О. Б.), что продажа серебра последовала для «нужд русского дела за границею»? Какая разница между непризнанием со стороны эмигрантов законности действий московских комиссаров и непризнанием со стороны коренного петербуржца, оставшегося там и твердо рассчитывающего на свое серебро, действий белградских генералов и «общественных деятелей»[309].
Вероятно, в эти дни кем-то была выпущена почтовая карточка, на которой был помещен рисунок, изображающий Врангеля на коне, попирающем серебряный поднос, кувшин, подсвечник и т. п. В руках у Главнокомандующего была вилка, а к поясу вместо шашки приторочен серебряный половник. Надпись над рисунком гласила: «Картина лубок, изданная признательными лицами, потерпевшими от продажи их драгоценностей», под рисунком: «Герой нашего времени, волею судеб и катаррского серебра Петр IV Барон Врангель»[310].
Автор «Дней» прямо обвинял Врангеля в краже серебра и указывал, что английская фирма, придерживавшаяся правила, что «золото, а следовательно, и серебро не пахнет ни кровью, ни вором», не случайно предпочла приобрести ценности у частной компании-посредника, а не напрямую у Врангеля, и в качестве серебряного лома. Ибо, возможно, уже имела ранее неприятность «встретиться с собственником купленной у большевиков вазы». Публицист предположил, что фирма «Руссосерб» была «подставным лицом» и именно поэтому посредник, не имевший «ни одного ф. ст.», купил в собственность у Врангеля серебра на 91 200 ф. ст. и продал его англичанину за 114 800 ф. ст., получив 20 % коммерческой прибыли[311].
Напомним, что на самом деле сумма, полученная Врангелем, была иной — 110 800 ф. ст., а прибыль «Руссосерба», возможно, еще выше. Означает ли это, что фирма была в самом деле «подставным лицом» и прибыль была поделена между владельцами фирмы и врангелевскими финансистами? Секретная переписка служащих финансового ведомства Врангеля говорит скорее об обратном. С «Руссосербом» шел, во всех случаях продажи ценностей, упорный торг, и поначалу, как мы видели выше, Тизенгаузен и Ломейер пытались найти других покупателей на серебряную монету. Однако попытки продать ее Русско-славянскому, затем Адриатическому банку не увенчались успехом. Учитывая то, что деньги нужно было получить срочно и наличными (чеки, которыми расплачивался «Руссосерб», «обналичивались» без проблем и в несколько дней), а также далеко не бесспорный в правовом отношении характер операции, удивляться столь большой скидке покупателю не приходится.
Получали ли лично финансисты «комиссионные», о чем открыто писали недоброжелательно настроенные к Врангелю газеты? Например, досталось Ломейеру, о котором «Дни» писали, что он в короткий срок заработал «на разных комиссиях крупный капитал»[312], не утверждая, впрочем, что речь идет именно о продаже серебра. Никаких данных, кроме «мнения», об этом не имеется. Заметим, правда, что участники операций по продаже ценностей не постеснялись премировать себя предметами не из благородных металлов, находившихся на складах Ссудной казны и не пошедших в продажу. Впоследствии Тизенгаузен был уволен за растрату, однако это никак не свидетельствует о его нечистоплотности в делах о продажах ценностей Ссудной казны. Да и в случае с растратой, поскольку официального следствия не проводилось, трудно установить, был ли в действиях Тизенгаузена корыстный умысел или же он сам был введен в заблуждение недобросовестным партнером[313].
С «общественной» точки зрения больший интерес представляет обвинение «Дней», что «реализованное чужое серебро… вопреки всем уверениям на „поддержку существования тысяч и десятков тысяч русских людей, на поддержку их семей, на помощь русским гражданским беженцам“ не тратилось, а получило совершенно другое назначение»[314].
Каким же образом на самом деле были потрачены вырученные деньги, названные врангелевскими финансистами Военным фондом? В конце 1922 года Русский совет был распущен в связи с тем, что «Главнокомандующий ограничил свои обязанности исключительно заботами об остатках Русской Армии», а из его состава был выделен Финансово-контрольный комитет (Фи-ко-ко, как сокращенно называли его в служебной переписке), который «принял на себя обязанности наблюдать за хранением сумм, вырученных от продажи просроченных закладов, и за их расходованием»[315].
По авторитетному свидетельству П. Н. Шатилова, в прошлом начальник штаба Русской армии, личного друга и одного из самых доверенных лиц Главнокомандующего, члены Фи-ко-ко не просто «наблюдали» за хранением сумм, вырученных в результате продажи закладов Ссудной казны; они, собственно, и были их хранителями. «Дабы оградить себя, в дальнейшем, от возможности каких-либо поползновений на арест вырученных денег, генерал Врангель расписал их по частным лицам и на С. Н. Ильина (начальник канцелярии Главнокомандующего. — О. Б.), — вспоминал Шатилов. — Лица эти были раньше членами Русского Совета и исключительно благожелательны к Армии.
Эти же лица должны были войти в состав финансово-контрольной комиссии, ассигнующей деньги, и выполнять этим общественный контроль»[316].
