Кэсс рассмеялась.
– Никогда бы не подумала, что французы подвластны мистике. Мне казалось, все они горячие приверженцы логики.
– Логика французов удивительно проста. Все, что они делают, по их мнению, логично именно потому, что это делают они. В этом неоспоримое преимущество их логики.
– Ясно, – вновь рассмеялась Кэсс. – Надеюсь, ты хоть прочел пьесу, а не просто последовал совету своего ясновидящего друга? Хорошая роль?
– Лучшая из всех, что были у меня до сих пор, – ответил он, немного помолчав.
Снова послышался звоночек машинки. Кэсс закурила, предложила сигарету Эрику и поднесла огонь.
– Думаешь осесть здесь или вернешься в Европу?
– Пока, – быстро проговорил он, – я не собираюсь возвращаться, хотя окончательное решение зависит от того, насколько успешно все сложится с ролью.
Кэсс почувствовала его нежелание распространяться на эту тему и мгновенно заговорила о другом:
– Мне хотелось бы присутствовать на репетициях. Я могла бы выполнять разные поручения, готовить тебе кофе и все такое. И тогда у меня появится чувство, что и я в меру сил способствовала твоему успеху.
– А почему ты решила, что будет успех? – улыбнулся он. – Кэсс, ты прелесть. Наверное, жены знаменитостей другого варианта просто не могут себе представить.
Рыдая и плача, роняя слезы на землю.
В их общении оставалась некоторая натянутость: оба знали причину, по которой он так неожиданно покинул Нью-Йорк, резко оборвав здесь свою театральную карьеру. Эрик представил себе в мечтах вечер премьеры и подумал: «Там будет Ив». Эта мысль взволновала его и одновременно успокоила. Впервые с тех пор, как сошел с парохода, он почувствовал себя в безопасности. До этого момента, даже болтая с Кэсс, он ощущал некоторое беспокойство. Уши его до боли жаждали слышать рядом шаги Ива: все остальные звуки ощущались как абсолютно бессмысленные. Рыдая и плача, роняя слезы на землю. На какое-то время Ив ушел из его жизни, оставив вместо себя яркое пятно, оно слепило, заслоняя от Эрика остальные лица. Он взглянул на Кэсс, его мучило желание рассказать ей об Иве, но он боялся, не зная, с чего начать.
– Скажешь тоже, жены знаменитостей! – воскликнула Кэсс. – Как бы мне хотелось разрушить этот миф! – Она всматривалась в лицо Эрика, потягивая виски, но, похоже, не ощущала вкуса спиртного. Я в конце пути, но терзания не оставляют меня. – Ты производишь впечатление уверенного в себе человека, – сказала она.
– Вот как? – Он был до крайности удивлен, но и обрадован. – На самом деле это не совсем так.
– Я хорошо помню, в каком состоянии ты уезжал. Хуже трудно представить. Все мы тогда беспокоились… я беспокоилась, что станет с тобой. Но сейчас ты в полном порядке.
– Да, – согласился он, зардевшись под ее пристальным взглядом. – Я не чувствую себя больше несчастным. Но и теперь не знаю, чего достигну.
– Зрелости, – серьезно проговорила Кэсс. – Вот чего ты достигнешь. Уже достиг. – И она снова обласкала его своей печальной, удивительно сердечной улыбкой. – Очень приятно видеть такое, даже немного… завидно. А я не многим завидую. Не помню, когда в последний раз испытывала подобное.
– Как странно, что ты мне завидуешь, – сказал Эрик и, поднявшись с дивана, подошел к окну. За его спиной звучал горестный и величественный плач Бесси и как-то значительно молчала Кэсс. Эрик понимал: ей тоже есть что сказать ему, но не догадывался, что именно. Доверять нельзя никому, значит, твой удел одиночество. Уставившись на воду, он спросил:
– А каким был Руфус… перед смертью?
И почти сразу же прибавил, повернувшись:
– Я не собирался задавать этот вопрос, но, думаю, мне надо знать.
Ее лицо, наперекор легкомысленным кудряшкам, стало задумчиво-сосредоточенным. Губы дрогнули, словно от боли.
– Кое-что я написала тебе в письме, – сказала она. – Но, не зная, в каком ты находишься состоянии, боялась обрушить на тебя лишнее страдание. – Она затушила сигарету и закурила новую. – Он очень страдал… ты знаешь. – Она помолчала. – По сути, мы были с ним не очень близки. Вивальдо знал его намного лучше.
Эрик почувствовал неожиданный прилив ревности: Вивальдо!
– Редко виделись. У него был роман с одной южанкой, из Джорджии…
Обретя заново моего давно потерянного друга, я могу остаться дома.
– Об этом ты не писала, – сказал он.
– Не писала. Он плохо с ней обращался. Часто бил…
Эрик смотрел на женщину, чувствуя, что бледнеет: ему вспомнилось больше, чем он того хотел, а пробудившиеся в душе неведомые и невидимые силы ставили под угрозу его надежды, в том числе надежду на безопасность. Он видел перед собой лицо Руфуса, его руки, тело, слышал его голос, вспомнил с болью свое постоянно униженное положение.
– Бил? За что?
– Кто знает? За то, что она южанка… белая. Не знаю. Он был Руфусом, вот и все. Со стороны это выглядело ужасно. Славная была девушка, может, немного сентиментальная…
– Ей что, нравилось быть униженной? Я хочу сказать, не было ли в ней чего-нибудь в этом роде? Может, ей хотелось, чтобы ее били?
