хорошо знавший знаменитого ученика и друга своего отца, писал о Василии Алексеевиче: «Он был своего рода гастролером в громких уголовных и политических процессах, и люди ходили его слушать, как ходили слушать Шаляпина или Собинова; слушать замечательного оратора и очень умного, культурного образованного человека, который пленял их, однако, не только блеском слова и своей всесторонней эрудицией, но и особым национальным шармом, своей кровной русскостью»[500]. Маклаков и сам назвал себя как-то «гастролером» в гражданских делах. Собственно, «гастролером» он стал и в большинстве остальных, после того, как главным делом его жизни стала политика, думская работа.
Как и многие другие российские юристы, Маклаков и Грузенберг принадлежали к русской «общественности». Маклаков участвовал в земском движении, был секретарем кружка либеральных земцев «Беседа», стал своеобразным связным между деятелями нелегального Союза освобождения в России и редактором их заграничного органа — журнала «Освобождение» П. Б. Струве. В 1905 году Маклаков стал одним из основателей партии кадетов, был избран членом ее ЦК; в период выборов в 1-ю Государственную думу он совместно с А. А. Кизеветтером подготовил руководство для кадетских ораторов, вошедшее в историю под названием «кизеветтеровского катехизиса». Маклаков был избран во 2-ю Думу от Москвы; в Думе он упрочил свою славу одного из лучших ораторов России. Он был избран также в Государственные думы 3‐го и 4‐го созывов. Начиная с 1906 года Маклаков был больше политиком, чем юристом. Правда, лидер партии П. Н. Милюков упрекал Маклакова впоследствии в том, что он и в политике остался адвокатом.
Грузенберг ни в какие партии не входил, не считая нескольких месяцев пребывания в составе партии народных социалистов, что случилось уже в 1917 году. Он баллотировался во 2‐ю Думу от Виленской губернии и не прошел. Политикой он занимался в гораздо меньшей степени, чем Маклаков, однако участвовал в еврейском национальном движении, консультировал евреев-депутатов 3‐й и 4‐й Государственных дум.
После Февральской революции 1917 года Маклаков был назначен комиссаром Временного правительства в Министерстве юстиции; однако ожидаемый пост министра юстиции получил вместо него А. Ф. Керенский. В итоге Маклаков был назначен послом во Францию. По иронии судьбы он прибыл в Париж на следующий день после захвата власти большевиками. Заочно он был избран в Учредительное собрание от партии кадетов. Грузенберг после Февральской революции, уравнявшей, среди прочего, евреев в правах, был назначен сенатором. Он также был избран в Учредительное собрание, однако на сей раз баллотировался по списку еврейских национальных организаций.
И Маклаков, и Грузенберг были противниками большевиков. Маклаков сохранял пост посла несуществующего правительства до 1924 года, в годы Гражданской войны занимался дипломатическим обеспечением Белого движения. Грузенберг пытался сотрудничать с белыми на Юге России: у него это не получилось — такие союзники антисемитски настроенным руководителям белых были не нужны. Сына Грузенберга Юрия не приняли в Добровольческую армию[501]. География и хронология перемещений Грузенберга по бывшей Российской империи, а затем за границей прослежена В. И. Хазаном. 13 июня 1918 года Грузенберг с семьей покидает Петроград и перебирается в Киев. С августа 1918‐го по конец лета 1919 года Грузенберг в Одессе, затем, после недолгого пребывания в Севастополе, семья отправляется в Тифлис по приглашению старшего брата Оскара Осиповича — Матвея, известного в тамошних кругах адвоката. В самом конце 1919 года Грузенберг уехал в Константинополь, эту «пересадочную станцию» на пути в эмиграцию. Однако же оттуда Грузенберги отправляются не на запад, а в Батум по причинам вполне материальным: здесь Оскару Осиповичу обещано вполне пристойное жалованье как члену правления двух российских банков. Из Батума Грузенберги вновь переезжают в Тифлис и лишь в начале 1921 года отправляются в «настоящую» заграницу, через Берлин — в Париж, куда прибывают в апреле. В январе 1922 года Грузенберги переезжают в Берлин. Это обычный маршрут для многих эмигрантов того времени, так как жизнь в Берлине была гораздо дешевле. С 1923 года Грузенберги в Ницце. По-видимому, решающим мотивом для выбора нового места жительства послужили рекомендации врачей, нашедших у Оскара Осиповича процесс возвратного туберкулеза. Правда, эти рекомендации были забыты, когда весной 1926 года Грузенберг решает переехать в Ригу, где климат был, пожалуй, хуже берлинского. В Латвии, по сути, действует старое русское право, несмотря на формальные ограничения, есть возможность заниматься юридической практикой; здесь многочисленная русскоязычная колония и, наконец, — возможно, это стало решающим моментом, — Грузенберг является здесь едва ли не такой же звездой, как в России. Точнее, даже большей, ибо здесь он единственный юрист такого калибра, его почтительно именуют сенатором. Рижский период был, пожалуй, самым профессионально продуктивным в эмигрантской жизни Грузенберга. Однако проблемы со здоровьем берут свое, и в начале 1932 года он вынужден вновь переехать в Ниццу. Точнее, остаться во время планировавшейся как недолгая, поездки, лишившись почти всего своего имущества в Риге[502]. Здесь, в Ницце, прошли последние годы его жизни. Здесь он скончался в декабре 1940 года[503].
