ами в Катарро и там, дав в руки молоток, заставляли расплющивать вазы, бокалы, чаши, выламывать стальные клинки у ножей, костяные ручки у чайников. Расплющивать, расплющивать!.. Стучали молотками голодные офицеры, подгоняемые „контрольной комиссией“, ибо нужно было торопиться с погрузкой»[294].
По условиям договора, несеребряные части должны были быть отделены от серебряных, но маловероятно, чтобы для этого потребовались «вагоны» офицеров, и, как резонно замечает И. Качаки, «все-таки трудно поверить, что ломали изделия известных российских мастеров серебряных дел: Фаберже, Овчинникова, Грачева, Губкина»[295].
Наиболее деликатным моментом в истории с продажей просроченных закладов Ссудной казны было явное попрание прав частных собственников. По мнению самих участников «ликвидации» закладов, они стремились руководствоваться духом закона и принципом ограждения частной собственности. В газетах было опубликовано объявление о возобновлении операций Ссудной казны, приостановленных Временным правительством на все время ее эвакуации из Петрограда. Были приняты меры и для оповещения возможных владельцев, находящихся за границей, через российские дипломатические представительства. Таким образом, для владельцев просроченных закладов наступали юридические последствия — не выкупленные в срок заклады подлежали продаже.
Как писал один из непосредственных участников «ликвидации» кн. Павел Долгоруков, «мы решили осуществить принципиально ничего ненормального в себе не заключающую реализацию просроченных закладов и выделить в твердой денежной форме причитающуюся собственникам этих закладов долю», обратив остальное «на нужды русского дела»[296]. Владельцам даже как бы оказывалось благодеяние, ибо, учитывая расходы казны по хранению закладов, которые легли бы на владельцев, им пришлось бы платить при выкупе своих вещей суммы, превышающие их полную стоимость.
Очистили свою совесть продавцы тем, что оставили неприкосновенными вклады на хранение (по мнению И. Качаки, были проданы и некоторые вклады[297]) и заклады, собственники которых отозвались. «В продажу были, таким образом, обращены лишь те вещи, собственники которых оставались за все время пребывания Ссудной Казны за границею не обнаруженными, сроки заклада которых давно истекли и самую вероятность выкупа которых не представлялось, при таких условиях, возможным принимать к учету», — рассуждал впоследствии ставший одним из главных врангелевских финансистов генерал Е. К. Миллер[298].
В случае обнаружения владельцев было решено компенсировать им стоимость проданных вещей за вычетом суммы долга и небольшого платежа за хранение без начисления процентов по ссуде. К тому же выдачи производились и в фунтах стерлингов «с пересчетом рублей на английскую валюту по нормальному, довоенному паритету (1 ф. ст. = 9 руб. 46 коп.)». В результате некоторое, «правда, незначительное количество имущества было возвращено собственникам… рассчитывать на востребование из Казны сколько-нибудь значительного количества хранившихся в ней ценных вещей или хотя бы на обнаружение достаточно заметного числа их владельцев, не представлялось возможным: …в расчет могли… идти только лица, оказавшиеся за рубежом, а они составляли, как само собою понятно, лишь незначительное меньшинство клиентов Ссудной Казны»[299].
Финансово-контрольный комитет в самом деле удовлетворял претензии оказавшихся за границей владельцев закладов до 1 июля 1927 года, когда выплаты прекратились «за исчерпанием всех имеющихся в его распоряжении средств и одновременно почти полным прекращением поступления новых ходатайств». Для расчета с владельцами было зарезервировано 10 800 ф. ст. Всего поступило 2888 ходатайств о выплате денег по 5381 проданному закладу на сумму 14 140 ф. ст. 9 шиллингов 2 пенса. На первоначальную сумму набегали проценты, так что владельцам выплатили 12 971 ф. ст. 2 шиллинга 2 пенса. Были отклонены по разным причинам 346 ходатайств на сумму 1169 ф. ст. 7 шиллингов 1 пенс[300].
Однако было очевидно, что большая часть владельцев предъявить претензии не может, ибо находится в России. Таким образом, их собственность была просто-напросто конфискована.
Объявление о возможной продаже — еще до фактического осуществления сделки — вызвало бурю в эмигрантской печати. Врангель был, естественно, прежде всего атакован «слева», причем слабое место в позиции продавцов было нащупано весьма точно. Милюковские «Последние новости» поместили информацию о готовящейся продаже под шапкой «По примеру красных», с пояснением: «Агенты Врангеля распродают вклады петербургской ссудной казны»[301], сменовеховская «Накануне» в статье, озаглавленной «Священная собственность» с подзаголовком «Из последних похождений генерала Врангеля», писала: «…оказывается, он — недурной коммерсант, хотя и с уголовным оттенком»[302].
