о того, что можно осязать здравым рассудком, а не шальным сердцем. Ричард показался ей идеальным партнером. Его есть за что уважать, на него приятно смотреть (он красив), с ним интересно (он образован и начитан), за него никогда не стыдно (он прекрасно воспитан). Ей и самой есть чему поучиться у него. И ей никогда не придется выполнять функции мамочки или наставницы. Готовый состоявшийся мужчина просто пришел и предложил ей жизнь, о которой мечтает любая женщина! И жизнь эта будет проходить на побережье Лос-Анджелеса, где он открывает частную практику. Солнечная Калифорния – еще лучше, еще дальше! Тем более Нонна все равно не жила в Нью-Йорке постоянно, а больше времени проводила в Москве.
Единственным подвохом, который нашла бы прошлая Эля, которой она была до страшного предательства, являлись отсутствие духовной близости и различие менталитетов. Прежняя Эля даже не взглянула бы в сторону иностранца, она жила по совершенно дурацкой, как она теперь понимала, установке: свой «Ванька» милее сердцу. Но рядом с хладнокровным и расчетливым (в хорошем смысле) Ричардом она легко и быстро вытеснила ту дурочку с наивными установками, которые чуть не искалечили ей жизнь.
Она стала идеальной женой, прислушивающейся к мужу и подстраивающейся под него во всем. Ричард с ног сбился бы в поисках такой же покорной и чуткой к его желаниям и настроениям американки, большинство из которых буквально пропитаны феминистическими настроениями. А Эля была удобной даже не в ущерб себе. Она получила новую жизнь, достаток для себя и маленькой дочки, и самое главное – новый менталитет, который прекрасно справлялся с вытеснением любых сожалений о произошедшем и о несбывшемся.
Ричард, будучи мудрым и благородным человеком, не принял поведение жены как должное, а отблагодарил ее, выделив средства на открытие художественной галереи после того, как у них родился совместный ребенок – сын Винсент.
Так Эля избежала участи русской жены, домохозяйки и няньки, получив возможность заниматься любимым делом. Ее уважали, с ее мнением считались, она чувствовала себя равноправной хозяйкой в доме и в семье. Ричард ее любил особенной, немного строгой, прохладной и расчетливой любовью, но ту прилежную женщину, которой она стала, такой вид проявления чувств вполне устраивал. Она научилась быть сдержанно влюбленной и в меру счастливой.
Ричард не изменял ей, и это почему-то до сих пор удивляло Нонну. Подруга надышаться не могла на внезапно появившегося богатого доктора и все боялась, что он так же неожиданно «соскочит». Особенно она волновалась, когда Эля сообщила Ричарду о наличии маленькой дочки. Он тогда слегка замешкался, но виду почти не подал. А для измен он был слишком брезглив. Да и Эля превратилась из милой обаятельной девушки в успешную привлекательную даму, способную вызывать неугасающий интерес.
Галерея в Марина-дель-Рей прославилась в узких творческих кругах и воскресными вечерами собирала в своих стенах весьма значимую публику. Подарок мужа начал приносить в семью ощутимые дивиденды. И это еще больше укрепило Элину позицию и ее уверенность в себе…
– Вижу, ты еще не в курсе. – Нонна сменила тон, проигнорировав приглашение.
– Не в курсе чего? – Эля удивилась, зная, как неравнодушна подруга к их дому в Малибу.
– Тебе некогда изучать новостные ленты московских криминальных хроник, правда?
– Нонна! Что за манера вытряхивать душу из живого человека хождениями вокруг да около?
– Мика вышел из тюрьмы.
Эля выруливала на дорогу с парковки и так резко нажала на тормоз, что ремень безопасности больно впился ей в грудь.
– Ты в порядке? – спросила Нонна.
– Да. Но в следующий раз, когда будешь сообщать мне подобные новости, потрудись, пожалуйста, уточнить, сижу я, стою или веду автомобиль.
– Извини.
– Ничего… Но ведь еще рано! И неужели спустя столько лет об этом пишут в новостях?
– Конечно, о них давно все забыли, но в свое время дело было настолько резонансным, что для СМИ не составило труда освежить память общественности. Сейчас еще модно стало брать интервью у освобожденных маньяков прошлых лет, проводить психологическую экспертизу, все дела…
– Нонна! – Эля привыкла, что подругу иногда заносит, но сейчас она не готова была ждать, пока та самостоятельно найдет дорогу к сути. – Он должен был отсидеть пятнадцать лет, а прошло всего десять.
– Условно-досрочное освобождение, – быстро исправилась Нонна. – Их адвокат несколько раз подавала ходатайство, и вот сработало. Их выпустили раньше, за примерное поведение. А потом он мне позвонил…
– Что?
Эля уже не ехала, а стояла на обочине в запрещенном месте с включенной аварийкой и думала о том, что сегодня впервые за годы совместных ланчей с Ричардом ее блюдо остынет. На самом деле, мыслями о еде она пыталась противостоять цунами нахлынувших воспоминаний, пробивших прочнейшую, как ей казалось, стену, которую она старательно выстраивала последние десять лет.
– Спрашивал про тебя и ребенка. – Голос в трубке возвращал ее в реальность.
– И?
