Вечер в школе напоминает засыпающий на ночь город. Движения людей становятся размереннее, как будто все одновременно готовятся к следующему дню. Самое интересное в такие моменты – сидеть и наблюдать, запоминая мелкие детали. Так, однажды в финской школе я обратил внимание, что преподаватель несколько раз переходил на шепот – ровно в те моменты, когда дети начинали шуметь. «Я поняла, что понижение голоса работает лучше, чем крик. Это мгновенно привлекает внимание школьников», – объяснила мне учительница после урока.
«Хлопните два раза те, кто меня сейчас слышит», – говорит на своих уроках классу руководитель начальной школы Сергей Плахотников. «Сотрудничество – одно из ключевых слов в обучении. Благодаря ему мы равны при неопределенности будущего. А любой урок – это ситуация неопределенности, – говорит мне Плахотников. – Учителя хотят предсказуемости, но как она возможна? Мы не знаем, с каким опытом дети пришли сегодня в класс и в какую сторону пойдет разговор. Ученики могут приспособиться к взрослому, который решит довести дело до точки, невзирая на их предпочтения. Но тогда формируется очень опасная модель поведения – мы и дальше в жизни все время будем приспосабливаться к взрослому, который нас строит».
Плахотников перечисляет мне три главных качества любого хорошего учителя: талант в общении с детьми, интерес к окружающему миру и способность взаимодействовать на равных. «Первое – это умение чувствовать ребенка. И такое качество должно быть с рождения, потому что ему невозможно научиться, – говорит Сергей. – Есть учителя, для которых дети – средство достижения своей цели. Способ удостовериться, что ты хороший преподаватель, что состоялся в этой жизни, что твои идеи правильны и ты на своем месте. Интерес – это не заискивание. Это вопросы «Покажи, как ты этому научился» и «Расскажи еще. Мне интересно!». Искреннее превалирование ноты узнавания над нотой утверждения и приказа. И когда я говорю об интересе к окружающему миру, то имею в виду преподавателя биологии, который сам хочет узнать ответ на вопрос, как дышит илистый прыгун, когда он в иле».
Третья составляющая, важная для общения с родителями, – способность взаимодействовать на равных и сотрудничество. «У преподавателя и родителей общая цель – заботиться о самоопределении ребенка, – говорит Плахотников. – Но если говорить обо всех чертах хорошего учителя в порядке убывания, то можно закрыть глаза на трудности общения преподавателя с мамами и папами. Можно найти методиста, если учитель не силен в предмете. Но если человек глух к ребенку – надо с ним расставаться». – «Как вы понимаете, что человек не глух?» – спрашиваю я. «Знаете, в нашей профессии нет привычки учитывать мнение ребенка, учитель обычно слышит только себя, – говорит Плахотников. – А речь – это то, в чем мы чаще всего проявляемся как личности. У ребенка слишком часто во рту кляп – кодифицированный литературный язык педагога. Его все время поправляют: «Скажи полную фразу!» или «Вот так надо говорить!». Мы можем связать ребенка по рукам и ногам, но не можем запретить ему говорить собственной речью. Все меняется, как только ребенок понимает, что высказанное им вслух не только ценно, но и зафиксировано взрослым. Что учитель помнит слова, а не проступки. Проведите эксперимент – спросите не «Помнишь, ты вчера разбил…», а «Ты помнишь, что вчера говорил?». Нарушения обычно ищут проверяющие органы. А человек, у которого есть дар общения с детьми, радуется увиденным мелочам».
Я вспоминаю предмет в израильской школе, который можно примерно обозначить как «личная ответственность». В течение года школьникам нужно в обязательном порядке побыть волонтерами. «Какие уроки вы бы добавили в современные школы?» – спрашиваю я у Плахотникова. «Знаете, сейчас в школах уроков так много, что жить некогда, – говорит мне Сергей. – Я бы убирал уроки. Собрать бы детей, чтобы погулять с ними по городу… а потом, опираясь на увиденное, понять, что мы можем изменить в школе. Но у нас ведь есть программа, и мы должны выдавать результат. В этом проблема современных учебных заведений: сейчас ценится эффективность, управляемость, простота. А другие ценности испарились. Но не все в этой жизни упрощается. Школа – не банк. Это управление содержанием, а не процессами. Посмотрите: были школы «с лицом», а сейчас они все обезличенные и под номерами. И очень много стало страха. Жить в ожидании конкурса – тупиковая ветвь развития. Школа должна проявляться через своих выпускников. А сейчас, глядя на учебные заведения, я подумываю, не перевести ли мне своего сына на домашнее обучение».
«Вот вы говорите про неэффективность школ. А я недавно изучил статистику удовлетворенности россиян системой образования, – вступает в разговор Дмитрий Зеливанский, руководитель второй смены в школе. – Шестьдесят семь процентов устраивает состояние учебных заведений. Еще двадцать – «удовлетворены в достаточной степени». Тех, кто считает, что в школах происходит что-то не то, – десять процентов. Для большинства людей происходящее сегодня в российских учебных заведениях – норма. При этом я вижу, как школа изнашивает детей, вижу 14-летние «живые трупы», которым уже ничего не интересно. У них остановились внутренние двигатели. Я недавно ездил в свою школу в Ростове-на-Дону: мне хотелось узнать, сколько детей умерло от наркотиков, насилия, сколько бывших учеников сидит в тюрьме. Но вместо статистики мне подсовывали результаты по математике и физике, как будто это важнее. Потому что школа не готова принять ответственность за влияние на твою жизнь».