– Не думаю. Уверена – нет. Хотя, возможно, каждый из нас в какой-то период своей жизни подсознательно стремится быть униженным, но все же жизнь намного сложнее. Не верю я в подобные теории. – Она помолчала. – По правде говоря, я думаю, она любила Руфуса, искренне любила и хотела, чтобы и он любил ее.
– Как все может запутаться… – сказал Эрик. Он давно держал в руке пустую рюмку.
Слабая улыбка пробежала по лицу Кэсс.
– Короче говоря, дела у них шли все хуже, и в конце концов ее поместили в лечебницу…
– Ты имеешь в виду психиатрическую больницу?
– Да.
– В какую?
– Где-то на Юге. Приехали родные и забрали ее с собой.
– Боже мой! – сказал он. – Продолжай, пожалуйста.
– Ну а потом пропал Руфус… Он исчез надолго, тогда-то я и познакомилась с его сестрой, она приходила к нам домой – искала его повсюду. Он объявился на один вечер, а потом… умер. – Кэсс беспомощно разжала и снова сжала в кулак руку.
Эрик вновь повернулся к окну.
– Девушка с юга, – сказал он. Тупая слабая боль сжала сердце. То время, когда его бросало то в жар, то в холод, когда он дрожал и задыхался от постоянного нервного напряжения, кануло в прошлое. Боль ослабела, тогда же она была почти непереносима. Сказать, что он просто вспомнил ее, было бы неточно: эта боль вошла в его плоть и кровь, стала частью его самого. Ее власть ослабела, но не ушла совсем: перед ним вновь возникло лицо Руфуса, чернокожее, с темными глазами и крупным, четко прорисованным ртом с толстыми губами. Он любовно смотрел на Эрика. Потом облик этот сменился, появились другие выражения – лукаво-просительное – человека, охваченного желанием, отрешенно-удовлетворенное – после достижения цели. А потом на мгновение – лицо Руфуса перед смертью и летящее вниз тело – в воду, в ту самую, на которую устремлен сейчас его взгляд. Старая боль отхлынула, отступила, затаившись глубоко внутри. Но сердце пронзила новая боль, пока еще не нашедшая себе укромного уголка в душе, когда-нибудь она отыщет его и останется с Эриком навсегда. Обуздай тоску. Не позволяй ей бесчинствовать здесь. Она не дает мне спать, не дает спокойно сидеть, отдыхая в кресле.
– Налить тебе еще? – спросила Кэсс.
– О’кей. – Она взяла его рюмку и еще не дошла до бара, как он заговорил: – Ты ведь знала о нас, верно? Думаю, все знали, хотя нам казалось, что мы очень осторожны. У него, правда, и девчонки не переводились.
– У тебя, кстати, тоже бывали, – сказала Кэсс. – Помнится, ты даже подумывал жениться.
Эрик взял рюмку с бара и заходил по комнате.
– Была одна такая. Давно не вспоминал о ней. – Он остановился и скорчил кислую гримасу. – Тогда вокруг меня действительно крутилось несколько девушек. Теперь даже имен не помню. – Стоило ему произнести эти слова, как в мозгу промелькнули два или три имени старых подружек – он много лет не вспоминал о них. Эрик вновь опустился на диван. Кэсс, стоя у бара, смотрела на него.
– Наверное, терпел их из-за Руфуса, – произнес он с болью, – пытался что-то доказать ему и себе.
В комнату прокралась темнота. Бесс пела: «Тоска гонит меня, не оставляет ни на минуту. Она кружит вокруг моего дома, заглядывает внутрь». Песня кончилась, иголка в тишине царапала пластинку, потом проигрыватель отключился. Мысли Эрика болезненно вернулись к этим нелюбимым – но нельзя сказать, чтобы нежеланным – девицам. Ему припомнилась их нежная кожа, запах ее; странно, что эта сторона его существа так долго молчала. Из-за Ива, конечно. И тут Эрика охватило негодование, с которым он не мог совладать: он вспомнил, как Ив таскался к девушкам в Латинский квартал и Сен-Жермен-де-Пре. Тогда похождения Ива особенно не задевали Эрика: ведь тот не придавал им никакого значения. Однако сейчас его вдруг охватил ужас, вырвавшийся из глубин подсознания, словно ныряльщик из воды: он может здесь потерять Ива. Это обязательно случится. И останется ни с чем – ни женщины, ни Ива. У него зачесалось все тело, а на коже выступил пот. Но он все-таки улыбнулся, повернувшись к севшей рядом на диван Кэсс. Она этого не заметила и, поглощенная своими мыслями, тихо сидела в полумраке, сложив руки на коленях.
– Веселая у нас с тобой компания, – пошутил он.
Она, улыбаясь, встала, зябко поводя плечами.
– Да уж. Я начинаю волноваться, где дети – им пора быть дома. Пожалуй, время зажечь свет. – Она включила светильник у бара. Теперь река и фонари на набережной светились более мягким светом, как бы говоря, что вскоре неизбежно наступит ночь. Все затянулось серой перламутровой дымкой, в которой вспыхивали золотые огоньки. – Пойду позову Ричарда.
– Не представлял себе, что так быстро привыкну к здешней жизни.
Она быстро глянула на него, и лицо ее озарилось улыбкой.
– А это хорошо?
– Еще не знаю. – Эрик хотел кое-что прибавить, рассказать про Ива, но услышал, как хлопнула дверь кабинета, повернулся, чтобы приветствовать входившего в комнату Ричарда, который показался ему очень высоким, похорошевшим и моложавым.