– Я сказала ему, что ты далеко, чтобы он даже не думал о возможной встрече. Сказала максимально честно, что ты счастлива в браке. И про Винса. В общем, чтобы даже мысли не было. Он попросил, чтобы ты ему позвонила, дал свой номер. Если надо… Я записала, чтобы он отстал…
– Не надо. Спасибо, что сообщила, но ничего не изменилось, – сказала Эля больше себе. – Мне нет дела, где он. Главное, что он далеко от меня и Жаклин.
– Когда-нибудь ей придется рассказать.
– Знаешь, недавно мы говорили об этом с Ричардом. Он хочет, чтобы Жаки и дальше считала его своим настоящим отцом. Я пока не знаю. Придется всю жизнь обманывать ее и подтасовывать факты. Когда Жаклин подрастет, она посчитает, что забеременела я до переезда в США и знакомства с Ричардом. Казалось, столько времени впереди, чтобы все продумать, и вот ей уже десять…
– Если Мика еще раз позвонит, я скажу, чтобы не ждал от тебя вестей.
– Да. Надеюсь, он не будет настойчив… Спасибо тебе за хлопоты.
– Пока. Береги себя. Привет Ричарду и детям!
– Пока. Целую.
Эля снова вырулила на дорогу, надела солнцезащитные очки и продолжила движение, едва заметно потряхивая головой с нарочито небрежно завитыми локонами эффектного каре, таким образом сбрасывая неожиданные, опередившие реальность на целых пять лет новости.
Женщина сорока лет, закутанная в больничный халат, смотрела в окно, за которым не было ничего, кроме серости. В пасмурную погоду серость мрачнела, летом тоже не пропадала. Додумался же кто-то оборудовать палату для психически больных в комнате с видом на серую стену соседнего корпуса больницы! Чтобы увидеть что-то еще, нужно перегнуться через открытое окно, но окна здесь никогда не открываются. Ручки откручены и выброшены, погребены где-то так же бесславно, как и пациенты.
Вот в кабинете главврача ручки на месте, а вид открывается на центральную лужайку, на которой частенько можно увидеть прогуливающихся пациентов или спешащих куда-то сотрудников и посетителей. Вдалеке даже виднеется эстакада с оживленным движением и крыши домов, где живут счастливые здоровые люди.
Впрочем, все это уже неважно. Потому что у нее появился план.
Нежными бледными пальцами она сплетала в косичку длинные узкие обрезки ткани, радуясь, точно ребенок, собственной находчивости. Она насчитала семнадцать больничных сорочек. Ах, если бы раньше проявить смекалку, то все уже было бы позади! Ну, ничего. Осталось совсем немного. Еще шесть смен белья и аккуратно оторванных подолов, и ее петля будет готова. Коса получается плотная, добротная – не подведет. Больше ничто не годилось для изготовления петли. Простыни собирались под матрасом тугой резинкой и не имели краев, а вместо одеял им выдавали бамбуковые пледы – очень мягкие и приятные, но совершенно непригодные для ее замысла.
В общей душевой она присмотрела идеально подходящую трубу с выемкой на нужной высоте, которая послужит импровизированным, но весьма надежным крючком.
Зря она так импульсивно пыталась расстаться с жизнью в прошлый раз. После инцидента с разбитым стеклом она долгие месяцы прожила в комнате вообще без окна. А как можно кого-то вылечить в такой обстановке? Но пожаловаться было некому – папа умер, а Денис засел в тюрьме на целую вечность.
Надя не всегда могла припомнить, почему он там. Порой наступали моменты просветления, но их она боялась больше всего. Не было ничего страшнее, чем снова ощутить себя здоровой, задуматься обо всем произошедшем, ясным взором оглядеть свою палату, вспомнить, как в последний раз видела своих детей и даже не попрощалась с ними.
Она бесшумно шевелила губами, моля Бога, чтобы он дал ей успеть доплести свою спасительную косу до того, как наступит очередное просветление.
«Лиза-Артем-Лука-Лиза-Артем-Лука», – ритмично выстукивали невидимые молоточки у нее в голове. Чьи это имена? Она не хотела знать, не хотела вспоминать.
Но куда хуже были голоса и звуки, которые никогда никто не слышал, кроме нее. Из-за них она и оказалась тут. «Слышите? Слышите?!» Нет ответа. На нее смотрели, как на сумасшедшую, с сожалением и осуждением. А звуки нарастали, распирали голову изнутри. Это началось давно, еще до рождения Луки. Дэн тогда списал странные жалобы Нади на панические атаки. А теперь ей приходится жить с диагнозом «шизофрения».
Пожалуй, эта напасть сопровождала ее всю жизнь, и с годами она только прогрессировала. Первичные признаки легко маскировались под особенности характера и последствия детской травмы в виде раннего ухода матери. Нарастающее чувство вины усугубляло ситуацию – Надя постоянно корила себя за невнимательность и неэмоциональность. Со стороны она чаще всего выглядела погруженной в себя, переживающей личный кризис. Весь ее вид говорил об одном: «Не подходите, а то будет хуже». Теперь она вспоминала людей, которые, несмотря на защитный камуфляж, в котором она оказалась, все-таки приблизились к ней и остались рядом. Это папа, который чувствовал на себе двойную ответственность после смерти мамы. Это Дэн, полюбивший ее именно такой – немного странной и отрешенной. Это Эля, разглядевшая в ней не грубую неприветливую отшельницу, а заплутавшую одинокую душу, ищущую поддержки. И это итальянская домовладелица Симона, которая вовсе проигнорировала ее замкнутость и лавиной ворвалась в ее закупоренное личное пространство, наполнив его приятным теплом и полезной информацией.