«Уважение к взрослым»? – переспрашивает меня Борзенко. – Не знаю, что это. Я знаю, что такое уважение к отдельно взятому человеку. Правда, часто оно измеряется страхом – особенно страхом, что уважения нет. К сожалению, большое количество детей в школах заставляет преподавателей пользоваться оперативными инструментами вроде подавления. Это хорошо во время эвакуации – испугался, обиделся, но сделал все правильно. Но ты не можешь пользоваться такими средствами всегда. Нужно ограничивать классы – потому что, если перед тобой 30 человек, ты невольно превращаешься в «Марьиванну». А, чтобы быть успешным у детей, учитель должен уметь приковывать к себе внимание, потому что одна из составляющих этой профессии – быть шоуменом. А еще педагог должен относиться к происходящему с иронией, чтобы на уроке было интересно. У меня в школе был один очень строгий учитель. «Мне нужна такая тишина, чтобы было слышно жужжание лампочек!» – говорил он, и мы все испуганно затихали. Но за этим всегда следовала ирония: «Я ставлю вам пять! Единиц! В одну клеточку!» К нему на урок мы ходили как на спектакль».
«В школе очень быстро становится понятно, чего ты по-настоящему стоишь».
Яков Борзенко
Директор одной из самых инновационных школ в мире, датской гимназии Ørestad, однажды сказал мне: «Школа должна обучить тебя навыку, который нам всем понадобится в будущем, – эмпатии». В ближайшее время Яша хочет создать в школе сообщество «Неравнодушные люди»: учить детей не предметам, а личной ответственности. «Мне хотелось бы, чтобы после этих уроков случилась всего одна вещь, – говорит Борзенко. – Если ты во взрослой жизни увидишь, что что-то идет не так, ты не будешь думать: «Это начальство виновато», не будешь жаловаться или ябедничать другим. У тебя не будет включаться «синдром Эфиопии», когда происходящее в другой стране волнует больше, чем дыра в асфальте у дома. Ты просто возьмешь и что-то сделаешь, потому что тебе самому тут жить. Вот у меня спрашивают о правилах, как включить детей в процесс. Правила могут быть разные – ты только с собой сначала определись, а потом детей включай в процесс».
Он, конечно, лукавит. Да, дружить с детьми Яков Борзенко не советует, но незадолго до разговора со мной он подсел пообедать к шестикласснику, который сидел за столом один. И тот рассказал Яше про свою предыдущую школу, оставшихся в ней друзей, про не самого отзывчивого брата. Борзенко предложил школьнику позвать его бывших одноклассников, чтобы провести с ними урок в качестве преподавателей. «Так всегда: в школе ты понемногу занимаешься всем, – вздыхает Борзенко. – Пытаешься изменить мир для других детей, а к своему собственному ребенку приходишь домой поздно».
16:15Кабинет директора Прививка реальностью
Десятилетний сын Марии из Москвы позвонил в Министерство образования с вопросом, имеет ли право учитель кричать на детей. Ему авторитетно ответили: «Не имеет». Об этом школьник сообщил преподавателю, который повысил голос на его друга. «Человек должен защищать свои права», – объяснил родителям Максим. Сегодняшних школьников нельзя подавить страхом, потому что у них действительно другой взгляд на мир: если что-то не так, это нужно не откладывая исправить. Возможно, именно для этого мира нужны школы, напоминающие места, где нам всем предстоит работать в будущем, чтобы мы не чувствовали себя после выпуска как выкинутые на берег рыбы в незнакомом и недружелюбном мире.
«Часть людей считает, что превращать школы в подобие бизнес-компаний – это утопия и глупость, а часть – что без такого подхода школа станет архаичным институтом, – говорит мне Кирилл. – Истина, как обычно, где-то посередине. Мне кажется, что современной школе необходима прививка реальности. Мы живем во взрослом мире, где принято иметь навыки коммуникации, грамотно выражать свои мысли и пользоваться электронной почтой. А сегодняшний учитель может прожить всю жизнь, не столкнувшись с деловой перепиской, и быть совершенно некомпетентным в коммуникации. Но ведь этот человек общается с родителями. Из таких мелочей и складывается пренебрежительное отношение к профессии педагога».
Остается понять, что делать школам, у которых нет ресурсов превратить свое пространство в своеобразный стартап из Кремниевой долины, то есть большинству школ в маленьких городах России. «Дело в том, что место не важно. Провинциальность идет изнутри, а уровень культуры в школе задает директор, – говорит Медведев. – Мы недавно брали на работу учительницу – я не хотел, но коллеги просили, да и август уже был, отзывы у человека хорошие… Я спрашиваю у девушки: «Какую последнюю книгу вы прочитали?» Она отвечает: «Читать из-за работы не успеваю». – «Ну ничего, у меня самого времени на книги не хватает. Но может, спортом занимаетесь или увлечения какие-то есть?» – «Тоже нет». Человек работает учителем в младших классах, в три часа дня уходит домой – и все, жизнь ограничивается только этими рамками. А где глубина личности, с которой столкнется ребенок? Что ты передашь детям, если у тебя ни к чему нет внутреннего стремления? Рост по карьерной лестнице – не единственное, чем должен руководствоваться человек в своей жизни. Беда случается, когда останавливается твое внутреннее движение. Когда ты начинаешь эксплуатировать то, что уже умеешь, и не пытаешься учиться».
