И эту его компетенцию никогда не отнимет Google. «Часто преподаватели заблуждаются насчет самих себя, – говорит мне Симаков. – На учителя ведь сыпятся все шишки: он всегда виноват и с точки зрения министерства, и с точки зрения родителей. Но самая большая проблема, что школа как организация преподавателя не поддерживает, а никакого профсоюза у нас нет. Педагога, как винтик, всегда можно заменить. При этом учитель неизменно должен быть идеальным: он не может пить и курить, не может фотографироваться в купальнике и затем выкладывать снимки в социальные сети. Он должен быть безупречным мальчиком для битья. В результате многие преподаватели работают по принципу «Я здесь потому, что кто-то выше меня по должности решил, что так надо, а я просто выполняю приказ». Но так тебе не захочется ничего придумывать, а передать детям ты сможешь только свое несчастье и опустошение. В профессиональном сообществе я раз за разом слышал фразу: «Вы же понимаете, что 90 % учителей могут только работать по программе, и больше ничего». Так вот, надо всеми силами стараться не принадлежать к этим 90 процентам».
«Учитель – это тот, кто аккуратно разгребает чужое болотце, но при этом все-таки в него немного погружается».
Виктор Симаков
Иногда так бывает: эпизод твоей жизни выглядит настолько кинематографичным, что в пересказе кажется выдуманным. Стоило мне зайти в столовую, чтобы как-то уложить в голове интервью с Виктором Симаковым, как я стал свидетелем случайного разговора двух преподавателей английского. «Ей предстояло как-то пройти с пятым классом биографию Лермонтова, – рассказывает за столом одна учительница историю о коллеге, учителе литературы. – Но разве им будут интересны все эти даты?» Я напрягаюсь в ожидании. «И тогда она изучила, какие книги дети любят читать в пятом классе. Оказалось, что популярнее всего среди школьников «Гарри Поттер». Посидев с книгой несколько вечеров, она выписала сквозные темы: неспособность выразить свои чувства, трудности в отношениях с родителями, «полукровки» и «грязнокровки». Затем вернулась к биографии Лермонтова и шаг за шагом находила схожие моменты. Следующий урок начался с фразы: «Ребята, жизнь Лермонтова – это же Гарри Поттер». И все прошло на ура». «Как зовут преподавателя?» – вскрикиваю я, опрокидывая за собой стул. «Евгения Рябова», – говорят мне в ответ. Минуту спустя я ищу в школьном телефонном справочнике контакты на букву «Р».
Мне представлялось, что это будет умудренная опытом женщина, которая прошла через огонь, воду и медные трубы на пути к пониманию детей. Но я встретил 30-летнюю девушку, которая прервала мой вопрос, как она придумывает такие вещи, фразой: «Я по-другому не умею. Иначе зачем вообще преподавать? Мне интересно найти способ передать детям то, что я считаю важным. Вот все учителя говорят, что Пушкин великий. А что именно в нем великого? Всех детей от русской классики тошнит. Поэтому мне очень хочется, чтобы дети посмотрели на Пушкина моими глазами, а я – их. Еще во время учебы в пединституте мне казалось, что самая важная цель учителя – заразить: знанием, энтузиазмом, любовью».
Эпизод про Гарри Поттера – не единственная иллюстрация филигранной упаковки содержания. Евгения говорит мне, что, выстраивая урок, всегда следит за реакцией детей. «Я преподаю еще и русский язык, и когда я просто рассказываю детям о правилах написания, они смотрят в окно или пытаются украдкой достать телефон. В такие моменты я что-то придумываю, чтобы они были вовлечены, – рассказывает Рябова. – Это гениально делает Сергей Волков, например, переводя биографию Пушкина в плоскость их личного взаимодействия. «Представьте: 19 октября, молодые ребята – как вы. Двадцатилетний Пушкин думает: кто из нас, выпускников, умрет последним? А мы сейчас, сидя в этом классе, можем так подумать? Кем мы станем в будущем?»
Последний урок русского Рябова начала с фразы: «Мы больше не будем ездить на экскурсии всем классом». «Как это? Почему?» – поразились внезапно свалившемуся на них знанию дети. «А теперь сравните, – продолжила Евгения. – «Мне сказали, что мы больше не будем ездить на экскурсии всем классом», «Мне кажется, что мы больше не будем ездить на экскурсии всем классом», «К сожалению, мы больше не будем ездить на экскурсии всем классом». Сегодня мы с вами проходим вводные слова». «Это был крючок, – объясняет Рябова. – Такой же я использовала сегодня, когда рассказывала детям о повелительном наклонении. Ни слова не говоря, я просто закричала на девочку: «Аглая, выйдите из кабинета!» Весь класс замолчал в ужасе. «Видите? Когда вы только могли бы что-то сделать, но не сделали – это становится условным, а не повелительным наклонением». Ты «хватаешь» детей фразой, которая сразу привлечет их внимание, и произносишь ее максимально серьезно. А потом объясняешь, как твои слова относятся к уроку».
