Среднестатистический выпускник не может отличить ипотеку от кредита, а ему в этом мире жить. И меня пугает дистанция между школьными знаниями и ребенком, который не понимает, как вокруг него все устроено. Именно поэтому я попросил учеников часть заданий по русскому делать во время переписки «В контакте». На уроках я говорю детям: «Вот у вас тема занятий, пообщайтесь с одноклассником, вставляя вводные слова. А потом пришлите мне скриншот диалога на свободную тему». Так культура общения входит в практику».
Окружающий мир Упорову настолько интересен, что он регулярно пристает к знакомым преподавателям с вопросами в стиле: «Почему самолет держится в воздухе во время полета?» А совсем недавно Артем поставил в тупик одного учителя физика, спросив у него: «Почему зимой не сбрасывают снег с небоскребов? Ведь он там есть!»
Слава Полунин сказал мне, что взросление начинается в момент, когда ты перестаешь удивляться. До тех пор, пока ты не разучился говорить «ух ты!», ты еще не повзрослел. Кажется, так и с преподаванием. До тех пор, пока тебе интересны вещи вокруг, ты можешь сделать их интересными и для других.
17:10Русский язык Кальмар паранойи и страх над головой
«По моему опыту, меньше семи ошибок не делал еще никто. Есть ли среди вас те, кто идет на рекорд?» Пока школьники азартно бросаются подсчитывать ошибки в своих диктантах, Сергей Волков начинает урок русского. До этого момента я считал, что метафора – это врожденный талант проводить аналогии так, чтобы текст ощущался на вкус, запах, на ощупь. Разве не так рассуждает большинство писателей? Прямо на моих глазах Волков совершит кое-что удивительное: превратит метафору в ремесло, которому можно научиться на школьном уроке.
Преподаватель делит класс на две части: те, кто сидит слева, придумывают абстрактные существительные. Те, кто сидит справа, – конкретные. Один из школьников поднимает руку и робко спрашивает, что такое «абстракция». «Кто подскажет Андрею?» – интересуется Волков. Помощники находятся тут же.
Один за другим школьники предлагают слова, которые преподаватель тут же записывает. На левой половине доски появляются «нравственность», «вдохновение», «память» и «паранойя». Справа – «кальмар», «стул», «орхидея» и «солнце». «Теперь поставьте между этими словами союз «как», а в предложение добавьте связку «потому что», – говорит Волков.
«Вдохновение как кальмар, потому что в любой момент может уплыть», – появляется первый вариант. «Страх, как солнце, светит над твоей головой», – звучит следом. «Отлично, теперь убираем «как» и меняем слова местами», – предлагает Волков, сопровождая это своим примером: «На привычном стуле паранойи он сидел уже третий год».
«Орхидея памяти увядает с каждым годом», «Велосипед надежды перевез его через тяжелые годы жизни», «Кальмар страха выпустил свои чернила»… Кульминацией становится отчаянный вариант, явно основанный на личной боли школьника: «Батарейка надежды садится в ночь перед зачетом по геометрии».
«Когда-то давно у меня в голове возник образ учителя, который с тех пор для меня неизменен, – говорит мне Волков после урока. – Каждый человек, словно камертон, издает свой собственный звук. Чистый тон, настроенный на определенную ноту. Задача каждого из нас – понять тональность и заботиться о том, чтобы звук был максимально чистым, продолжительным и внятным. Ученик в школе ищет того, с кем его собственный камертон резонирует, потому что тогда этот звук будет усиливаться. Моя задача как педагога – издавать звук и смотреть, у кого будет резонанс. И я знаю, что этот резонанс благотворен, ведь по закону физики он усиливает и меня. Мне кажется, если ученик найдет одного или нескольких человек, с кем у него будет резонанс, то школа для него пройдет не зря».
Разговор с Сергеем Волковым
Волков показывает школьникам картинку: две птицы, балансирующие на качелях над бесконечной морской гладью. Одна из птиц сидит в клетке, другая – на ней. Преподаватель просит учеников сначала назвать все, что они видят на картинке, а затем придумать одно слово в качестве аналогии к увиденному. «Свобода», «зависимость», «страх», «доверие», «долг» – звучит от школьников.
«Я понимаю, что знания, которые я дам этим детям, не пригодятся им в жизни, – говорит мне Волков. – У школьников нет по моему предмету экзаменов, а репетитор гораздо лучше научит их практическим вещам. Но мне кажется, что все люди будут в своей жизни бороться с рутиной, усталостью и потерей смысла. Вот сегодня я разговаривал с одним папой. Мужчина в красивом костюме, у которого через полчаса разговора стало меняться лицо, потому что он рассказывал, как в детстве хотел быть архитектором, а сейчас занимается совсем не тем. Говоря об архитектуре, он становился другим человеком – видно было, насколько это его дело. Каждый из нас будет проходить свои развилки с ощущением, что он не там, не с теми, не то делает. И как преподаватель, ты можешь передать детям нечто более важное, чем знания. Ты можешь передать энергию жизни. Показывать, что можно быть гораздо старше и при этом неподдельно интересоваться миром. Жить шире, чем рамки наших встреч на уроках. Мне кажется важным, чтобы учитель занимался чем-то еще, кроме преподавания». Тут я вспоминаю, что, кроме преподавания, Волков танцует танго. «Я спрашивал детей, важно ли им это. Говорил: «Наша школьная программа выглядит вот так, больше мы не успеем. Важно ли вам, чтобы учитель был шире как личность?» – говорит Сергей. – Они сказали: «Очень важно». Я спросил: «Почему?» – «Потому что в определенные моменты приоткрывается дверка и мы видим, что там еще много чего есть». Человек – это загадка. Его может вести за собой очень разное – и тайна того, что открывается».
