Во время написания этой книги я выступал на форуме, посвященном образованию будущего. Два дня заслуженные учителя России рисовали графики и жонглировали терминами, и все это время я испытывал досаду. И только через некоторое время понял почему. Просто в какой-то момент стало понятно, насколько далеки все выступавшие от детей. Как будто мы описываем ребенка, «образ которого есть только у нас в голове». Как будто детей забыли включить в процесс обсуждения, отрезав: «Не мешай, это взрослый разговор». Любого из тех опытных преподавателей можно было застать врасплох вопросом: «Кого слушает современный старшеклассник? Какие книги читает? На выступлениях каких стендап-комиков он смеется?» Потому что никто из них не ответил бы на эти вопросы. И, мне кажется, самое страшное, что может случиться, – когда идея становится важнее человека. «Я иногда спрашиваю у коллег: «Зачем вы хотите это сделать?», на что получаю ответ: «Ну как зачем? Это же важно!», – говорит Настя. – И тогда я отвечаю: «Здесь я вижу вас как учителя, а ребенка тут нет». Такие вещи часто очень трудно осознать. Я не могу в этом открыто признаться, но мне кажется, что… школа в целом не нужна. Когда-то Толстой хотел выучить юридическое право, пришел в университет и узнал, что его преподают три года. Он решил выучить право за год: высчитал, что раз в неделю будет сдавать экзамен, и действительно все сдал. Сегодня ты можешь легко заняться самообразованием. Поэтому нужны места, где детям было бы интересно с взрослыми, а взрослым – с детьми. Нужны центры для сдачи нормативных предметов, но то, как ты будешь готовиться, – уже неважно. Школа нужна как место, куда ты придешь и тебе всегда будут рады. Где будет безопасно и хорошо».
Семь лет. Ровно столько для Насти Серазетдиновой длится «век преподавателя» – после семи лет приходит желание уйти из профессии и сделать что-то еще. Причем даже сама Настя не может объяснить, почему мысли о смене работы приходят у всех ее коллег именно после этого временного периода. «Знаете, я восхищаюсь священниками, – говорит Настя. – Потому что самое сложное в жизни – поверить, что ты делаешь мир немного лучше. Учитель не может «прощупать» процесс – это же не фрезеровочный станок, на котором ты создаешь детали, в этой профессии не существует немедленного результата. Ну что, результатами ЕГЭ или ВПР мерить свою работу? И когда к тебе возвращаются через много лет повзрослевшие ученики и благодарят – тогда ты понимаешь свое влияние. Мое семилетие профессии будет через полгода».
Десятки преподавателей, с которыми я общался в процессе работы над книгой, по-разному справлялись с этим «отложенным эффектом работы». Но самый запоминающийся разговор у меня случился с одним методистом программы «Учитель для России». Мне хотелось узнать у собеседника, как ему удается не выгорать и продолжать заниматься своим делом. Верить, что он действительно делает мир немного лучше. Вопрос был обращен по адресу: преподаватель уехал от столичной жизни, решив учить детей в деревенской школе. «Просто каждый раз я вспоминаю эпизод в моей школе, – сказал он. – К нам в учительскую зашла уборщица и, откашлявшись, объявила: «Алексей Петрович, КЕДР ВЗОШЕЛ».
Дискуссия остановилась, на уборщицу посмотрели удивленные учителя. Мгновение спустя все стало понятно.
Два года эта женщина поливала горшок с землей. Она делала это каждый день, хотя ничего не росло. И через два года из земли показался росток будущего дерева.
«Каждый раз, когда я ощущаю выгорание или думаю, что у меня ничего не выйдет, я повторяю себе одну фразу, – сказал мне учитель. – Я повторяю: «Кедр взошел».
16:30Русский язык «Принесите зеркало»
«Хватит унижать Сережу. Это сделаю я».
Своими фразами преподаватель русского Артем Упоров напоминает стендап-комика, который по случайности зашел в школьный кабинет и решил, что ему нравится преподавать. Старшеклассники в восторге: еще бы, это совсем не похоже на «подчеркиваем подлежащее одной линией, сказуемое – двумя». Тут что ни фраза, то взрыв хохота.
«В своей школе я русский ненавидел, – говорит мне Упоров. – Как очень неусидчивому человеку, мне было нужно, чтобы все вокруг фонтанировало. А от этих «сели и переписали половину учебника» мне хотелось удавиться. Я не планировал идти на филфак, но всегда любил литературу. Так мне стала интересна лингвистика».
Девяносто лет назад педагог Моисей Рубинштейн написал: «Новая школа – это прежде всего новый педагог». Моя любимая фраза, которую я однажды услышал от одной австралийской учительницы, звучит так: «Хорошими учителями становятся по двум причинам. Либо в твоем детстве был человек, который вдохновил тебя так, что ты захотел стать похожим на него. Либо ты ненавидел школу и захотел стать учителем, которого у тебя никогда не было». Артем Упоров – один из тех, кому я бы доверил своего ребенка. В свои 32 Упоров выпустил уже 17 классов. И когда-то преподавание его увлекло именно благодаря другим учителям. «В моей собственной школе отваливалась штукатурка, а из оборудования были только мел и тряпка. Но работали там гениальные педагоги, которые заразили нас любовью к преподаванию, – говорит Упоров. – С нами просто разговаривали на равных. И сейчас в работе я понимаю, что для меня базовая и самая интересная вещь – общение с детьми. Я воспринимаю их как своих собеседников. И поскольку я прекрасно чувствую, когда мне самому скучно на уроке, то все время стараюсь сделать так, чтобы не было скучно никому из нас».
