В год, когда Лиз исполняется восемь, Сэди снова превращается в щенка. За несколько месяцев, предшествующих ее возвращению, она уменьшается, ее шерсть становится мягче, дыхание слаще, а глаза яснее. Она говорит все меньше и меньше до тех пор, пока совсем не прекращает. Перед тем как ее зубы выпадают, она сгрызает несколько книг Лиз. Хотя большую часть времени Сэди дремлет в саду Бетти, иногда у нее случаются странные всплески маниакальной активности, когда все, что она хочет делать, — это бороться с Пако и Джен. Обе старшие собаки переносят порывы Сэди со значительным хладнокровием.
За несколько недель до возвращения Сэди становится такой маленькой, что ее едва ли можно назвать щенком. Ее можно принять за большую мышь. Ее глазки закрываются, и Лиз приходится кормить ее каплями молока с мизинца. Сэди, кажется, до сих пор признает свое имя, когда Лиз произносит его. На рассвете в день возвращения Лиз и Оуэн отвозят Сэди к Реке. Это первое возвращение, на котором присутствует Лиз после своей неудачной попытки шесть лет назад.
На рассвете начинает дуть ветер. Течение все быстрее и быстрее несет младенцев вниз по Реке на Землю. Лиз наблюдает за Сэди так долго, как это возможно. Сэди превращается в точку, затем в крупицу, а затем в ничто.
По пути домой Оуэн замечает, что Лиз необычайно спокойна.
— Тебе грустно из-за Сэди, — произносит он.
Лиз качает головой. Она не плакала и не чувствует себя по-настоящему печальной. Но и счастливой она себя не чувствует. По правде говоря, она не чувствует ничего, за исключением напряженности в животе, как будто ее желудок сжался в кулак.
— Нет, — отвечает Лиз, — не совсем грустно.
— Что тогда? — спрашивает Оуэн.
— Я не слишком грущу, — говорит Лиз, — потому что Сэди уже некоторое время не была собой, и я знала, что в конце концов это произойдет. — Лиз делает паузу, пытаясь точно сформулировать свои чувства. — Я испугана, счастлива и возбуждена в какой-то степени.
— Все сразу? — спрашивает Оуэн.
— Да. Я счастлива и возбуждена, потому что приятно думать, что мой друг где-то на Земле. Мне нравится думать о собаке, которая не будет зваться Сэди, но в то же время будет моей Сэди.
— Ты сказала, что также напугана.
— Я беспокоюсь о людях, которые будут заботиться о ней на Земле. Надеюсь, они будут добры к ней и станут относиться к ней с юмором и любовью, расчесывать ее шерсть и кормить ее другими вещами кроме собачьего корма, потому что ей надоедает есть одно и то же. — Лиз вздыхает. — Если подумать, быть младенцем ужасно опасно. Так многое может пойти не так.
Оуэн нежно целует Лиз в лоб.
— С Сэди все будет в порядке.
— Ты этого не знаешь! — протестует Лиз. — Сэди может оказаться с людьми, которые будут держать ее взаперти весь день или тушить окурки об ее шерсть.
Глаза Лиз наполняются слезами при мысли об этом.
— Я знаю, что с Сэди все будет в порядке, — спокойно говорит Оуэн.
— Но как ты можешь знать?
— Я знаю, — произносит он, — потому что выбираю верить в это.
Лиз закатывает глаза:
— Иногда, Оуэн, ты говоришь такую чепуху.
Чувства Оуэна задеты. Он не разговаривает с Лиз остаток пути домой.
***
Позже этой ночью Лиз плачет по Сэди. Она плачет так громко, что будет Бетти.
— Ох, куколка, — говорит Бетти, — ты можешь взять другую собаку, если хочешь. Я знаю, что это не будет Сэди, но…
— Нет, — отвечает Лиз сквозь слезы, — я не могу, я просто не могу.
— Ты уверена?
— У меня никогда не будет другой собаки, — твердо говорит Лиз, — и, пожалуйста, никогда, никогда, никогда не говорит мне об этом снова.
***
Месяц спустя Лиз меняет свое мнение, когда на Другую сторону прибывает пожилой мопс по имени Люси. В тринадцать лет Люси наконец-то мирно умерла во сне в детской комнате Лиз (имущество Лиз было упаковано в коробки много лет назад, но Люси никогда не прекращала спать там).
С берега Лиз наблюдает, как Люси, немного страдающая артритом и с поседевшей мордой, вперевалку ковыляет по дощатому настилу. Она ковыляет прямо к Лиз и три раза машет своим слабо закрученным хвостом. Она наклоняет голову, щурясь на Лиз своими выпученными карими глазами.
— Где ты была? — спрашивает Люси.
— Я умерла, — отвечает Лиз на собачьем.
— Ах да, я старалась не думать об этом слишком много. Я просто притворялась, что ты рано пошла в колледж и не часто нас навещаешь. — Люси кивает своей милой морщинистой головой. — Мы так скучали по тебе. Элви, Оливия, Артур и я.
— Я тоже по вам скучала, ребята.
Лиз поднимает Люси с земли и держит тяжелую маленькую комнатную собачку в руках.
— Ты прибавила в весе, — дразнится Лиз.
— Только фунт, или два, или три, но не более, — отвечает Люси. — Лично я думаю, что выгляжу лучше с небольшим весом.
— Multum in parvo, — шутит Лиз. Это латынь, означает «многое в малом». Это девиз мопса и любимая шутка семьи Лиз из-за склонности Люси набирать вес.
— Лиз, — спрашивает Люси, щурясь на небо, — мы наверху? Это… рай?
