Однажды вечером, сидя в одиночестве в гостиной и дожидаясь прихода остальных гостей, Мэри поймала себя на том, что с интересом разглядывает пианино, занимавшее там почетное место. Отполированное, оно маняще сверкало, однако прикасались к нему крайне редко. Мэри вообще не могла вспомнить, чтобы слышала, как кто-то пытался играть на нем с момента ее приезда. Она подошла к инструменту и подняла крышку, воображая, как он будет звучать и как будут ощущаться клавиши под ее пальцами. Только когда она села за пианино, ей пришло в голову, что, должно быть, это был тот самый инструмент, на котором она играла, когда отец так унизительно прервал ее выступление на балу у мистера Бингли. Дрожь пробежала по ее телу, когда она вспомнила стыд, который испытала, и безумное желание провалиться сквозь землю. С тех пор перед компаниями Мэри не выступала и полагала, что этого уже больше никогда не произойдет. Она легко провела пальцами по клавишам и зажала одну-единственную ноту. Фортепиано было отлично настроено. На мгновение Мэри помедлила. Ужас того вечера снова всплыл в ее памяти. Но она так давно не играла, особенно на таком прекрасном инструменте. Фортепиано так и влекло ее – клавиши были такими гладкими и удобными, – желание играть захлестнуло ее. Не успев что-либо осознать, Мэри наполнила воздух зала шотландскими мотивами, играя со всей страстью, совершенно не похожей на ее обычный отточенный стиль. Это была композиция, которая решила ее судьбу в ту ужасную ночь, когда мистер Беннет не дал сбыться столь многим ее надеждам. Она не выбирала пьесу сознательно, но, поняв, что исполняет, уже не смогла прерваться, а страстно повела композицию к завершению. Затаив дыхание, когда закончила, Мэри утонула в эмоциях, которые пробудила в ней музыка. Только немного успокоившись, девушка подняла глаза от клавиш и увидела Кэролайн Бингли, стоявшую у двери. Невозможно было сказать, как долго она там пробыла. На лице ее застыла ледяная, льстивая улыбка.
– Прошу вас, не говорите, что я успела только к завершению. – Мисс Бингли подошла к фортепиано с веером в руке и притворно застенчивым выражением лица. – Или, может быть, вы боитесь, что уже достаточно нас порадовали?
Глаза Мэри наполнились слезами. Она не могла произнести ни слова, но встала и поспешила к двери. Проходя мимо, она мельком увидела лицо мисс Бингли, которое оживилось от осознания, что наконец-то найдено самое больное место для удара.
Побежав наверх в свою спальню, Мэри поняла, что больше не может жить у Джейн. Ее нрав не был достаточно крепок, чтобы отражать злобу Кэролайн Бингли, и она понимала: если останется, то скоро привыкнет к ее нападкам, с каждым днем все больше примиряясь с ее ударами, пока не решит, что лучшего она не заслуживает. Нет, она не позволит мисс Бингли превратить ее в запуганную жертву. Если она не готова сражаться, то должна была отступить, и сделать это быстро. Пемберли был недалеко. Почему бы ей не написать Элизабет и не попросить разрешения провести у них какое-то время? Чем больше Мэри об этом думала, тем больше ей нравилась эта мысль. Пемберли защитит ее от издевательств мисс Бингли, предложит ей тихую гавань, где она сможет зализать раны и прийти в себя. Но, возможно, подумала Мэри, это могло дать ей гораздо больше. Там она, возможно, найдет в себе мужество наконец-то встретиться лицом к лицу со страхами, которые с каждым днем тревожили ее все сильнее. Что будет с ней теперь, когда мистера Беннета больше нет? Где она будет жить? Что она будет делать? Эти вопросы были так мучительны и вызывали в ней столь сильную тревогу, что Мэри не позволяла себе размышлять о них после смерти отца, загоняя их в дальние уголки сознания, откуда они иногда появлялись, чтобы дразнить ее. Например, ночью, когда она не могла заснуть после особенно болезненной стычки с мисс Бингли или обеда с матерью. В Пемберли, освободившись от этих раздражающих ее факторов, Мэри могла бы приобрести достаточное спокойствие и рассудительность, чтобы прямо ответить себе на вопрос о своем будущем. И, возможно, Элизабет поможет ей в этом. Сейчас сестра была счастлива – безумно влюблена, судя по всему, что Мэри видела и слышала. Бесспорно, Лиззи не пожалеет немного времени, чтобы оказать помощь и дать совет сестре, которая сама была так далека от подобного блаженного состояния. Совсем скоро Мэри убедила себя, что так будет лучше. Так как она не смогла придумать ничего другого, то решила не спускаться к ужину, а взяла перо и тут же начала писать письмо Элизабет.
Долго ждать ответа ей не пришлось, и через несколько дней, закрепив свои скудные пожитки на крыше экипажа, она забралась в карету, которая должна была отвезти ее в Пемберли. Миссис Беннет даже не вышла сказать до свидания – ранние утренние отъезды угнетали ее нервы. Джейн провожала сестру, стоя на ступеньках рядом с мисс Бингли. Та махала ей рукой с явным сожалением по поводу совершенно неожиданного прощания.
– 33 –
Когда Мэри приехала в Пемберли, ее первым чувством стало облегчение. Здесь не было никого, кто мог бы оскорбить ее или сделать несчастной. Вместо этого Элизабет приветствовала ее искренней улыбкой и взяла под руку, когда они пошли вместе по коридору. Она не задавала никаких вопросов о внезапном отъезде сестры, за что Мэри была ей очень благодарна. Она все еще не была готова говорить о Кэролайн Бингли.
