омаялись по казенным учреждениям при живых родителях. Хорошо, их хоть не разделили за это время.
– Может, я эгоист. Даже скорее всего. – Мика потрепал отрастающие волосы. – Но я не могу не думать о том, что, если бы Эля не сделала аборт, этого всего вообще не случилось бы и у меня был бы как минимум один ребенок, в воспитании которого я принимал бы участие.
– Я думал, ты отпустил эту ситуацию, – произнес Вэл.
– Десять лет назад так и случилось, хотя поначалу я на Элю даже смотреть не мог, винил ее. И сейчас опять не могу.
– Если бы жизнь была генеральной репетицией и ее можно было бы переиграть, у нас появилось бы очень много работы, – философски заметил Вэл.
Женщина восьмидесяти двух лет выключила телевизор, услышав стук в дверь. Вот уже года четыре некому починить звонок! Чересчур шустро для своего возраста она просеменила в прихожую, приподнялась на цыпочки, посмотрела в глазок и растянула старческий беззубый рот в довольной улыбке.
Открывая дверь, старушка уже вовсю приветствовала свою гостью:
– Сюзанна, милая! Ты все хлопочешь? Это лишнее! Я еще не съела то, что ты привозила неделю назад! Холодильник полный!
– Бросьте, Лидия Васильевна, не все продукты могут храниться неделю. А мне несложно, я по пути заскочила.
– Ну, конечно! – Пожилая женщина с умилением наблюдала за молодой, пока та скидывала с ног зимние сапоги и снимала пуховик. – Знаю я твое «по пути»! За свежим хлебом я и сама прогуляюсь… Но я так рада тебя видеть, девочка моя, дай обниму тебя!
– Лидия Васильевна, – сказала Сюзанна, отвечая на объятия хрупкого старческого тельца, – не вздумайте никуда ходить! Сейчас такой неприятный грипп гуляет – у нас пол-офиса на больничном. А вам еще осложнений не хватало. К тому же гололед страшный – поберегите шейку бедра. Потерпите, миленькая, скоро весна придет, тогда нагуляетесь!
– Да, ты права, мне еще пять лет нужно продержаться. Я поставлю чайник? – с надеждой спросила старушка.
– Лидия Васильевна, меня ждут внизу… Ну, ладно, давайте быстренько чайку. Я порежу тортик. – Сюзанна босиком проследовала в ванную, чтобы помыть руки. Пол в квартире был чистым.
– Бегу-бегу!
Лидия Васильевна действительно очень быстро организовала чаепитие, как будто в любую минуту была готова напоить ароматным напитком внезапного гостя.
– Пять лет… – протянула Лидия Васильевна, когда обе женщины уселись за кухонный стол, накрытый чистой клеенкой.
Сюзанна задумчиво водила тонким пальцем по узорам.
– Н-да-а-а…
– Я думала, в этом возрасте буду нянчить внуков. А смысл жизни свелся к тому, чтобы дождаться сына из тюрьмы.
– Это очень грустно, Лидия Васильевна.
– Я знаю, что ты его не ждешь. Наверное, с самого начала решила не ждать. Это твое право. А мне ничего не остается… Я иногда думаю, зачем опухоль тогда пощадила меня? Для чего? Чтобы в здравом уме и твердой памяти провести в ожидании эти пятнадцать лет? – Лидия Васильевна рассуждала бодро, без лишней драмы.
– До сих пор не могу поверить, что он не сказал мне про вашу болезнь. Какой был смысл молчать?
– А это что-то изменило бы?
– Не знаю. Я долгое время считала, что он предал меня. А оказалось, он просто решил в одиночку бороться за жизнь своей мамы. Я думала, он только делал вид, что все еще любит меня, хотя где-то в глубине душе допускала мысль, что это правда. Поэтому при первой же возможности я дала ему второй шанс. А он ничего не сказал. А потом последовало то ужасное обвинение, и я не смогла оправдать его во второй раз.
– Самое страшное, что он никогда ни за что не оправдывался, даже если его обвиняли несправедливо. Он просто спокойно оставлял людей наедине с их мнением, как и с первым впечатлением, которое производил на них. Таким был его личный отбор приближенных, скажем так. Эта черта в нем присутствует с детства. Если кто-то жаловался мне на него, будь то дворовые ребята или школьные учителя, он никогда не пытался убедить меня в обратном. Но мне этого и не требовалось. Я всегда знала своего сына. Знала, на что он способен, а на что – нет.
– Ему все-таки следовало хотя бы иногда заступаться за себя.
– Странно, что он так воспротивился моему присутствию в зале суда. Как будто там был человек, знающий его лучше, которому не придется доказывать его невиновность.
Сюзанна опустила глаза.
– Он и перед тобой не стал бы оправдываться, – Лидия Васильевна уловила стыдливый жест Сюзанны.
– Для этого у них был хороший адвокат. Но я так и не пришла потом ни на одно заседание. Позже Григорий рассказал мне о том, как обстояли дела.
– Палыч?
– Да.
– Вы до сих пор работаете вместе?
– Да.
– Передавай ему привет. Он сто лет не заходил. Единственный друг Валюши, оставшийся на свободе.
– Хорошо… Я пойду, Лидия Васильевна. Загляну к вам еще в конце недели. Вы только не выходите никуда, потерпите.
– Я сварила компот, налью тебе с собой. Витамины! А то ты совсем бледная. Одевайся пока.
