Переписка позволяет также проследить, каким образом эмигранты, которым повезло добраться до Соединенных Штатов, ставших «землей обетованной» для русских — и не только русских — евреев накануне и во время Второй мировой войны, на этой новой земле обустраивались. Позволяет она проследить и то, как приспосабливался к американской жизни и сам Алексей Гольденвейзер.
Вторая мировая война разделила русских евреев-эмигрантов на две основные категории: живых и мертвых. Среди погибших в огне Холокоста оказались обе сестры Гольденвейзера. Гершун был арестован нацистами в 1941 году, несколько недель провел в концентрационном лагере Компьен под Парижем. После освобождения скрывался на юге Франции под чужим именем. Вернувшись в Париж, сыграл ключевую роль в восстановлении разоренного нацистами Очага для евреев-беженцев. Уделял ему много внимания, ведь после войны и Холокоста значение Очага для уцелевших евреев существенно возросло. Возобновил адвокатскую практику, причем вел некоторые дела совместно с Гольденвейзером: ведь русские евреи оказались разбросанными по разным странам, а их имущественные интересы оказывались нередко за тысячи километров от нынешних стран пребывания — например, в Германии.
Война провела еще одну линию разделения между русскими евреями-эмигрантами: успевшими или не успевшими перебраться за океан. Их жизненный опыт, мироощущение были теперь настолько различными, что они не всегда понимали друг друга. Это касалось, к примеру, отношения к Советскому Союзу. За океаном в годы войны шла как будто нормальная жизнь: в Нью-Йорке создаются новые структуры со знакомыми названиями — Союз русских евреев (1942), в исполнительное бюро которого вошел Гольденвейзер. В апреле 1942 года группой русских адвокатов был основан Кружок русских юристов. Теперь адвокаты уже не так строги в соблюдении чистоты риз. В состав кружка принимаются лица с высшим юридическим образованием, владеющие русским языком. Среди них могут быть «бывшие судьи, профессора юридических факультетов и т. д.». Кроме докладов и дискуссий на различные юридические и общественно-политические темы кружок устроил обед в годовщину принятия Судебных уставов 20 ноября 1864 года! Русские юристы не желали забывать свои корни. Работой кружка русских юристов руководило бюро, в состав которого входили бывшие члены правления Союза русской присяжной адвокатуры в Германии Гольденвейзер и Л. М. Зайцев, секретарем бюро была дочь М. М. Винавера, «парижанка» С. М. Винавер-Гринберг.
Гольденвейзер принимает активнейшее участие в организации помощи русско-еврейским европейцам — и по еврейской, и по адвокатской линии. Возобновляет интенсивную переписку с друзьями и коллегами — правда, число их заметно поубавилось. Пожалуй, переписка с Гершуном была одной из самых регулярных, откровенных и интенсивных. Темы — самые разные, от переписки по делам клиентов до проблем высокой политики или литературы. Переписка Гольденвейзера с Гершуном продолжалась почти до последних дней жизни последнего: последнее письмо Гершуна к Гольденвейзеру датировано 18 июня 1954 года. Борис Львович сетовал на утомление, не позволившее ему даже пойти в Очаг в его «присутственный день» (он бывал в Очаге три раза в неделю). «С нетерпением ждем 15 июля, чтобы уехать на отдых. Поможет ли он мне?» — задавался вопросом Гершун[574]. Уехать на отдых ему не пришлось: 19 июля 1954 года Борис Гершун скончался в Париже.
Гольденвейзер пережил Гершуна на четверть века. Неутомимый общественник принял участие еще во множестве эмигрантских «проектов», в том числе в издании 2-томной «Книги о русском еврействе» (Нью-Йорк, 1960, 1968). Позаботился он и о публикации фрагментов воспоминаний Гершуна: они увидели свет в «Новом журнале» (1955. Кн. 43). Остается гадать, почему Издательство им. Чехова в свое время отклонило рукопись необыкновенно интересных и хорошо написанных «Воспоминаний русского адвоката» Гершуна, несомненно заслуживающих публикации. Заслуживает, на мой взгляд, публикации полностью и переписка Гершуна с Гольденвейзером, богатая как мыслями, так и сведениями.
В настоящем издании мы публикуем их переписку за 1938–1940 годы и надеемся, что эта публикации станет «первой ласточкой» в обнародовании замечательного эпистолярного диалога двух незаурядных российских юристов.
Переписка, с некоторыми лакунами, сохранилась в фонде Гольденвейзера (коробки 4–6) в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Письма Гершуна — автографы и машинописные оригиналы, письма Гольденвейзера — машинописные копии. Небольшие сокращения в двух письмах обозначены […].
