Старший брат Б. Л. Гершуна, Александр Львович Гершун (1868–1915), также выпускник Петербургского университета, но по физико-математическому факультету, был ученым-физиком и инженером, крупным специалистом в области прикладной оптики, электромагнетизма, радиоактивности, основателем российской оптической промышленности.
Вскоре после окончания университета Борис Гершун крестился, но вовсе не ради карьеры. Это было условием женитьбы на горячо им любимой с детства кузине, которая «уже родилась православной (ее родители крестились в молодости)». Кузина была еще подростком, но в том, что он на ней женится, Борис не сомневался (в чем не ошибся), так что крестился загодя. Тем паче что это облегчало профессиональную карьеру. «Можно было принять протестантство: но пастор требовал, чтобы я в течение месяца занимался у него так называемым „законом Божиим“ и „готовился“ к крещению. Лицемерить мне не улыбалось ради того, что я считал просто формальностью. Священник отец Слепян (сам происходивший из евреев) согласился без всяких формальностей и „обучения“ выдать мне метрику о крещении»[553]. Очевидно, крестил Гершуна Сергей (при рождении Израиль) Слепян, популярный в то время в Петербурге священник.
Впоследствии, уже в эмиграции, Гершун писал:
Этот акт, который теперь я бы ни за что не совершил, я тогда совершил почти машинально, как машинально устраняют ветку, преграждающую дорогу. Со временем — с возрастом — во мне проснулось и зрело сознание моей принадлежности к еврейству; это сознание проявилось с большей силой в эмиграции. До того я был так занят моей профессиональной работой, так захвачен сословными интересами, одно время (1904–1905 гг.) так увлечен общероссийскими проблемами, что еврейский вопрос оказался вне моих повседневных интересов. Я никогда не скрывал своего еврейства, называл себя евреем, в анкетах писал: русский подданный, национальность — еврей, вероисповедание — православное. […] когда я попал в эмиграцию, я сбросил с себя то, что я так несознательно набросил на свою жизнь и что считал и считаю крупнейшим своим прегрешением. Я так же несознательно, как при принятии крещения, с первого дня эмиграции, не задумываясь, записал себя евреем, а жену, как она того желала, православной.
Сын и дочь Гершуна, даже не зная о решении отца, при поступлении в университет записали себя иудеями[554].
После недолгой службы в Сенате, а затем работы помощником известного адвоката В. Н. Герарда Гершун отправился в самостоятельное «плавание». Его карьера была блистательной. Гершун стал присяжным поверенным Санкт-Петербургской судебной палаты, в 1906–1917 годах был присяжным стряпчим[555] Санкт-Петербургского коммерческого суда. Он был юрисконсультом множества торгово-промышленных предприятий, а также великих князей Бориса и Андрея Владимировичей. К 1917 году Гершун владел 17 юрисконсульствами; входил в правления бельгийского Общества доменных печей и фабрик на Ольховой, Общества для постройки экономических путей сообщения и механических приспособлений «Артур Кеппель (Коппель)», Русского общества полевых и узкоколейных путей «Паровоз» и, очевидно, был небедным человеком. Гершун занимался также благотворительной деятельностью: оказывал бесплатную юридическую помощь, был казначеем Общества защиты детей от жестокого обращения. Его профессиональные и человеческие качества нашли признание у коллег: он руководил конференцией помощников присяжных поверенных, был членом Совета присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты, после Февральской революции был избран его председателем[556].
«Момент истины» наступил для присяжных поверенных после большевистского переворота. В итоге адвокаты, по крайней мере большинство из них, решили не становиться советскими «защитниками», наличие университетского диплома у которых власть поначалу не считала обязательным. Понятно, что Гершун был несовместим с властью, упразднившей русскую присяжную адвокатуру[557]. В октябре 1918 года (проведя сначала некоторое время в Дании и Литве) он приехал в Берлин, чтобы провести там последующие 15 лет своей жизни.
Здесь, в Берлине, судьба (а точнее, общая профессия и интересы) свела его с Алексеем Александровичем Гольденвейзером (1890–1979), человеком русской культуры и двойного, русско-еврейского сознания. Если бы не революция и эмиграция, вряд ли бы 20-летняя разница в возрасте и 1000-километровое расстояние между Киевом и Петербургом позволили им познакомиться, и в особенности сблизиться. Алексей Гольденвейзер родился в семье известного киевского адвоката, выпускника Петербургского университета Александра Соломоновича Гольденвейзера (1855–1915) и Софьи Григорьевны (Гершевны) Гольденвейзер, урожденной Мунштейн (?–1926), сестры поэта, драматурга и театрального деятеля Леонида Григорьевича (Леона Гершковича) Мунштейна (1867–1947), публиковавшегося под псевдонимом Lolo. А. С. Гольденвейзер считался одним из лучших цивилистов России, многие годы возглавлял киевскую адвокатуру. В отличие от семьи Гершуна Гольденвейзеры гораздо прочнее были связаны с еврейством. Александр Соломонович отдал немало сил борьбе за равноправие евреев, в частности, выступал в печати против процентной нормы для адвокатов-евреев. Он пользовался огромной популярностью среди евреев Киева, ибо неоднократно брался защищать соплеменников по гражданским искам[558].
