Подбежал Волокушин.
— Товарищ генерал, бомбардировщик к вылету готов.
— Где он? — уточнил Головин.
— На старте.
— Моторы прогреты?
— Так точно. Работают на холостых оборотах.
— Отлично! — одобрил генерал. — Проследите, чтобы в радиусе ста метров от самолета не было никого. Ни техников, ни оружейников. Даже часовых. Уловили?
— Есть!
— Майора Чиркунова ко мне.
Через несколько минут быстрым шагом подошел майор Чиркунов. На нем уже был шлемофон и краги, но не было обычного при вылете парашюта. Видимо, это обстоятельство смущало майора, он хотел объяснений, но не решался задать вопрос генералу.
— Товарищ генерал! Майор Чиркунов по вашему приказанию прибыл.
— Товарищ майор, — Головин встал по стойке «смирно» и придал голосу торжественность. — Приказываю вам совершить перелет по маршруту Москва — Курск — местечко Свобода — штаб Центрального фронта. Этот пакет вы передадите лично в руки генерала армии Рокоссовского. При попытке завладения пакетом кем бы то ни было, независимо от звания, приказываю без предупреждения открывать огонь на поражение из табельного оружия. Вылет через пять минут. Вопросы?
— Товарищ генерал… — Чиркунов принял пакет и хотел что-то уточнить.
— Я вижу, что вы меня поняли правильно. Выполняйте. Уловили?
Головин повернулся к Волокушину, давая Чиркунову понять, что нечего тут мямлить. Лезь в кабину и лети к Рокоссовскому.
— Товарищ подполковник, разрешите вас на минуточку? — подозвал он Волокушина.
Фон Гетц остался один: Чиркунов направился к «Петлякову», а генерал с комендантом ушли в штаб. Сейчас, в теперешнем своем положении фон Гетц не боялся русского плена. Не зная всех ужасов русской неволи, всей омерзительности ГУЛАГа, не сталкиваясь ежедневно и ежечасно с грубостью конвоя, он представлял себе, что где-то, возможно, нижние чины и содержатся в худших условиях, а он…
Он попал в спецлагерь НКВД для высших офицеров германской армии. Там было вежливое обращение, относительная свобода перемещения внутри зоны и полная свобода в выборе занятий. Генералы к работам не привлекались и страдали скорее от избытка досуга, нежели от изнурения. Да и кормили там, в общем-то, сносно. На аэродроме же фон Гетц вообще почти не ощущал на себе какие-либо существенные неудобства, которые испытывает человек, лишенный свободы. Он был тут в своей привычной среде, среди самолетов, пилотов и механиков.
Подопечные летчики уважительно обращались к нему «гражданин подполковник», а вне службы звали Конрадом Карловичем. Комендант тоже не докучал придирками. Его даже кормили вместе со всеми — в летной столовой и по летной норме. Даже выдавали черный горький шоколад как летчику. Он носил свои награды, заработанные в боях во имя Германии, и никого это, казалось, не смущало. За ним если и был надзор, то Конрад не ощущал его на себе.
Бежать он не думал. Периметр, укрепленный колючей проволокой, охранялся с собаками. Да и куда бежать в чужой враждебной стране? Местные жители, повстречавшись с ним, вряд ли стали бы сообщать властям. Скорее всего они просто устроили бы над ним самосуд. Быть подвергнутым линчеванию фон Гетцу не хотелось. После ужина его запирали на ночь в комнатке в караульном помещении, но Конрад так выматывался за день, а кормили так сытно, что он засыпал сразу же.
Фон Гетц внезапно пришел в сильное смятение. Все его подопечные были в небе, а в нескольких десятках метров от него стоял скоростной бомбардировщик с включенными двигателями. Если вот сейчас сделать короткий рывок, вскочить в кабину, двинуть сектор газа до упора вперед, а когда самолет наберет скорость, потянуть рукоятку на себя…
Нет, его не собьют. Зенитчики не будут знать, что в кабине бомбардировщика сидит немецкий пилот, а истребители, которые сейчас кружатся в воздухе, не имеют снарядов. Даже если они получат команду с земли кинуться за ним в погоню, то принудить его к посадке не смогут. Разве что идти на таран, но фон Гетц сумеет отвести машину от удара. Есть опасность быть сбитым в прифронтовой полосе зенитной артиллерией, но если километров за двадцать до линии фронта снизиться до ста — двухсот метров, то зениток можно не опасаться. Они его просто не увидят.
«Решай, Конрад, решай! — стучало сердце. — Около самолета — никого. Там будет только Чиркунов».
Сейчас у него есть все, о чем может мечтать солдат, попавший в плен. Относительная свобода передвижения, хороший паек и почтительное обращение. Если что-то сорвется, если произойдет какая-то заминка, если он споткнется о внезапно возникшую досадную и непредвиденную мелочь, то… Его не только изолируют от аэродрома, но и переведут в такой лагерь, где, как сказал генерал, «выживание не является обязательным».
«Не забывай, Конрад, что ты тут — пленный, — носилось в мозгу фон Гетца. — Твое место не здесь, а на фронте. Довольно учить большевиков. Пора их сбивать. Решайся!»
Головин дал Волокушину какое-то поручение, лишь бы тот смылся с глаз долой, а сам встал за грязной цистерной метрах в пятидесяти от «Петлякова» и из этого укрытия наблюдал за стартом. Вот, придерживая пакет, к самолету приближается майор Чиркунов. Вот он подходит к люку в днище фюзеляжа. Вот он поправляет шлемофон и ставит ногу на ступеньку люка.