Письма сопровождаются кратким комментарием. В тех случаях, когда об упоминаемых в переписке персоналиях более подробную информацию можно найти в общедоступных справочных изданиях, в том числе в биографическом словаре «Российское зарубежье во Франции (1919–2000)» (М., под ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской), аннотированном именном указателе в книге О. В. Будницкого и А. Л. Полян «Русско-еврейский Берлин» (М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 410–487), приводимые сведения носят минимальный характер.
17. II. 38[575]
Дорогой Алексей Александрович,
Очень рад был получить Ваше письмо. Читали Ваше письмо к Борису Исаковичу[576]. Так же как и Вы, считаю положение русских дел после решения по д[елу] Бельмонта очень тяжким. Здесь некоторые юристы (И. Б. Гуревич[577], Шефтель[578]) возлагают надежды на те оговорки, к[ото]рые сделал Суд в своем решении, опять вспоминают знаменитые циркуляры Наркоминдела (впрочем, уже из того же источника взятые обратно), прибегают к неправильному толкованию декрета о национализации и т. п., и все же я не думаю, чтобы было возможно или легко добиться изменения практики Суда, подтвержденной, говорят, уже новым решением. Предстоит здесь новый доклад на эту тему Я. М. Шефтеля, к[ото]рый заготовил и соотв[етствующую] статью для Clunet[579]. Кстати, в Вашингтоне имеется, вероятно, и хорошая юридич[еская] библиотека. Выписывает она франц[узские] юрид[ические] журналы? Если нет, попрошу Шефтеля послать Вам оттиск статьи.
Если бы не неизвестность, Вы бы, вероятно, были бы очень довольны Вашим теперешним строем жизни. Мне иногда казалось, что адвокатурой в эмигрантских условиях (украшением которой Вы все же были) Вы занимались немного à contre-cœur[580]. Мы с Б[орисом] И[саакови]чем решили, что Вы несомненно сделаете хорошую научную карьеру и будете в университете на своем месте. Так, мы без Вашего ведома планировали Ваше будущее: признак нашей веры в то, что Вы in dieser Hinsicht was leisten können[581].
Сегодня мы все удручены капитуляцией Австрии[582] и бессилием Англии и Франции противостоять наглому напору Гитлера.
И все ближе и ближе Европа подвигается к тому моменту, когда кроме войны нет другого исхода, разве бы сама судьба вмешалась в дела наши.
У нас все по-старому. Живем очень тихо. Редко где бываем. Вечера проводим больше всего дома. Здоровье мое в порядке. О. М-на[583] чувствует себя усталой. Надеемся на Пасху поехать куда-нибудь дней на 10.
У нас все очень благополучно. Горе большое у Беленьких, Осе, мужу Софии Адольфовны, пришлось ампутировать ногу (тромбоз) и привело к серьезной опасности. Мы со страхом ждем письма от Наты[584].
Внук — добрый англичанин: здоровый, веселый и верит в свое будущее. Временные неприятности (делал зубки) переносил стойко. Судьбы Австрии и Европы его не беспокоят. Истый брит, он знает, что время работает в его пользу.
Лева[585] имеет в Рио представительство сев[еро]-амер[иканских] фирм. Надеется успеть [уехать?]. Жара в Рио ему очень нравится.
Из Берлина известия неважные. Говорят, общее недовольство. «Nicht zum aushalten»[586], так определил бывший у меня немец-ариец, вполне благополучно в Германии устроенный. Писал Вам Б. И. про Юдсиса? Он арестован и предан суду за растраты и обманы. Сидит очень крепко. Хорошую услугу оказал он делу немецких евреев!! В тюрьме он повесился.
Желаю Вам успехов, здоровья. Евгении Львовне[587] и Вам сердечный привет от О. М. и меня. Ваш
Б. Гершун
Париж. 15 мая 1938[588]
Дорогой Алексей Александрович,
Вашему письму был очень рад. Не имея долго от Вас письма, опасался, что наша переписка оборвалась, и пустота вокруг меня стала еще больше. Старость заключается в том, что человек для окружающих часто умирает раньше, чем наступает его физическая кончина. Кругом валятся люди, сверстников становится все меньше, молодые имеют свою жизнь и свое окружение или составляют чужое окружение, а старик замечает, что он уже eine Leiche auf Urlaub[589]. И комизм заключается в том, что сошедший со сцены внутри еще считал себя актером, а сцены-то уже давно нет.
Вот Ваше милое письмо меня обрадовало, дав чувство, что я еще не всеми забыт.
А о том, что ст. 29 Вв. закона изменена, я узнал из Америки. Я, правда, слышал, что там идет усердный пересмотр гражд[анских] законов: искоренение либеральных иудомасонских правовых идей.