естны, цитировались и, во всяком случае, мне оказались полезными. Дело в том, что в Голландии составляется и выйдет в конце года энциклопедический словарь по авторскому праву всего мира на англ[ийском] яз[ыке] (78 стран), и я составил для этого словаря статьи по сов[етскому] авторскому праву, по которому продолжал всегда собирать материал. Вот этой работой я занимался на даче, а в свободные часы гулял с внуком, который, как, впрочем, и все внуки, замечательно симпатичный мальчишка. Если Вы меня спросите [как] на духу, то я должен буду сознаться, что он действительно прелестный мальчик с очаровательным нравом: баловень всего пансиона. Пока я стукал на машинке мою работу, тучи собирались, и хотя я был убежден, что Гитлер не решится пойти на войну, к концу нашего пребывания обстоятельства сложились так, что внука пришлось срочно отправить в Лондон, где Ната уже была. Отправив внука, мы сами вернулись в Париж, не желая остаться на «подножном корму» на даче, и вернулись накануне возникновения войны в Париж, где и остаемся. Не видим надобности скрываться в глуши провинции. Люди мы не панические, а смерть может нас постигнуть повсюду, и повсюду риск более или менее одинаков. За 1½ месяца сложился особый быт военного времени. С 8 час[ов] времени все сидят дома. Улицы затемнены, окна завешены или закрыты синей бумагой, чтобы не проходил свет. Иногда спускаемся в «абри»[647], если сирены завоют, но уже несколько недель, что нас в абри не приглашают. У всех маски, но многие беспечны и оставляют маски дома: вернее, а то забудешь их в метро. Париж в первой половине сентября был пуст, теперь публика стала возвращаться, магазины вновь открываются, кино приспособились и кончают представления до наступления темноты, одним словом, мы приспособляемся. Помните, в войну 1914 года водевиль «Вовочка приспособился»[648].
Ната и Луи в Лондоне. Луи пока еще не мобилизован, он работает на своем заводе, а по вечерам несет службу по т. н. пассивной обороне. Внук увезен к морю, где обретается в детском пансионе. И в Лондоне, и в Париже почти всех детей эвакуировали. И внучка наша с матерью и бабушкой в 2 час[ах] от Парижа, где пробудет зиму, тем более что лицей тоже эвакуирован в ту же местность.
Что касается общих друзей, то Элькины, как только стало ясно, что дело идет к войне, уехали в Ирландию, откуда нам часто пишут: очень там им скучно, но зато совсем безопасно. Григорович-Барский еще в прошлом сентябре уехал с женой и вместе со всей семьей жены в Америку, в Иллинойс[649]. Тесленко[650] остался в Жуан ле Пен[651], где был летом, его, по-видимому, не очень тянет в Париж, и мне приходится исполнять обязанности председателя Объединения[652] (а как я, переселяясь в Париж, давал себе слово более никакой активной работой общественной не заниматься). Остальные члены совета Объединения в Париже. Золотницкий[653] спасается в Виши, куда устремились все богатые и не ахти какие богатые люди: там бездельничают и надоели друг другу. Меж тем кой-кто и поумирал: болезнь сердца унесла на днях Е. И. Каплуна, Вы его, вероятно, помните. Умер М. С. Маргулиес от последствий своего автомобильного аксидана[654].
Профессиональной работы почти что нет, и трудно надеяться, что она появится. Что мы все будем делать, одному только Богу известно. Авось, не пропадем. Чтобы чем-либо заняться, я пока перечитываю и исправляю написанные мной за последние три года «Воспоминания русского адвоката» за время с 1894 по 1918 год[655]. Всего 1000 страниц большого формата убористого шрифта. Воспоминания касаются всего того, что я видел и пережил как сенатский чиновник и адвокат, а также характеристики адвокатского олимпа, его представителей и богов меньшего калибра. Написано не для печати, а для будущего историка адвокатуры, который «найдет мой труд усердный» и, отряхнув пыль десятилетий, использует его для своей работы. Вот так пока заполнял подневольные досуги.
Наш «Очаг»[656] действует, хотя весь Комитет разбежался, а Тауба Исаковна[657] на даче, куда ее заставил уехать сын ее. Мне приходится посвящать «Очагу» больше времени. Общество имени Тейтеля[658], как мне сообщили, ликвидируется, и это понятно.
В числе пансионеров нашего «Очага» Я. Л. Альшиц[659] и И. Б. Гу[р]евич. Они довольны своим пребыванием в «Очаге». Кто знает, быть может и нам придется там искать убежища. Пока мы с Ольгой Марковной бодры и не очень падаем духом. Ольге Марковне приходится больше работать по хозяйству, чем ранее. Тяжела разлука с детьми. Теперь не так легко проехать в Лондон. Надо не только получить визу туда, но и разрешение вернуться во Францию. От Левы мы имели письма, но последнее время без известий. Он существует там на свой заработок.