«Где же этот чертов фон Гетц?! — у Головина от напряжения сжались кулаки. — Ну же, лопух!.»
Вот Чиркунов уцепился за поручень и оттолкнулся ногой, забрасывая тело внутрь бомбардировщика. Снаружи оставался виден только сапог на ступеньке люка.
И тут Головин увидел фон Гетца. Быстрее зайца немец пересек летное поле, поднырнул под фюзеляж «Петлякова» и оказался у люка. Он что было сил дернул за торчащий сапог, и Чиркунов, как мешок картошки, неуклюже вывалился на землю. Следом за ним на землю шлепнулся драгоценный пакет.
«Ну же, ну!..» — мысленно подбадривал фон Гетца Головин.
Генерал во все глаза смотрел на происходящее под днищем бомбардировщика. Его лысина взмокла.
Майор еще не успел понять, что происходит, как фон Гетц поднял его с земли за шиворот. Чиркунов было трепыхнулся, пытаясь нащупать почву и твердо встать на ноги, но немец не дал ему этого сделать. Одной рукой продолжая удерживать майора за шиворот, а другой подталкивая в спину, Конрад направил майора туда, где со свистом рассекали воздух металлические лопасти пропеллера.
Глухой удар, фонтанчик крови — и пропеллер отбросил рассеченное тело майора на траву.
Фон Гетц, не оглядываясь, подобрал с земли пакет и стремительней дикой кошки вскарабкался в люк. Через секунду тот за ним захлопнулся. Еще через пару секунд взревели оба мотора, «Петляков» качнул крыльями, дернулся и побежал по взлетке.
Головин облегченно вздохнул. Пусть теперь Гитлер попробует не поверить в подлинность документов!
На генерала навалилась какая-то непонятная усталость и полное равнодушие ко всему происходящему. Главное было сделано — фон Гетц «купился на провокацию» и повез «липу» немецкому командованию. До всего остального генералу сейчас не было дела. Он посмотрел в сторону берез, где несколько минут назад они стояли с фон Гетцем.
— Господи! Хорошо-то как! — вслух произнес Филипп Ильич. — И березки уже выпустили листочки. Весна! Пахнет-то как! Даже в Москву неохота возвращаться! Прилечь бы сейчас на травушку… Как же мы многое забыли за время войны! — О погибшем майоре — Герое Советского Союза — он даже не вспомнил…
— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — Волокушин бежал на него с бешеными глазами, за ним едва поспевали шесть караульных с винтовками с примкнутыми штыками. — Убег! Убег немец-то!
«Да, хватит лирики. О хорошем помечтать не дадут», — подумал генерал, а вслух сказал, обращаясь к Волокушину и наигрывая удивление:
— Да ну?
— Ей-богу, товарищ генерал! Как есть убег! Еще и Чиркунова убил, — пожаловался комендант.
— Он еще, кажется, и самолет с собой прихватил? — заметил генерал.
— Вот и я говорю. Убил Чиркунова и улетел на самолете, — Волокушин верещал так, будто искал управы на распоясавшегося фашиста.
Генерал на глазах у коменданта и караульных из человека превратился в монумент. Лицо его сделалось будто отлитым из чугуна, взгляд — каменным, глаза метнули пару молний.
— А вы, товарищ подполковник, куда смотрели, так вашу мать?! Вы, что, вашу мать, сюда поставлены паек летный жрать или службу нести?!
— Так вы же, товарищ генерал, сами приказали… — попытался оправдаться несчастный подполковник.
— Вы! Я! Головка от ружья! — перебил его Головин. — Вы что же, гражданин подполковник, всем пленным немцам будете бомбардировщики на память раздаривать?!
— Я… — открыл рот Волокушин.
— Молчать! — заткнул его Головин. — Караул! Арестовать.
Волокушин непослушными руками стал расстегивать ремень с кобурой и портупею.
Караул, подчиненный ему еще минуту назад, стал теперь его конвоем.
Головин отвернулся от арестованного коменданта, посмотрел в весеннее чистое небо, услышал хлопотливый щебет невидимой пичуги и подумал: «А все-таки он улетел! Я не ошибся в нем. Хорошо-то как!»
Генерал потянулся, расправляя могучие плечи, развел руки в стороны, широко и сладко зевнул и повернулся к подконвойному Волокушину.
— Слушай, комендант, у тебя закурить есть?..
«Начальнику *** Отдела Главного разведывательного Управления Генерального штаба Советской Армии
генерал-майору Головину Ф. И.
РАПОРТ
Настоящим сообщаю, что 27 апреля с.г. в 11 час. 37 мин. в четырех километрах севернее деревни Просекино пересек линию фронта бомбардировщик Пе-2, бортовой **, летевший со стороны Н-ского аэродрома. В соответствии с полученным ранее приказом за № 0***/*** от 26.04.42 г. зенитный огонь по указанному бомбардировщику не открывался, истребители на перехват не высылались.
Начальник службы ВНОС Западного фронта
полковник Пантелеев
Головин садился в машину в отличном расположении духа. Все у него сегодня получилось как нельзя лучше. Надо немедленно ехать в Москву и информировать Василевского о том, что все прошло по плану. Не могут немцы не поверить в «липу». Весь побег фон Гетца был обставлен так, будто это решение он принял самостоятельно и внезапно. В жертву успеха оперативной комбинации были принесены Герой Советского Союза майор Чиркунов и подполковник ВВС Волокушин,