Наш спонтанный разговор переходит на популярную тему «Успешность выпускника». Один из самых интересных и до конца не решенных вопросов: как мы мерим успех учеников? Количеством стобалльников по ЕГЭ или количеством будущих Тарковских, сформировавшихся в школе? И можем ли мы сказать, что одно менее значимо, чем другое? «Что такое успех? У меня для этого есть три критерия, – говорит Зеливанский. – Развитие личности, умение учиться и способность взаимодействовать. Мне кажется, что если ребенок в этих трех вещах реализуется, дальше в жизни он не пропадет. И школа должна помочь проявить странное образование внутри, которое называется личностью. На мой взгляд, только ради этого и стоит жить. Я сам из очень плохой школы в рабочем поселке Ростова. Мою школу нужно было закрыть и никого к ней не подпускать. И во взрослой жизни мне пришлось провести с собой очень большую работу, чтобы как-то приблизиться к человеческому облику. На примере своей жизни я понимаю, что все может быть иначе».
Дома со своим ребенком Зеливанский ведет долгие разговоры, обсуждая справедливость преподавательских решений. «Неизбежность учительской позиции в том, что ты всегда влияешь на другого человека, – говорит Дмитрий. – Да, ты можешь использовать инструменты страховки и безопасности – показать, что ты не идеален и тоже можешь ошибаться. Но в остальном глупо думать, что та самая «Марьиванна» учит только своему предмету и больше ничему. На детей влияет то, как она одевается, разговаривает, относится к школьникам».
«Главный вопрос, который перед уроком нужно ставить каждому преподавателю: какую связанную с уроком проблему мы хотим решить?»
Юрий Романов
«Все в школе зависит от целей, – продолжает Зеливанский. – Есть подход: я вас накажу, если не выучите теорему Пифагора, пусть даже 90 % из вас никогда в жизни не будут ее использовать. А есть другой подход: а что я хочу, чтобы было в конце школы? Если я хочу, чтобы развивалась личность, то нужно позволить учителю самому определять цели и задачи, ошибаться и исправлять ошибки. И нельзя преподавателя за это ругать. Наоборот, нужно помогать учителю справляться с давлением родителей по поводу оценок. Нужно оберегать педагога от системы, где за неверное действие сразу наказывают. И тогда роль учителя – организовать для ребенка среду, в которой уже сам школьник будет пробовать и ошибаться».
«Знаете, проще всего говорить на примере собственной жизни, – добавляет Плахотников. – В разговорах с преподавателями я часто размышляю: отдал бы я этим людям своего пятилетнего сына? И мне хотелось бы, чтобы учителям не страшно было привести своего ребенка. Чтобы можно было поменять педагогов классами, а учебный процесс бы продолжался. Если в школе дети будут интересны взрослым, то тогда и взрослые будут интересны детям. И это обоюдное любопытство снимет любые конфликты».
В учительскую возвращается Юрий Романов. «Ваш Кафка пригодился десятиклассникам на обществознании», – с ходу сообщает он Виктору Симакову. Мне приходится бороться с желанием схватить преподавателя за рукав и узнать подробности. Поэтому я просто отвожу Романова в сторону, чтобы узнать подробности. «Я люблю импровизировать и часто до начала урока не знаю, с чего начну, – говорит мне Юрий. – Обычно я придумываю что-нибудь новое буквально за полчаса до начала занятия. Вот я увидел новеллу Кафки, где сказано про охраняющего врата закона привратника и человека, который стремился к этому закону попасть. У меня как раз должно было начаться «занятие по запросу», на котором школьники захотели узнать про основы права. Я пришел с Кафкой, которого они только что читали с Симаковым на предыдущем уроке. Сначала они поразились: «Что, опять?!» Но я сразу всех успокоил – сказал, что мы посмотрим на тему с другой стороны».
Все, что произошло дальше, лучше всего описывает фраза присутствовавшей на уроке школьницы: «Это же надо было так выкрутить». В притче Кафки герой воспринимал закон как нечто высшее, священное – то, к чему нужно пробиться через тернии. Романов напомнил ученикам о том, что закон в культурах вроде иудаизма воспринимается именно так – как нечто непоколебимое, – и предложил сравнить это с традиционным пониманием права. Обсуждение продолжилось определением закона в разных культурах и видов правовых семей – англосаксонской, романо-германской и иудейской.
Лучшие вещи часто происходят именно так: случайно, спонтанно, в последний момент. За три часа фотосессии для обложки легендарного альбома Брюса Спрингстина «Рожденный бежать» Эрик Меола успел сделать больше девятисот портретов певца. На обложку попал тот, что был сделан случайно, – улыбающийся Спрингстин опирается на своего саксофониста. Один из любимых преподавательских приемов Юрия Романова тоже появился спонтанно. Заходя в кабинет к своему новому классу, Романов неожиданно сказал увидевшим его впервые ученикам: «Ну а теперь рассказывайте, что вы обо мне знаете». Выражениями лиц школьники ответили, что они не знают об учителе ничего. «Еще как знаете. Думайте!» – ответил Романов. Через паузу робкий голос школьницы высказал первое предположение: перед ними – мужчина. «Замечательно, начало положено. Что еще? «Вы