Скандал вспыхнул с новой силой почти год спустя, когда в «Последних новостях» была опубликована статья А. Ф. Шелеста, бывшего заведующего ценностями учреждений Государственного банка и казначейства, оказавшихся в составе Ссудной казны, под названием «Операции с Ссудной Казной»[303]. Шелест поведал обо всех четырех операциях по продаже ценностей Ссудной казны — серебряной монеты, реалдоба, процентных бумаг и просроченных закладов. Он утверждал, что некоторые ценности, владельцы которых были известны, сознательно «обезличивались».
Так, было продано 67 ящиков золотых, серебряных и драгоценных вещей (в том числе 24 ящика художественных изделий «Вукописи») (реалдоб), под видом бесхозного имущества, несмотря на указание Шелеста, что имеются списки, позволяющие установить, кто является его собственником. «Мне откровенно указали, — свидетельствовал Шелест, — что документы можно уничтожить. В изъятии и продаже этих ценностей составили акт о том, что изъято и продано безхозяйное имущество».
После этой второй продажи приступили к обезличению ценных бумаг, принадлежавших вкладчикам учреждений Государственного Банка, казначейств и сберегательных касс. Меру эту провели под видом (как гласило в официальном для этой цели распоряжении) наилучшего способа обеспечить сохранность ценных бумаг, так как хранение их по учреждениям и вместе с взносными объявлениями (документами, кои составляются собственноручно вкладчиками при взносе на хранение бумаг) является громоздким и не дает возможности следить за наличностью натуры…[304]
Шелест назвал и имена «главных деятелей» «по ликвидации эвакуированных в Каттаро ценностей»: начальника Финансовой части Е. М. Балабанова, финансового представителя в Королевстве СХС барона А. Е. Тизенгаузена, начальника контрольной части сенатора Д. И. Никифорова, казначея Русской армии А. И. Цакони, помощника начальника контрольной части В. К. Пуницкого. «Их контрагенты, — писал Шелест, — посредники всех продаж — г. г. Гайдуков и Хлытчиев, обосновавшиеся в Белграде под фирмою „Руссосерб“ и нажившие на операциях продажи ценностей Ссудной Казны и учреждений Гос[ударственного] Банка не один десяток миллионов динар»[305].
Шелесту на страницах «Последних новостей» отвечали не «обвиняемые», а кн. Павел Долгоруков, один из тех, кто дал как бы общественную санкцию продаже серебра. Отвергая обвинения Шелеста, он подчеркивал, что тот — уволенный служащий и сводит счеты со своим бывшим прямым и косвенным начальством.
Через неделю после появления статьи Шелеста по врангелевцам «выстрелили» «Дни», назвавшие руководство остатков Русской армии «торговым домом Врангель и Ко» и сообщившие, среди прочего, что после участия в продаже серебра кн. Павел Долгоруков заработал в Белграде прозвище «князя Серебряного». По утверждению газеты, готовилась еще одна продажа партии серебра; вырученные же ранее деньги шли на содержание «врангелевской компании»[306].
Через месяц в двух номерах «Дней» появилась обширная статья «Серебряные операции Врангеля», в которой рассматривались, конечно небеспристрастно по отношению к политическим оппонентам, моральные и юридические аспекты продажи серебра. Автор статьи, подписавшийся инициалами «К. А.», подчеркивал, что большая часть закладов была внесена в Петроградскую ссудную казну в 1917 году, когда «за переполнением кладовых был прекращен прием вкладов». Опасаясь взятия Петрограда немцами, большевистских беспорядков, ограблений, люди «несли серебро в Ссудную Казну хотя бы в заклад, чтобы только поместить его в верном месте». Закладывали вещи, по мнению автора, подешевле, чтобы платить поменьше процентов, ибо настоящей целью было не получение ссуды, а сохранение самих вещей[307].
Продажа чужого серебра ни в малейшей степени не нарушила интересы большевиков, разве что лишила их возможности заработать на этом достоянии России. Она касается только интересов частных лиц, притом людей состоятельных, ограбленных в совдепии большевиками и здесь «обработанных» белыми. Каждый заинтересованный ждет, когда же наступит «свое время»[308] для выяснения разницы между отобранием мебели и книг в Москве и серебра, считавшегося спасенным, в Катарро. Какая разница в утверждении одних, что национализация домов, например, производится в интересах народа, и в утверждении князя (Павла Долгорукова. —