Старшие братья Алексея Александр Александрович (1880–1940) и Эммануил Александрович (1883–1953) совсем молодыми, в 1900 и 1902 годах соответственно, эмигрировали в США. Оба сделали там блестящую карьеру. Александр Александрович Гольденвейзер окончил Колумбийский университет (1902), защитил там же докторскую диссертацию (1910). Он стал выдающимся антропологом, изучал эскимосов, индейцев-ирокезов, некоторые другие племена, преподавал в ряде университетов, выпустил классические труды «Ранняя цивилизация» (Early Civilization, 1922) и «История, психология и культура» (History, Psychology, and Culture, 1933)[559].
Эммануил Александрович Гольденвейзер учился в Колумбийском и Корнеллском университетах, также получил докторскую степень (1907), с 1907 года служил в различных правительственных учреждениях. В 1919 году поступил на службу в Федеральную резервную систему, где с 1927 года возглавлял исследовательский отдел. Опубликовал ряд научных работ, был одним из разработчиков положений о Международном валютном фонде и Всемирном банке[560].
Кроме того, у Алексея Гольденвейзера были две старших сестры: близнецы Елена (1880–1944) и Надежда (в замужестве Фельдзер) (1880–1944), о которых нам, к сожалению, известно крайне мало. Обе жили на юге Франции и погибли от рук нацистов во время Катастрофы.
Алексей Гольденвейзер учился в Киевской Первой гимназии вместе с будущим профессором богословия В. Н. Ильиным, сыном философа и публициста кн. Е. Н. Трубецкого — Сергеем и будущим министром иностранных дел петлюровского правительства А. Я. Шульгиным. Алексей был единственным сыном Александра Соломоновича Гольденвейзера, пошедшим по стопам отца. Юриспруденцию он изучал в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Как и многие другие дети еврейской элиты, обучавшиеся в русских гимназиях и русских университетах, он стал человеком русской культуры. Это не привело к разрыву с еврейством. Впоследствии, став, как и его отец, адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал активное участие в «еврейской политике» в Киеве. Он понимал язык еврейской «улицы», но, по его собственному признанию, идиш был для него «малознакомым» языком[561].
В 1917 году Гольденвейзер был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение»; делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917 года; в апреле 1918 года недолгое время был членом Малой рады. Драматические обстоятельства жизни в Киеве в 1917–1921 годах запечатлены Гольденвейзером в вышедших по свежим следам мемуарах «Из Киевских воспоминаний»[562]. 28 июля 1921 года Гольденвейзер с женой Евгенией Львовной (урожденной Гинзбург, 1889–1976) выехал из Киева. Они нелегально перешли советско-польскую границу и после двухмесячного пребывания в Польше в октябре 1921 года добрались до Берлина[563].
В Берлине у Гершуна была солидная практика, которая все же не могла идти в сравнение с практикой петербургского периода. Среди его клиентов были самые разные люди: от торговцев-евреев, между которыми возникла тяжба о расчетах при продаже бочек табаку, до графини Брасовой, вдовы великого князя Михаила Александровича. Кроме практики Гершун занимался также и теорией — опубликовал несколько статей на юридические темы в германских специальных юридических изданиях. Гершун не был особенно активен в эмигрантской политике, хотя входил в берлинскую группу Партии народной свободы (кадетов). Большую часть времени он уделял общественной, нежели политической деятельности, в особенности защите интересов русских беженцев и объединению (в том числе и с целью защиты интересов беженцев) русских юристов за границей. В июне 1920‐го он был инициатором, совместно с И. В. Гессеном, И. М. Рабиновичем и М. Д. Ратнером, создания Союза русских присяжных поверенных в Германии. В 1921 году Гершун был избран членом Совета русских общественных организаций в Берлине, в 1923‐м — членом правления Общества помощи русским гражданам в Германии, в 1925 году был кооптирован в состав постоянного русского третейского суда в Берлине (предназначенного для урегулирования споров между русскими эмигрантами в досудебном порядке). Кроме того, он был председателем Берлинского отделения Комитета съездов русских юристов за границей, инициатором и одним из организаторов Съезда русских юристов за границей (1922), членом Союза русских евреев, германского отделения Американского фонда помощи русским литераторам и ученым, Общества друзей русской печати. По «еврейской линии» Гершун вошел также в пр