— Я не знаю, — отвечает Лиз.
— Но ведь это не внизу, не так ли?
— Думаю, точно нет, — смеется Лиз.
Собака осторожно нюхает воздух.
— Ну, пахнет очень похоже на Землю, — заключает она, — только немного более соленый воздух. Здорово, что ты можешь так хорошо говорить сейчас, — шепчет Люси на ухо Лиз. — Мне так много надо рассказать тебе обо всем и обо всех.
Лиз улыбается:
— Не могу дождаться.
— Но сперва дайте мне что-нибудь поесть, а затем вздремнуть. А потом ванну и еще раз вздремнуть. Потом еще что-нибудь съесть и, может, погулять. Но затем надо безусловно что-нибудь поесть.
Лиз опускает Люси на землю, и они вдвоем идут домой, болтая по пути.
Глава 26Амаду
В день, когда Лиз увольняется из Отдела домашних животных, к ней в кабинет заходит человек, которого она хорошо знает, но никогда до этого не встречала. При близком рассмотрении мужчина выглядит иначе, чем через бинокль. Его взгляд мягче, но линии между бровей более выражены.
— Я Амаду Бонами, — говорит он правильно, с небольшим французско-гаитянским акцентом.
Лиз делает глубокий вдох, прежде чем ответить:
— Я знаю, кто вы.
Амаду замечает воздушные шары с увольнительной вечеринки Лиз.
— У вас вечеринка. Я зайду позже, — произносит он.
— Это вечеринка в честь моего выхода на пенсию. Если вы вернетесь позже, то не найдете меня. Пожалуйста, заходите.
Амаду кивает.
— Я недавно умер от рака, — говорит он. — Это был рак легких. Я не курил, но курил мой отец.
Лиз кивает.
— Я уже давно не водил такси. Я закончил вечерний колледж и стал учителем.
Лиз снова кивает.
— Вы даже не представляете, какое отчаяние я испытывал все эти годы. Я сбил вас своей машиной и не остановился.
— Вы позвонили в больницу с телефона-автомата, верно? — спрашивает Лиз.
Амаду кивает. Он смотрит на свои ботинки.
— Я думала об этом больше, чем кто-либо еще, полагаю. Я думала об этом, и остановка, вероятно, ничего бы не изменила, — говорит Лиз, положив руку на плечо Амаду.
В глазах Амаду слезы.
— Я продолжал желать, чтобы меня поймали.
— Вы не виноваты, — произносит Лиз. — Я не посмотрела по сторонам.
— Вы должны сказать мне честно. Ваша жизнь здесь была очень плохой?
Лиз думает о вопросе Амаду, прежде чем ответить.
— Нет. На самом деле моя жизнь была очень хорошей.
— Но вы, должно быть, по многому скучали?
— Я начала понимать, что моя жизнь все равно прошла бы либо здесь, либо где-нибудь еще, — отвечает Лиз.
— Это шутка? — спрашивает Амаду.
— Если это вас забавляет, то конечно, — посмеивается Лиз. — Так могу я спросить вас, Амаду, почему вы не остановились в тот день? Мне всегда хотелось это знать.
— Это не оправдание, но мой маленький сын был очень болен. Медицинские счета были головокружительными. Если бы я потерял свое такси или ваши родители потребовали бы денег, я не знаю, что случилось бы со мной или моей семьей. Я был в отчаянии. Конечно, это не оправдание, — качает головой Амаду. — Сможете ли вы простить меня?
— Я давным-давно простила вас, — отвечает Лиз.
— Но вы были так молоды, — произносит Амаду. — Я украл у вас много хороших лет.
— Жизнь не измеряется в часах и минутах. Дело в качестве, а не в продолжительности. Учитывая все обстоятельства, я была удачливее многих. Почти шестнадцать хороших лет на Земле, и уже восемь хороших здесь. Я ожидаю еще восемь, прежде чем все будет сказано и сделано. В сумме почти тридцать два года, это не так уж и плохо.
— Вам сейчас семь лет? Вы кажетесь очень зрелой.
— Мне семь-восемь, а это не то же самое, что просто семь. Мне было бы двадцать четыре, — говорит Лиз. — Иногда я и правда чувствую, что становлюсь моложе.
— На что это похоже? — спрашивает Амаду.
Лиз думает мгновенье, прежде чем ответить.
— Как будто засыпаешь в одну минуту, а просыпаешься в следующую. Иногда я забываю. Иногда беспокоюсь о том, что забуду. — Лиз смеется. — Я помню первый день, когда почувствовала себя по-настоящему маленькой. Это было, когда моему брату Элви исполнилось двенадцать. Мне в тот же год исполнилось одиннадцать.
— Это, должно быть, странно, — говорит Амаду, — становиться моложе.
Лиз пожимает плечами.
— Ты становишься старше, ты становишься моложе, я не уверена, что между ними есть такая разница, как я когда-то думала. Хотите воздушный шар для вашего сына?
— Спасибо, — говорит Амаду, выбирая красный из большого букета воздушных шаров на столе Лиз. — Откуда вы знаете, что мой сын здесь? — спрашивает он.
— Я наблюдала за вами в течение многих лет, — признается Лиз. — Я знаю, что он хороший мальчик, и знаю, что вы хороший человек.
Глава 27Детство
Оуэну шесть, а Лиз четыре.
Когда погода хорошая, они проводят послеобеденное время в саду Бетти. Он носит бумажную корону, она — розовую балетную пачку. В последние две недели погожих деньков Лиз располагает на коленях у Оуэна книгу «Вечный Тук».