В состав комитета (комиссии) входили В. П. Шмит (председатель), кн. Павел Д. Долгоруков, Н. Н. Львов, В. М. Знаменский (секретарь); позднее Долгорукова и Знаменского сменили граф А. И. Уваров и А. И. Цакони. В 1927 году был издан Отчет Фи-ко-ко об израсходовании сумм, вырученных от продажи просроченных закладов Петроградской ссудной казны.
Как показывают архивные материалы — Журналы заседаний Финансово-контрольного комитета № 1–119 (7 октября 1922 — 1 сентября 1925)[317] и Сводный отчет об оборотах сумм, ассигнованных из Военного фонда за время с 1 сентября 1922 года по 1 октября 1924 года объемом 47 страниц[318], Отчету вполне можно доверять. Практически такие же цифры, что и в Отчете, приводит генерал Е. К. Миллер в не предназначавшемся для печати докладе об израсходовании сумм Военного фонда великому князю Николаю Николаевичу, которому Врангель передал верховное руководство военной организацией, наивно рассчитывая, что великому князю удастся привлечь для ее содержания дополнительные средства.
План расходования суммы был разработан Совещанием из «главных военных начальников» под председательством генерала А. П. Кутепова и утвержден Русским советом, которому принадлежало право контроля; после упразднения Русского совета «финансово-контрольные права его перешли к вновь образованному из нескольких бывших членов Совета официальному общественному органу — Финансово-контрольной комиссии при Главном командовании»[319].
Правда, как выяснилось, генералы рассчитали плохо, и уже 16 декабря 1922 года на совместном заседании Фи-ко-ко и Сметно-распорядительной комиссии с участием приглашенных лиц[320] выступивший с докладом Шмит указывал, что за прошедшие три месяца стало ясным, что финансовый план, выработанный комиссией под председательством Кутепова на период до 1 апреля 1924 года, является «совершенно невыполнимым». Произошли неожиданные события в Болгарии и Константинополе, но главное — военный фонд был определен планом в 37 млн 500 тыс. динаров, тогда как он на самом деле не превышал 28 млн 200 тыс. динаров. За три месяца было израсходовано около 9 млн 200 тыс. динаров, то есть более трети всей суммы военного фонда, и если бы расходование денег продолжалось такими же темпами, то их хватило бы еще на пять — семь месяцев. Предложение Фи-ко-ко сводилось к сокращению окладов содержания и общей реорганизации с целью сокращения всех расходов[321].
Острая дискуссия отчетливо выявила противоречия и взаимную подозрительность между генералами и политиками, военными и гражданскими. Кутепов был недоволен тем, что Фи-ко-ко выделил чересчур много денег не на содержание Русской армии, а на другие цели, например, Красному Кресту было ассигновано 1 млн 170 тыс. динаров, а на различные нужды в Константинополе, то есть гражданским беженцам, было выделено 1500 ф. ст. Он заявил, что организация Сметно-распорядительной комиссии и Фи-ко-ко «страдает основным дефектом: отсутствием в ее составе начальников отдельных воинских частей, более непосредственно связанных с Армией». Будь в составе этих органов начальники воинских частей, полагал Кутепов, ассигнования на другие цели, подобные уже произведенным, были бы невозможны[322].
Кн. Долгоруков указал, что «ассигнования на Красный Крест и на беженцев в Константинополе были необходимы по политическим причинам, хотя, может быть, и не в таких широких размерах». Однако он тут же вернул упрек «в слишком широком размахе ассигнований… той же комиссии, которая заседала под председательством генерала Кутепова». «Вследствие этого, — заключил князь, — в настоящее время мы стоим перед тяжелой обязанностью сокращать оклады, утвержденные всего три месяца назад»[323].
Шмит, подчеркивая, что «роль Финансово-Контрольного комитета сводится к тому, что он принимает на себя нравственную ответственность перед Главнокомандующим за все принимаемые (так!) им ассигнования», дал понять, что военные не предоставляют Фи-ко-ко всех необходимых сведений для составления смет. Он отметил, что «в некоторых воинских частях образуются свободные суммы, остатки, экономии так называемых хозяйственных сумм, которые недопустимы при современном состоянии Армии и должны подлежать возвращению в казну Главного Командования». Ему резко возражал Кутепов, заявляя, что «никаких экономий хозяйственных сумм в частях нет и при настоящем положении Армии их и не может быть». Кутепову вторил генерал И. Г. Барбович, признавая в то же время, что «в распоряжении штабов отдельных частей имеются большие средства, но это не есть результат экономии несуществующих хозяйственных сумм, а просто еще неизрасходованные деньги по ранее утвержденным ассигнованиям… Остатки могут быть определены только весной, когда пройдут трудные зимние месяцы. Возможность оставлять у себя раз ассигнованные деньги приучает части к большей экономии. Этот стимул немедленно исчезнет, — рассуждал как завзятый экономист кавалерийский генерал, — если только деньги будут подлежать возвращению»