На одном из последних уроков Волков предложил школьникам переделать ЕГЭ и ОГЭ. Представить, что им нужно создать несколько новых вариантов зубодробительного теста и придумать предложения, в которых нужно что-то исправить. Причем «игра в продажу ЕГЭ» шла на полную. Волков объяснил школьникам, что им выгодно придумать одно предложение, которое можно вставить сразу в несколько вариантов теста. «Они сталкивались с самыми разными ситуациями, – говорит Волков. – Что можно ставить запятые, которые не выделяют фрагмент, а делят. А с другой стороны, делить фрагмент тоже невыгодно: в предложении восемь запятых, а это все однородные члены. Но эта игра сняла у них стресс перед экзаменом, потому что они увидели уловки разработчиков тестов».
«У Василия Аксенова есть рассказ «Победа» про гроссмейстера, который играет со случайным попутчиком в шахматы. Я очень люблю читать эту книгу вместе с детьми, – рассказывает Волков. – Попутчик в рассказе – уголовного вида, а гроссмейстер – воплощенная интеллигентность. Главному герою надо одновременно и выиграть, и проиграть. Ощущение хаоса и жути от игры соперника все время отправляет героя в детство. Перед окончанием партии в рассказе появляется фраза: «Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее». И на этих словах я вместе с детьми всегда застываю. Что значит «подражать морю»? Что значит «быть как море»? Они начинают перебирать варианты: «Я больше всех», «Я всех обниму», «Ты будешь здесь, а я буду все равно шире, чем ты», «Я спокойный и большой»… И это все для меня про позицию учителя на уроке. Меня нельзя обидеть и затронуть так, что я выйду из берегов. Это в юности я еще мог выгнать кого-то из класса или уйти сам, но не сейчас. Дети должны видеть, что меня можно и нужно кусать. Ведь у них растут зубы, а взрослый мир выделил нас, учителей, чтобы бунтующие массы подростков об нас точились. Я могу быть эмоциональным и не скрывать своих чувств, но глобально меня нельзя укусить: я больше, я спокойнее, я взрослее, я сильнее».
За полтора года поездок по школам мира я сформулировал для себя один из принципов идеального учебного заведения: «не преподаватели, а горящие люди». Это не значит, что нам больше не нужны учителя (хотя во французской школе «42» считают, что лучше всех ученикам объяснят другие ученики). Это значит, что в эпоху Google, когда всю информацию можно найти и без педагога, ты привносишь в сухой набор дат и цифр искру, которой можешь разжечь что-то в других людях. «Если преподавателю удается раскрутить маховик, зацепить человека и на что-то его сподвигнуть, то это и есть успех, – говорит Волков. – Искра возникает только от соприкосновения с человеком. В танцевальном мире иногда используется такое определение: танго – это физика, химия и геометрия. Физика – то, как мы держим тело. Геометрия – положение фигуры в пространстве. А химия – это то, что возникает или не возникает в телесном контакте. И для меня в этой триаде важнее всего химия. Если ее нет, то не стоит и танцевать. У меня ощущение, что то же можно сказать и про урок. Если не возникает этой – часто нерациональной – химической реакции, то ничего не получится».
И тут происходит самое интересное. Едва мы начинаем обсуждать мой любимый вопрос «для чего нам сейчас нужна школа?», как Сергей произносит монолог, который меньше всего ожидаешь от него услышать. «Я был детсадовским ребенком и до сих пор храню теплые воспоминания о том, как мы, дети, там жили, – говорит Волков. – Мне настолько сильно хотелось пойти в школу, что я начал спрашивать о ней родителей, когда мне не было еще и пяти. Именно в школе я понял, что буду учителем. Я поступил в МГУ без репетиторов при огромном конкурсе. И всю жизнь был уверен, что человек должен пройти школу, потому что она даст ему то, что дала мне. Но вот мой младший сын пошел в первый класс и сразу после начала учебы сказал: «Спасибо большое, было очень интересно. Но мне, пожалуй, хватит». Он вообще не понимал, почему нужно снова туда идти. Ведь ничего из того, чем ему хотелось заниматься в жизни – вроде ремонта автомобилей, – в школе не преподавалось. У нас с ним была долгая, изнурительная и бесплодная борьба. По пути в школу ребенка тошнило в метро, он плакал, расковыривал каждую болячку, чтобы сидеть по две недели дома. Когда у ребенка появился невроз, директор его школы сказал, чтобы я перестал мучить своего сына – пусть сдает контрольные и учится дома. И ребенок всю «началку» занимался с мамой. Примерно в это время я стал замечать обсуждение какой-то ахинеи на родительских собраниях и читать истории о том, как люди двигаются в жизни своими траекториями… без школы. И я поменял свою точку зрения. Теперь мне кажется, что