. Тот успел загореть до черноты, стать еще красивее и обаятельнее, приобретя от жизни в провинции только здоровый цвет лица и душевную широту.
– Матушка жаждет видеть тебя как можно скорее. Если до ночи я не приволоку тебя в ее будуар, то до следующего года буду лишен сливок и медового печенья, – заявил кузен. – Собирайся немедленно, ибо жизнь моя висит на волоске.
Его мать всю жизнь старалась как можно реже появляться в столице, еще реже она вспоминала, что состоит в ближайшем родстве с вдовствующей герцогиней, и в ее щедром сердце всегда имелось место для любимого племянника. Кроме Мэда тетя Эффис до безумия любила кошек, собак, лошадей, карточные игры, маскарады и слезливые романы. Мэд думал недолго. Тетушкины забота и печенье – это то, что нужно для несчастного влюбленного. Она-то уж найдет, чем утешить разбитое сердце.
– Ты еще не разучился лечить кошек? – поинтересовался Тиджер как бы невзначай и лукаво подмигнул. – Матушкин лекарь уморил уже троих, за что и был выгнан в шею.
– Вылечу я ее кошек, вылечу. Что я, зря лишился короны, в конце концов?
По дороге в поместье Тиджер рассказал все новости. Кейра вышла замуж, и у нее шестеро детей; Пайл подарила леди Эффис еще пятерых внуков; Кэмрон вот уже три года как овдовела и снова замуж не торопится; дядя Тайрон совсем плохо видит, зато слышит как летучая мышь; в прошлом году их жеребец взял главный приз на скачках; монна Силиста продала наконец свой участок леса, и теперь весь Хатой принадлежит семье безраздельно. Молчал Тиджер только о себе, но Мэд не стал его пытать расспросами. Не хочет человек откровенничать, ну и не надо.
Усадьбу Энора-ди-Фросс, в которой прошли лучшие мгновения Мэдовой жизни, заботливо и регулярно подновляли, благо было кому, и даже самый придирчивый глаз не углядел бы признаков разрушения в двухсотлетнем доме, где родился один из прадедушек Мэда. За два века дом несколько раз перестраивали в соответствии с модой и вкусами хозяев, и теперь издали сооружение напоминало огромный белый торт, с башенками, колоннами, балкончиками и эркерами в самых неожиданных местах. Во-от то широкое окно, слева на втором этаже, Мэд узнал сразу, едва не прослезившись от умиления. Его комната, его окно, его родня…
– Мэдрран! О Мэдрран!
Это тетушка простерла к нему руки, стоя на высоком пороге. Как маршал во главе своего многочисленного непоседливого войска. Все обитатели усадьбы от мала до велика, начиная от последнего поломоя и заканчивая любимыми внуками, вышли встречать гостя вслед за своей госпожой.
Эффис не дала Мэду поцеловать ее руки, а сразу заключила племянника в объятия, довольно крепкие для дамы ее возраста. Впрочем, что касается возраста, то определить его человеку со стороны было бы крайне затруднительно. Одевалась тетушка в самые яркие шелка, которые только можно было достать на островах, волосы ее, от природы белокурые, растворяли седину, спина оставалась ровной, а стан – тонким, как у девушки, зеленые глаза лучились как звезды. Если бы Мэд точно не знал, что его тетя должна была в следующем году отметить семидесятилетие, то он дал бы ей не больше тридцати пяти.
– Я счастлив видеть тебя в добром здравии, прекрасная монна, – сказал Мэд, целуя женщину по очереди в обе щеки. – Ты, похоже, за завтраком пьешь эликсир вечной молодости.
Тетя ткнула твердым пальчиком ему под ребра и звонко расхохоталась серебряным колокольчиком, как девчушка.
– Ты по-прежнему дружишь с двумя большими «Л», Мэдди.
– Большие «Л»?
– Лесть и Ложь, милый. – Она развернулась к домочадцам и громко объявила: – Прошу любить и жаловать, Мэдрран ит-Гирьен, лучший из великих герцогов, каковыми эрмидэ так и не удостоились называться за грехи свои. Помните об этом.
Мэд смутился. Он столько лет был только лишь Мэдом Малаганом, что почтительный поклон, которым ответили на тетушкины слова собравшиеся, выбил его, фигурально выражаясь, из седла.
– Наверное, будет лучше, если об этом факте лишний раз не напоминать, – пробормотал он. – По отношению к Инвару это… хм… ну, скажем… будет не совсем лояльно.