Может быть, для этого в начале года в «Новой школе» придумали опросник: детям раздается список вещей, которые преподаватели сделали в своей жизни, и школьникам нужно угадать, кто совершил тот или иной поступок. «Проехал 400 километров на велосипеде по Франции», «погружал руку в ртуть», «трогал палец, которому больше 400 лет» – со своими догадками ученикам предстоит подходить к каждому педагогу. Причем в случае неудачи придется решить три выданных учителем задания. Эффект неожиданности срабатывает безотказно: с таким же удивлением мы узнаем о неизвестной нам жизни родителей – совсем непохожей на ту, к которой мы привыкли с детства.
О том, что не стоит останавливаться в развитии, Кирилл знает на личном опыте. «Я оканчивал мехмат – интеллектуальную нирвану, где ты продолжаешь развиваться только в определенных сферах, – говорит он. – Это как упавшее в болото дерево, которое вязнет в трясине. Но у меня психотип ученого-коммуникатора: я увлечен не столько математикой как предметом, сколько математикой преподавания. И у меня случилось «эмоциональное размораживание», когда я со школьниками начал ставить мюзиклы и организовывать лагеря. Поэтому сейчас я прихожу на уроки с целым списком деталей, за которыми наблюдаю. Самый простой вопрос, на который я ищу ответ: «Отдал бы я этому учителю своего ребенка?» А уже дальше важно, насколько преподаватель горит своим делом, чувствует ли он класс. Видит ли детей или обращает внимание только на себя. Какая динамика у школьников – кто из них не включен в урок и сидит в телефоне».
Я спрашиваю у Кирилла, не думает ли он, что с его приходом уроки становятся театральными – как всегда случается с приходом проверяющих. В ответ он рассказывает о своем любимом наблюдении: куда бы ни зашел директор, там всегда будет тихо. «Недавно на уроке географии я увидел, что две половины класса учатся одновременно в разных кабинетах, – говорит Кирилл. – Я спросил у преподавателя: «В чем логика такого разделения?» На что мне ответили: «Одни – буйные, а другие – нет». И когда я намекнул, что происходит что-то не то, учитель начал повторять, что делили без него, он не в курсе. А поговорить с другими преподавателями? Выяснить, почему так? А если бы никто не помог педагогу увидеть эту нелогичность? Я предложил: «Попробуйте поменяться группами, а потом скажите друг другу, что увидите со стороны. И если будут подозрения, что вы делаете что-то не так, то устройте встречу и попробуйте понять, что именно».
Нам всем сильно повезет, если мы не сможем объяснить следующим поколениям целый список происходящего в нашем общении с детьми. Фразу «Я – последняя буква в алфавите», ворох домашней работы после шести проведенных в школе часов и родительские собрания, которые превратились в средство манипуляции. Насколько знакома вам фраза, произнесенная вернувшимися домой родителями: «Собрание прошло хорошо, о тебе ничего не говорили»?
В «Новой школе» попробовали выйти из колеса сансары числовых отметок: в начальных классах тут обходятся обратной связью, в старших – более гибкой 100-балльной системой оценки. Но проблему «отчитывать ребенка за неуспеваемость или нет» для родителей это не сняло. «Мамы и папы спрашивают меня: «А когда надо включаться в процесс – когда у ребенка меньше 50 баллов?» Я так и не смог объяснить родителям, что не надо вообще выключаться из жизни своих детей, – говорит Кирилл. – Есть родители, которые просят «объяснить простым языком». Мол, мы понимаем, что 2 или 3 – это плохо, 4–5 – хорошо, а вот 100-балльная система – это что? Я говорю им: «Надо спрашивать не про отметки, а про состояние детей. Есть ли у них объяснение мотивов их действий или бездействий». «А вы как директор не хотели отменить отметки вообще?» – спрашиваю я. «Я размышлял, как нам всем перестать цепляться за баллы, но оценка как обратная связь ученикам в любом случае нужна, – говорит Кирилл. – На мой взгляд, оценки сами по себе не превращаются в средство манипулирования. Их превращают. У меня вообще была мысль ввести процент освоения материала и оценивать учеников таким образом. Понятно, что успешность идеи рассудит только время. Ты взял первый класс, выпустил его через одиннадцать лет, подождал еще пять после того, как они окончили вуз, и сказал всем: «Видали?»
В одном из лучших фильмов в жанре нуар «Секреты Лос-Анджелеса» главный герой пытается расследовать коррупцию в своем полицейском участке, но никак не может найти поддержки у коллег. «Ты вообще помнишь, зачем пришел сюда работать?» – спрашивает герой в отчаянии у старшего по званию. За долю секунды мы видим трансформацию на лице собеседника – от самодовольного «ну-что-ты-хочешь-мне-сказать» до ошеломленного свалившимся на него знанием человека. «Не помню», – говорит он, и его взгляд тускнеет. Когда-то Нил Янг спел: «Лучше сгореть, чем угаснуть», но для учителя эта фраза звучит почти как издевка. У педагогов профессиональное выгорание происходит н