Маклаков в 1924 году, после отставки с дипломатического поста, возглавил Офис по делам русских беженцев при Министерстве иностранных дел Франции и одновременно был избран председателем русского Эмигрантского комитета. До конца своей долгой жизни он жил в Париже, занимаясь защитой интересов российских изгнанников[504].
И Маклаков, и Грузенберг много писали еще в России: Маклаков по большей части на общеполитические темы, Грузенберг — на юридические. Последний был в числе основателей газеты «Право», в которой редактировал совместно с В. Д. Набоковым уголовный отдел. В эмиграции оба сотрудничали в журнале «Современные записки», публиковались и в других изданиях; оба в 1930‐е годы выпустили воспоминания: Маклаков — «Власть и общественность на закате старой России» (1936), Грузенберг — «Вчера» (1938). Вторая книга воспоминаний Грузенберга — «Очерки и речи» — вышла посмертно (1944) в Нью-Йорке; Маклаков в 1940–1950‐е годы выпустил еще три книги воспоминаний («Первая Государственная дума» [1940, поступила в продажу в 1945], «Вторая Государственная дума» [1947], «Из воспоминаний» [1954]) и сборник своих речей (1949).
В их довоенных книгах отчетливо видна разница подходов и темпераментов. Воспоминания Маклакова, первоначально печатавшиеся в «Современных записках» (1929–1936) под названием «Из прошлого», аналитичны, в них много историософии и мало личного. Это в значительной степени сведение счетов со своим прошлым и, в особенности, со своей партией и ее лидером — П. Н. Милюковым. Маклаковские воспоминания вызвали много откликов и горячую полемику, временами переходящую на личность автора. Воспоминания Грузенберга — очень личная, даже эгоцентричная книга.
Известный юрист Б. Л. Гершун писал о книге Грузенберга своему коллеге по адвокатскому цеху А. А. Гольденвейзеру:
Милюков — страха ради иудейска — напечатал о ней восторженную рецензию[505]. Я прочел эту книгу. Лучше бы она не вышла. Очерки, посвященные воспоминаниям о делах, очень интересны, но они пропадают в автобиографии и в воспоминаниях о «великих людях», его друзьях — Короленко, Горьком, Кони. Язык — вымученный, любовь к «истинно-русским» оборотам речи и поговоркам […] — и повсюду Оскар, Оскар и Оскар, — некуда от него спрятаться.
Как вам нравится в первых строках — определение русского языка:
«Я полюбил этот удивительный язык: в ласке шелковисто-нежный, завораживающий; в книге — простой, просвечивающий до невозможности скрыть малейшую фальшь; в испытаниях борьбы — подмороженный, страстно-сдержанный».
И в таком стиле почти вся книга. Только там, где он рассказывает о делах, защитах, муках за подзащитных, — там язык натуральнее[506].
Грузенберг своей самовлюбленностью и самоуверенностью раздражал многих. Но все же это была история и слава русской адвокатуры. И Гершун не выдержал — боясь обидеть знаменитого коллегу, написал о столь непонравившейся ему книге положительную рецензию[507]. Однако книга Грузенберга, возможно именно в силу недостатков, очевидных интеллектуалам, но привлекательных для «широкой публики» — что может быть увлекательнее, чем «сага» о героическом адвокате, защитнике униженных и оскорбленных? — пользовалась успехом и полностью разошлась, что было не столь частым явлением в эмигрантской литературе. Тем паче что эта «сага», если вынести за скобки внушительное эго автора, не слишком грешила против истины. В результате Грузенберг получил даже некоторый доход от продажи тиража, что было немаловажно в не слишком блестящих финансовых обстоятельствах последних лет его жизни.
Грузенберг основал в 1929 году в Риге юридический журнал «Закон и суд». Это единственное специализированное юридическое издание, выходившее в Русском зарубежье (проблематика многих статей выходит за рамки чисто юридических вопросов): журнал выходил до 1938 года, всего вышло 90 номеров. Это все еще не изученный и не оцененный по достоинству памятник российской юридической мысли[508]. Многие статьи, публиковавшиеся на страницах журнала, в особенности о правах национальных меньшинств, имеют, на наш взгляд, не только исторический интерес.