Разговор с Артемом Упоровым
Наш разговор с Артемом возвращает к тому, что мы обсуждали утром с преподавателями, – грани между «панибратством и авторитарностью», о которой задумывается каждый, кто пытался обойтись с детьми без давления авторитетом. «Это очень сложная грань, – сразу говорит Упоров. – В 11-м классе я многим ребятам разрешал называть меня на “ты”». Но тут очень тонкий момент: ты должен им показать, что в общении вы равны, но при этом развести две линии. В одной у вас личные отношения, а в другой урок. Ко мне приходили школьники с рассказами, как их бросили девушки, и я слушал, потому что им нужно было куда-то излить душу. При этом они прекрасно знали, что все равно получат «два», если не сделают «домашку». И эта двойка вообще ничего не значит: они остались такими же классными, и я остался таким же, каким был. Подобное разделение всегда проходит через несколько столкновений с ребенком. Но если он примет эти правила игры, то будет «твоим» навсегда».
На мгновение я задумываюсь: не зависит ли ощущение границ ученика от возраста? Не становишься ли ты с опытом и званиями увереннее в том, что все делаешь правильно? Не перестаешь ли сомневаться? В одном из проведенных в России исследований авторы пытались найти ответ на вопрос: сколько учителей согласны с тем, что у детей должно оставаться право на собственное мнение? В группе учителей со стажем 5–10 лет с этой мыслью согласилось больше трети. Среди опытных учителей таких согласных было чуть больше 5 %. В шесть раз меньше. Помимо этого, почти 40 % молодых преподавателей считали, что школа должна не только готовить к будущей жизни, но и обеспечивать полноценную жизнь школьника на каждом возрастном этапе. Знаете, сколько «аксакалов педагогики» согласилось с этой мыслью? Шестнадцать процентов.
«Вот орать на детей – это ведь плохо, верно? – спрашивает меня Упоров. – Но поразительная вещь: твой авторитет очень сильно расширяет коридор действий, которые дети тебе разрешают с собой делать. Ты не можешь повысить на них голос, пока ты для них никто. Они обязательно ответят тебе агрессивно. Но вот когда ты в их глазах заслужил уважение, ты уже можешь и рявкнуть, и сказать то, что думаешь».
Незадолго до нашего разговора Упоров прошел «ломку опытного преподавателя»: когда ты уже все знаешь, многие из твоих выпускников стали взрослыми и работать над собой причин как будто уже нет. Нет зеркала, в которое можно посмотреться и увидеть, что все не совсем так, как ты это видишь. «Это отсутствие обратной связи сильно развращало, – говорит мне Артем. – Я опаздывал на работу, раздражался, мог поставить ноги на стол. Однажды я проводил опрос у восьмиклассников. Дети были не готовы, и я, раздувая ноздри, громко ругался: «Какого черта вы не могли выучить три страницы? Да где вас таких набрали?!» В конце урока я открыл журнал и понял, что перепутал класс. Сидящие передо мной школьники еще не проходили эту тему. Мне стало невероятно стыдно. Так что преподавателю нужно обязательно получать обратную связь».
«Среднестатистический выпускник не может отличить ипотеку от кредита, а ему в этом мире жить».
Артем Упоров
«Хороший урок должен быть не про тебя как преподавателя и даже не про то, что вы изучаете. Урок должен быть про них – про тех, кто перед тобой, – говорит Упоров. – Любое предложение, самую абстрактную теорию нужно применить к детям, сравнить с чем-то для них близким. Каждый раз ты добиваешься этого разными способами: где-то стараешься привести понятные им примеры, где-то обратишься к ученику под предлогом, что тебе от него что-то нужно. Но для того, чтобы удержать контакт с детьми, нужно для начала уметь его считывать. Очень часто я сталкивался с тем, что люди не замечают, что их не слушают, не замечают, что они в одной реальности, а дети в другой. Важно помнить, что это ты видишь их один урок. А у них потом еще восемь. И ребенку иногда нужно дать слегка «потупить».
Лучше всего понимаешь то, что узнал на собственном опыте. Так ошибки родителей позволяют стать для своих детей человеком, которого никогда не было у тебя самого. Артем Упоров никогда не был включенным в процесс учеником, потому что некоторые вещи в школе его по-настоящему отвращали. Первая – то, что нужно было вставать рано утром. «Уроки в девять утра я считаю советским пережитком, – говорит Упоров. – Наследием времени, когда родителям нужно было пораньше избавиться от детей, чтобы самим пойти на работу. Ранним утром не только дети еще плохо соображают, но и учителя довольно «помятые». Вторая – то, что уроки были построены на постоянном монологе преподавателя. «Я либо засыпал, либо переписывался с соседкой по парте, ощущая трату времени». И было кое-что еще: бессмысленность большинства заданий. «Преподаватель требует написать 50 страниц реферата про китов. А если они меня не интересуют? Что тогда? – спрашивает Упоров. – Я стараюсь себе напоминать о том, что мне самому не нравилось в учебе. И коллегам всегда говорю: «Вспомните себя в школьные годы. Много ли у вас воспоминаний об уроках? Вы помните, с кем общались, в какую булочную пошли на перемене и какой предмет прогуляли?» Но редко кто помнит что-то про сами уроки. Мне как преподавателю становится обидно, когда под благовидным соусом «это же развивает» школа учит навыкам, которые никогда больше не пригодятся.