Урок Евгении Рябовой
«Современный русский в школах – это моя боль, – продолжает Евгения. – Он максимально оторван от реального использования языка. Школьная система образования как будто делает все для того, чтобы человек считал скучным умение писать тексты и письма. Ощущение, что мы разговариваем в жизни на одном языке, а пишем на другом, и только канцеляризмами. «Госы» прописаны замечательно, но на выходе происходит расхождение идеала и экзамена. И мне очень хочется это изменить. Потому что современная норма русского зародилась в середине XX века, а язык – это постоянно меняющаяся живая структура. Это как язык программирования: ты не поставил пробел, и компьютер посчитал это ошибкой. Точно так же при общении с человеком: ты высказал мысль, а собеседник тебя не понял. Но ты этого не узнаешь, потому что человек – в отличие от компьютера – не даст тебе немедленной обратной связи. Мне хочется, чтобы дети могли грамотно написать поздравление или открытку. Потому что все успешные люди умеют пользоваться языком».
«Идеальный Лотман» – так Рябова описывает свой образ хорошего преподавателя. Университетский профессор, с которым можно отправиться в поход и петь с ним вместе под гитару песни, но при этом ни у кого не возникнет мысли обратиться к нему на «ты». Этот преподаватель не говорит, как себя вести, не запрещает, не одергивает тебя, если ты делаешь что-то не так. Он сам ведет себя так, что тебе хочется его копировать. «В конфликтных ситуациях важно, как сами взрослые соблюдают правила, – говорит Рябова. – Если дети видят, что один учитель пожурил их за телефон, а другой прошел мимо и не заметил – они понимают, что им все можно. И здесь наш, учительский прокол в том, что мы не едины в желании быть строгими там, где это действительно нужно. За 40 минут урока преподавателю тяжело раскрыться как человеку. Вот почему сильно помогают походы, выезды, любые совместные мероприятия. Дети видят, что ты – взрослый товарищ, который решает настоящие жизненные проблемы. И, узнавая тебя с другой стороны, они начинают тебя больше уважать. Когда ты на глазах учеников смог организовать сложную поездку и за всем уследить, то даже двоечники думают: «Раз он такой хороший, чего я так плохо учусь?» После этого Рябова со смехом добавляет: «Пусть и хватает их ненадолго».
В этот день я попаду на встречу родителей десятиклассников с преподавателем английского, где одна мама будет возмущаться, что в школе стало «слишком много свободы». Чуть позже несколько преподавателей мне признаются: выработанная годами привычка ждать, что тебе скажут «как правильно», настолько сильна, что многие дети уже не могут учиться иначе. «На последнем Хэллоуине случилось кое-что удивительное, – рассказывает мне Рябова. – Дети очень долго просили меня «показать злую учительницу». Они так умоляли, что я в конце концов закричала: «Ну-ка сели все!!!» Из-за этого одна девочка чуть не упала со стула. Но остальные были… в блаженстве. Зажались, молчали, но – ликовали. Улыбаясь, они зашептали друг другу: «Наконец-то все нормально!» У нас даже были потом споры, когда я говорила детям: «Ну не надо же так строго с вами разговаривать». «Надо!» – отвечали они мне. Некоторые специально просили быть с ними жесткими. Один мальчик в классе так и сказал: «В школе должны разговаривать так, и со мной нужно именно так». Он просит быть с ним строгим, потому что так лучше понимает материал». И как, получается? «Нет, конечно, – звучит от моей собеседницы в ответ. – Я не верю в свою «Марьиванну». Поэтому, наверное, тот мальчик думает, что я слабая».
Мой младший брат доводил маму до истерики своим нежеланием брать книги в руки. Стоило ему пройти обязательный для подростка этап увлечения фильмами ужасов, как он выяснил, что мистика есть и в литературе. В 14 его первым открытием стал Эдгар Аллан По, чуть позже – Говард Лавкрафт и Алистер Кроули. Сейчас брату 19, и он пришел к совсем другой литературе. Когда мы виделись в последний раз, он перечитывал «Мы» Евгения Замятина и закончил за полгода 30 книг. В его личном списке литературы сейчас числится еще 57. На журналистских планерках мы с коллегами часто проговаривали как мантру: важно не что, важно как. И глядя на то, как преподается сегодня литература, я убеждаюсь – сделать что-то с извечной проблемой «они ничего не читают» в наших собственных силах. Все, что для этого нужно? – подобрать недостающий ключ… и читать запоем самим.
«Преподаватель не говорит тебе, как себя вести. Он сам ведет себя так, что его хочется копировать».
Евгения Рябова
То, что даже самый скучный предмет можно сделать интересным, я убеждаюсь на следующем уроке. Где прямо на моих глазах разгорится нешуточная историческая драма.
13:20«Не дайте невнимательности убить свои знания»
Щелкает секундомер. На доске висят плакаты с надписями «социализм», «либерализм» и «консерватизм». «Учитывайте, что у вас всего шесть минут на обсуждение и мы в это время будем ненавидеть друг друга», – сообщает ученикам 24-летний учитель истории Тимур Малкаров. Посетить урок самого молодого преподавателя школы мне посоветовали сами ученики. Я попадаю сразу же на дебаты по теме «Политические движения», в которых распалившиеся старшеклассники делятся на противоборствующие лагеря по пять человек.