Эффис только фыркнула. Видимо, Инвар и сестра успели ей изрядно насолить. Интересно чем?
Мэд осмотрелся вокруг. Сколько полузнакомых, позабытых лиц. Неужели эта пышногрудая дама с выводком разновозрастных детишек та самая Пайл, которую они с Тиджером не без оснований дразнили Селедкой, а высокий широкоплечий мужчина с пудовыми кулаками тот самый младший братик, боящийся до обмороков темноты и пауков? Мэд не верил глазам. Шестнадцать лет, каких-то шестнадцать лет. Великая Пестрая Мать, ты, наверное, пошутила!
Тех, кого Мэд так и не сумел признать, представляли тетя и Тиджер. Кажется, вся родня по материнской линии, включая детей ее сводного брата, явилась, чтобы взглянуть хоть глазком на знаменитого Мэдррана-лишенного-короны. А заодно с ними старые и новые слуги, горничные, поварята, судомои, садовники, прачки, кормилицы, конюхи и псари, певцы, лютнисты. Мэд был недалек от истины, когда сравнивал тетку с крупным военачальником. В Эно-ра-ди-Фросс обычно одновременно проживало около шестисот человек, а во время особенных событий, вроде нынешнего, не менее тысячи. При желании из мужчин можно было организовать целый полк. Хотя почему только из мужчин? Женщины Эноры все как одна стоили еще одного полка. И в этом отношении за шестнадцать лет ничего существенно не поменялось. В родовом гнезде ди-Фросс находилось место и непризнанным гениям от поэзии, и бедным дальним родственникам чуть ли не с Ахейских островов, и принцам крови, и неисчислимому количеству всяческой живности.
Первым делом Эффис потянула племянника к приболевшей кошечке, самой обыкновенной трехцветной зверушке, занимающей в сердце хозяйки ничуть не меньше места, чем самый породистый из скакунов, оцененный в золоте по собственному весу. Когда же тварюшка была благополучно исцелена, полагающаяся за доброе дело доля искренних благодарностей была получена сполна, Мэду милостиво разрешили отдохнуть после дороги. Его прямо как в детстве сопроводили до порога старой комнаты, поцеловали в лоб и пожелали спокойной ночи. И Мэд уснул, едва коснувшись головой подушки, совершенно счастливый.
На рассвете Мэда разбудил знакомый свист под окном. Не отдавая отчета в своих действиях, он подскочил к окну. Тиджер в одних лишь широких полотняных штанах, которые до сих пор носят рыбаки в маленьких деревушках, помахал рукой, приглашая к раннему купанию.
– Штаны в комоде, – прошипел кузен.
– Вода холодная.
– Ты что, спятил, Мэдди?!
Изумлению Тиджера не было предела. Как в конце месяца алхоя море может быть холодным до такой степени, что в нем нельзя искупаться? Она бодрящая, да, но не такая уж и холодная. Для настоящего эрмидэ, разумеется. Мэд не стал спорить, натянул штаны и по старой привычке вместо лестницы и двери воспользовался старой лозой за окном. Получилось, конечно, не так ловко, как в былые времена, но Малаган остался собой доволен, сноровка никуда не делась, что радовало.
– Догоняй! – крикнул Тиджер.
Тропинка вела вниз по склону, мимо цветников, прямиком к пляжу. К слепяще-белому, как снег, песку, к ровной бирюзовой глади мелкого причудливо изогнутого залива, к детству, к простой чистой радости. Мэд с легкостью догнал кузена и, на ходу развязав шнурок на поясе, вмиг сбросил штаны и с разбегу нагим нырнул в воду. Холод сначала обжег как пламя, но несколько энергичных гребков разогнали по телу кровь, наполняя бодростью и небывалой силой. Тиджер плыл рядом, не отставая, не то страхуя отвыкшего от подобных процедур кузена, не то желая сравниться в силе и ловкости. А что, раньше такое частенько случалось, когда никто не хотел уступать первенство.
Все же море еще не успело как следует прогреться, и купальщики выскочили на берег много раньше, чем могли бы. Растянулись на влажном прохладном песке, бросая друг на друга украдкой любопытные взгляды из-под прищуренных век. Урожденные Фросс, что мужчины, что женщины, никогда, до глубокой старости, не становятся тучными. Для тридцатипятилетнего мужчины, сельского аристократа и признанного гурмана Тиджер выглядел великолепно, лишь по-хорошему заматерев и удачно сменив юношескую легкость на зрелую силу.