Сюзанна тяжело поднялась с табуретки и проследовала в коридор, волоча за собой непосильный груз несказанных слов и непролитых слез. Визиты в этот дом давались ей нелегко, но вот уже десять лет она приходила сюда то чаще, то реже, понимая, что закончится это либо с выходом Вэла на свободу, либо с уходом его несчастной матери в мир иной.
Когда Сюзанна застегнула второй сапог, входная дверь вдруг тихо отворилась. Она мысленно отругала себя за то, что не защелкнула замок, когда пришла. Кому вот вздумалось наведаться без приглашения?!
Вечность прошла, пока она разгибалась и поднимала взгляд от синих замшевых ботинок сорок седьмого размера до лица внезапного вторженца. Она не сразу поняла, что это он, и долго фокусировала взгляд, не в силах поверить увиденному. А когда пришла в себя, ее глаза моментально наполнились слезами и первобытным страхом перед невозможностью пошевелиться и что-то сказать. Мысли будто парализовало. Сюзанна так и стояла в метре от Вэла в зеленом платье с запа́хом и молчала.
Вэл тоже молчал и смотрел на нее как будто без удивления, с усталостью и флером пренебрежения во взгляде.
Ее кудри стали еще короче, чем в тот день, когда они встретились в аэропорту после долгой разлуки. Почти мужская стрижка шла ей, подчеркивала благородство и изящество линий и красивую шею. Черты лица заострились еще больше, сделав ее на вид совсем хрупкой, почти фарфоровой. Он так любил ее волосы, но сейчас они источали бы слишком много неуместного счастья и беззаботности, поэтому стрижка смотрелась намного органичнее. Мелкие завитушки у лица все еще придавали ему детскости, а глазам – глубины и яркости, особенно вкупе с застилавшими их слезами.
Он стоял на пороге, глядя на нее из-под ленивых полуприкрытых век и тяжело дыша. Из-за искривления носовой перегородки его дыхание немного напоминало бульдожье. Десять лет назад Сюзанна записала его к ЛОРу, но он не успел до него дойти.
Они бы так и стояли, если бы за спиной Сюзанны не появилась Лидия Васильевна с банкой компота. Она вышла в коридор, что-то приговаривая, но, увидев сына, резко замолчала. Сюзанна зажмурилась, услышала всплеск, переходящий во всхлип. Вэл прошел мимо нее прямо в ботинках, задев ее плечо. Она обернулась и увидела, как сын припал к ногам матери и обвил огромными ручищами ее хрупкие бедра, не побрезговав лужей компота, намочившей его джинсы.
Сюзанна резким движением сдернула с крючка свой пуховик и вынырнула в приглушенную темноту лестничной клетки.
– Ты его видел? – спросила она, садясь на пассажирское сиденье серебристого «Мерседеса», который успел припорошить снег за то время, пока она пила чай с мамой бывшего возлюбленного.
– Кого?.. Кисуль, тебе не холодно? Ты чего как с пожара? Что там приключилось? – Палыч вопросительно посмотрел на пуховик, который Сюзанна до сих пор сжимала в руках. – И где твоя шапка?
– Валя вернулся. Как раз когда я собиралась уходить. Его выпустили, Гриш. – Сюзанна посмотрела на него, будто ища помощи или какого-нибудь объяснения.
– Рано или поздно это должно было случиться. Значит, их освободили раньше.
– Просто это неожиданно…
– Да уж… Ну, хорошо, что мать дождалась.
– Да.
– Что будем делать? – спросил Палыч, переключая рычажок дворников.
– Поехали домой.
Женщина тридцати шести лет завернула в фольгу горячий бутерброд и бережно упаковала его в полиэтиленовый пакетик. Высунув голову из небольшой кухни, она крикнула:
– Дань, питьевой йогурт класть?
– Нет, мам, спасибо! Я возьму газировку в автомате.
В узком коридоре появился рослый симпатичный парень с темно-каштановыми волосами и веснушчатым лицом. Он прыгал на одной ноге, на ходу натягивая брючину джинсов.
– Опять в школу опаздываешь, – проворчала Аглая. – Устала уже талдычить тебе, что перед ЕГЭ надо собраться! Завалишь, и ни вуза тебе, ни стипендии. А сколько уже на репетиторов ушло! Давай я тебе все положу, где твой рюкзак?
– Не волнуйся, мам, первый урок – физра. – Он выхватил из ее рук теплый сверток. – Съем по дороге, спасибо. Люблю тебя! – Он чмокнул ее в лоб и уже на выходе добавил: – Весь класс видел тебя в вечерних новостях! Отпад! Горжусь тобой!
– Спасибо, милый. Я тоже тебя очень люблю. Будь аккуратнее! – предостерегла она его напоследок.
Аглая по привычке посмотрела в окно с третьего этажа на стремительно удаляющуюся фигуру сына. Совсем большой уже. Скорее всего, уже достиг пика роста. В папу пошел, наверное.
Аглая не имела ни малейшего понятия, кто отец ребенка, которого она усыновила. Она вполне могла остаться ему просто тетей, но это вызвало бы ряд проблем в дальнейшем. Куда легче сосуществовать с ним до его совершеннолетия не в роли опекунши.
Она была благодарна сестре за наследство в виде Дани. Вопрос, оставить его в детдоме или забрать, перед ней не встал. У нее никогда не будет своих детей, это она решила для себя раз и навсегда, еще когда проходила долгую реабилитацию после случая возле клуба. Она переслушала кучу лекций в интернете, перечитала гору статей для женщин, переживших абьюз, и где-то наткнулась на информацию о том, что женщины, пережившие страшное сексуальное насилие, могут передать ген жертвы своим дочерям.