– Не желаешь осмотреть дом? Я подумала, что мы могли бы отправиться на экскурсию по нему после того, как ты выпьешь чаю. Не уверена, что ты видела его раньше, когда приезжала.
Мэри едва ли когда-нибудь видела Элизабет такой же гордой, как тогда, когда они вместе проходили по огромным комнатам – ее походка была быстрой и энергичной, а голос – оживленным. Когда она описывала, показывала на что-то и рассказывала, удовольствие от своего нового дома проявлялось в каждом ее неутомимом шаге. Они осмотрели галерею скульптур и самые знаменитые семейные портреты, затем постояли у дверей библиотеки, самой большой из всех, что Мэри когда-либо видела. Лиззи была уверена, что мистер Дарси будет рад предоставить ей доступ в нее, когда вернется домой через неделю или около того.
Тем временем сестры установили очень удобный распорядок дня. В желтой гостиной они пили кофе, а чаем наслаждались в будуаре Лиззи. Обедали одни в столовой, что была обклеена обоями с китайскими мотивами, а за их стульями ожидали слуги.
Когда сестрам хотелось на свежий воздух, они вместе прогуливались по саду. Лиззи обращала внимание Мэри на каждую примечательную деталь, на каждый лес, пруд или то, что можно было улучшить. Здесь она решила разбить цветник. В этом тихом уголке ей пришла в голову мысль открыть школу.
Но ничто так не радовало их обеих, как часы, которые они проводили в детской с юным Фицуильямом Дарси. Когда этот крепкий малыш в белом платьице сидел на коленях у Мэри, его прямой оценивающий взгляд говорил о том, что он уже обладает решительной волей своего отца. Только после их третьей, а быть может, и четвертой встречи юный Дарси показал, что унаследовал и обаяние матери. Протянув к Мэри руки с широкой, соблазнительной улыбкой, он застал ее врасплох. Его пальцы, липкие и теплые, обхватили ее, а потом он повернулся к матери и подставил лицо для поцелуя. Невозможно было не умиляться и не улыбаться этому, и Мэри с готовностью делала и то и другое.
– Ты выглядишь очень счастливой, Лиззи.
– Именно так. Не уверена, что заслуживаю этого, но я намерена вести себя, будто это так. Я не стану извиняться за великое счастье, что мне досталось. Но, по правде говоря, Мэри, я действительно очень благодарна. Я и представить себе не могла, что моя жизнь будет устроена таким великолепным образом. И хотя я не хочу, чтобы все об этом знали, не бывает и дня, когда я не благодарю за то, что все сложилось именно так, как сложилось. Ни единого дня.
Очень тронутая, Мэри протянула руку и коснулась руки Лиззи. На какое-то мгновение Мэри не испытывала ничего, кроме прилива нежности и желания, чтобы сестра ответила ей взаимностью. Она знала, что никогда не забудет предательства Лиззи в ночь бала у мистера Бингли. Несмотря на все ее попытки оправдать поведение сестры, она не могла назвать ее поступок иначе. Однако Мэри надеялась, что в будущем отношения между ними вновь станут теплее. Лиззи была спокойна и счастлива, больше не дразнимая и не раздражаемая своей семьей, она уже не пыталась отчаянно дистанцироваться от смущения, которое испытывала. Возможно, подумала Мэри, эта безмятежность побудит Лиззи смотреть на сестру более доброжелательно и думать более великодушно о ней и ее положении. Если бы им удалось вернуть хотя бы частицу того удовольствия, которое они получали в обществе друг друга, когда были юны, этого было бы достаточно. Большего Мэри и не желала.
Шли дни, и были моменты, когда Мэри позволяла себе верить, что ее надежды могут сбыться. Ей казалось, они с Лиззи снова стали прекрасными друзьями и ощущали совершенную легкость друг с другом. Они были счастливы вместе, не нуждаясь ни в какой другой компании. Они читали, гуляли, болтали и играли с Фицуильямом, который теперь знал Мэри достаточно хорошо, чтобы время от времени одаривать ее своей гордой улыбкой. Это было именно то, о чем когда-то мечтала Мэри. Она почувствовала, как тяжесть тревоги, которая давила на нее, незаметно ослабевает. Она спрашивала себя, хватит ли у нее смелости поговорить с Лиззи о своем будущем – признаться ей, что не знает, куда ей идти и что с ней будет, что ее бросает в дрожь, когда она думает о тех немногих вариантах, которые открываются перед ней. Могла ли она признаться, что мысль о том, чтобы жить рядом с матерью, ужасает ее? Конечно, Лиззи поняла бы именно этот ее страх. Ни у кого не было более здравого взгляда и более острого понимания. Представив себе облегчение от того, что Лиззи станет ее наперсницей, Мэри почувствовала, как у нее поднялось настроение. Она могла бы поведать сестре о Кэролайн Бингли и ее насмешках. Она позволила себе слегка улыбнуться, думая о том, как одним едким замечанием Лиззи смягчит оскорбления мисс Бингли и заставит Мэри увидеть ее такой, какая она есть на самом деле: нелепой, мелочной и снедаемой обидой. Мэри почувствовала, как ее охватывает спокойствие, но не призналась даже самой себе, что начала думать, не найдет ли она в конце концов дом в Пемберли – не отыщется ли где-нибудь в этом большом доме, среди всех этих статуй, картин, будуаров и гостиных, места для нее самой?