Борис Исаакович показал мне в свое время Ваши письма, которые я читал с большим интересом. Каково дальнейшее развитие этих дел?
Зайцев[660] в Бельгии, Владимир Абрамович [Гольденберг] уехал из Берлина вместе с посольством французским, но здесь без работы. Сюда успел переехать почти «под занавес» и Переплетник[661]. Из Лондона получил письмо от Стори, который успел выбраться. Тиктин, Кнопф застряли.
Местное население с удивительным спокойствием и достоинством переносит все тяготы войны: не слышно ни жалобы, ни выражения недовольства. Уверенность в победе здесь всеобщая. Повсюду чувствуется разумная организация. Нет недостатка ни в чем. Рынки изобилуют припасами. Правительство внушает доверие населению. В сообщениях главных штабов нет ни лжи, ни хвастовства. На «похабный мир»[662] никто не желает идти. Гитлер ошибся в своих расчетах. Он был убежден, что и на этот раз все пройдет благополучно для него.
Советская Россия — очередная загадка. С кем она пойдет? Я уверен, что ни с кем, а будет спокойно переваривать добычу, превысившую все их надежды. Сталин, ведущий империалистическую политику: кто мог бы это предвидеть?
Сердечный привет Евгении Львовне и вам от нас обоих. Передайте привет и общим друзьям, которых Вы встретите.
Пишите, не откладывайте в долгий ящик.
Ваш
Б. Гершун
Париж. 10.I.1940[663]
Дорогой Алексей Александрович, Ваше письмо от 14.X.39 я получил в конце октября. Оно скрестилось в пути с моим письмом Вам от 16.X. За истекшее время так много событий в мире, и так мало нового в личной жизни. — Между тем наступил Новый год. Что пожелать? Мы все желаем конца войны и надеемся, что 1940 год принесет победу над Гитлером. На чьей стороне будет Сталин к концу войны? Где будет Италия? Все эти загадки, к[ото]рые, мы надеемся, разрешит 1940-ой. Евгении Львовне и Вам Ольга М-на и я желаем здоровья, бодрости и той обеспеченности материальных условий жизни, к[отор]ая не перестает быть общей заботой нас всех.
Мы все время в Париже, куда понемногу возвращаются все внутренние «беженцы». То же, по-видимому, наблюдается в Лондоне. В хозяйств[енной], промышленной, личной жизни доминирующий интерес — война. В России в 1914–16 гг. мы это в такой мере не знали. В деловом отношении — в судебном мире — все приостановилось. Адвокаты (не только русские) avoués, huissiers[664] и пр. возятся со старыми делами, поскольку они не приостановлены из‐за мобилизованных, но новых дел нет. Я сижу без работы и приложение своему труду в другой области не могу найти: причина не только в возрасте, а в том, что хозяйственная жизнь во всем, кроме военных надобностей, приостановилась и там, где она еще продолжается, иностранцев не берут. Б. И. Элькин все еще в Ирландии, я часто имею письма от него, он пока и не думает о возвращении, да я с трудом себе представляю, чтобы он мог так скоро вернуться. Все обратные визы аннулированы, а получение новых виз почти невозможно. То же и с поездками за границу, и мы с огорчением думаем о том, что не сумели свидеться с Натой, Луи и внуком до конца войны. Внешне наша жизнь тоже нисколько не изменилась. По вечерам почти никто не выходит. Люди посещают друг друга днем; заседания по обществ[енным] делам происходят тоже днем. Наш «очаг и столовка» функционируют исправно: ежедневно у нас обедают до 200 человек, и у нас около 15 пансионеров, в их числе два петерб[ургских] прис[яжных] поверенных: И. Б. Гуревич и Я. Л. Лившиц. Пра[вда], большинство членов нашего комитета уехало, благотворит[ельные] вечера мы, конечно, устроить не можем, но пожертвования и даже членские взносы все же поступают. Наши хозяйки не испытывают затруднений в ведении домашнего хозяйства. Все имеется в изобилии. Если какой-либо продукт исчезает с рынка (это имело место с кофе), то это временная заминка, связанная с образованием запасных стоков[665] для армии. Настроение населения («le moral») очень хорошее и спокойное. Все знают, что война нам навязана и qu’il faut en finir[666]: нельзя жить в вечной тревоге. Страна и армия теперь куда лучше подготовлены к войне, чем в 1914 г., и порядок повсюду хороший. Многое из того, что я Вам пишу, Вы, конечно, знаете из газет.