Кэсс вернулась, успев за время отсутствия причесаться и освежить косметику, глаза ее горели сухим огнем. Она села на свое место и подняла рюмку.
– Я готова, можно уходить, – сказала она и прибавила: – Спасибо тебе, Вивальдо. Не поговори я сейчас с другом, боюсь, не смогла бы жить.
– Смогла бы, – проговорил Вивальдо, – но я понимаю, что ты имеешь в виду. За тебя, Кэсс, – и тоже поднял рюмку. Было без двадцати восемь, теперь он уже боялся звонить в ресторан. Вот расстанется с Кэсс, тогда и позвонит.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Не знаю. Думаю нарушить одну из заповедей, кажется, шестую. О прелюбодеянии.
– Нет, прямо сейчас.
– Сейчас и собираюсь нарушить.
Оба рассмеялись. Что-то подсказало Вивальдо, что она не шутит.
– Я его знаю?
– Ты с ума сошел? Представь себе людей из окружения Ричарда!
Вивальдо улыбнулся.
– Ну хорошо. Только, пожалуйста, без глупостей, Кэсс.
Она опустила голову.
– Вряд ли я способна на измену, – пробормотала она и прибавила: – Давай уйдем.
Они подозвали официанта, расплатились и вышли на улицу. Солнце садилось, но пекло не меньше. Камень, сталь, дерево, кирпич и асфальт, весь день поглощавшие жар, будут теперь отдавать его до утра. В молчании прошли они два квартала до Пятой авеню, и было в этом молчании нечто, из-за чего Вивальдо оттягивал момент расставания, ему почему-то не хотелось отпускать Кэсс.
Они остановились на безлюдном перекрестке, где почти не было движения.
– Тебе куда? – спросил он.
Она окинула взором улицу. Со стороны парка показалось желто-зеленое такси.
– Не знаю. Пойду, наверное, в кино.
Машина остановилась перед светофором. Кэсс резко вскинула руку.
Вивальдо вновь предложил свои услуги:
– Хочешь, пойдем вместе? Я буду твоим телохранителем.
Она рассмеялась.
– Спасибо, Вивальдо, но в этом нет необходимости. Меня больше не нужно опекать. – Такси свернуло в их сторону, подъехало и остановилось. Вивальдо посмотрел на Кэсс, удивленно подняв брови.
– Ну… – начал было он.
Она открыла дверцу машины. Вивальдо придержал ее рукой.
– Спасибо, Вивальдо, – повторила она. – Спасибо за все. Я тебе скоро позвоню. Или ты позвони. Я буду дома.
– О’кей, Кэсс, – он легко потрепал ее по щеке. – Будь умницей.
– И ты. До свидания. – Она села в такси, Вивальдо захлопнул за ней дверцу. Кэсс склонилась к шоферу, что-то говоря, и машина, тронувшись, покатила к центру. Она, обернувшись, успела помахать ему рукой, и тут такси свернуло в сторону.
Для Кэсс прощание с Вивальдо было как прощание моряка с землей: кто знает, что случится за то время, пока он будет вдали от нее. После пересечения 20-й улицы и Седьмой авеню Кэсс попросила шофера проехать еще квартал и высадить ее у кассы кинотеатра «Лоус Шеридан», там она расплатилась и в конце концов оказалась на балконе этой чудовищной обители идолопоклонства. Она закурила, радуясь, что находится в темноте, которая не давала ей, однако, чувства защищенности. На экране тем временем вовсю виляла бедрами девица, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении Дорис Дей. Кэсс вдруг подумала: безумие было идти в кино, я его терпеть не могу, и неожиданно для себя разревелась. Она плакала, продолжая смотреть на экран, завеса слез отделяла от нее широкое красное лицо Джеймса Кегни, которое не поддавалось никакому гриму. Взглянув на часы, Кэсс увидела, что сейчас ровно восемь. Много это или мало? – задала она себе идиотский вопрос, зная, что из такого вот глупого поведения проистекают многие ее беды. Боже мой, тебе тридцать четыре года, выходи на улицу и звони ему. Но она выжидала, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: рано сейчас звонить или поздно. Наконец, когда на экране стала свирепствовать широкоформатная цветная буря, Кэсс спустилась вниз и отыскала телефонную будку. Войдя внутрь, набрала номер, услышала автоответчик и, снова поднявшись на балкон, села на свое место.
Кэсс с трудом высидела этот бесконечный фильм. В девять часов она спустилась вниз, решив выпить где-нибудь по дороге домой. Дом. И она опять набрала тот же номер.
Один гудок, второй… Потом трубку подняли. Молчание. И вдруг агрессивное «алло», произнесенное с непередаваемо протяжной интонацией.
У нее перехватило дыхание.
– Алло!
– Алло, Эрик?
– Да.
– Это я, Кэсс.
– О, – удивился он и тут же, спохватившись: – Как поживаешь, Кэсс? Спасибо, что позвонила. А я вот сижу здесь, пытаюсь читать пьесу и постепенно схожу с ума. Настроение просто отчаянное.
– Мне кажется, ты ждал, что я позвоню. – Теперь попробуйте сказать, подумала она в состоянии какого-то иррационального смятения, что я не играю в открытую.
– Что ты сказала, Кэсс? – Но по тону вопроса она почувствовала, что он понял ее.
– Я сказала, что ты, должно быть, предвидел этот звонок.
Помолчав, он признался:
– Да. В какой-то степени. – И прибавил: – А где ты, Кэсс?
– На углу, рядом с твоим домом. Можно подняться?
– Конечно.
– Хорошо. Через пять минут буду у тебя.
– О’кей. Послушай, Кэсс…
– Да?
– У меня дома нет ни капли спиртного. Купи бутылочку виски, я тут же расплачусь.
– Какую предпочитаешь марку?
– Все равно. Какую хочешь.
Случилось чудо: на душе у нее полегчало, словно камень свалился. Она рассмеялась:
– «Блейк Лейбл»?
– Отлично.
– Сейчас буду.
– Жду тебя.
Она повесила трубку, продолжая глядеть на черный сверкающий аппарат, принесший ей… спасение? Затем вышла на улицу и, зайдя в первый попавшийся винный магазин, купила бутылку виски. Бутылка, оттягивая сумку из соломки, делала существование Кэсс более реальным – как наличие железнодорожного билета делает неизбежной будущую поездку.
Что она скажет ему? Что он скажет ей?
Она услышала в домофоне его голос: «Это ты, Кэсс?» и поспешила ответить: «Да». По лестнице она взбежала как девочка. Эрик ждал ее у дверей, улыбающийся и бледный, одет он был в тенниску и старые армейские брюки. Его подлинность испугала Кэсс, а также красота… или, точнее, мощь его облика, что в мужчине почти одно и то же. Казалось, она видит его впервые – короткие взъерошенные рыжие волосы, почти квадратный, прорезанный морщинами лоб, брови, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении гуще, а глубоко посаженные глаза – темнее. На подбородке небольшая ямка, ее Кэсс прежде не замечала. Рот выглядел больше, губы – полнее, зубы – не совсем ровными. Эрик был небрит, щетина отливала золотом в желтом свете лестничной клетки, брюки – без ремня, на голых ногах – кожаные сандалии.
– Заходи, – пригласил он, и Кэсс быстро проскользнула внутрь, не касаясь его тела. Эрик закрыл за ней дверь.
Пройдя на середину комнаты, она оглядела ее ничего не видящими глазами; потом они обменялись робкими, затравленными взглядами, не осмеливаясь помыслить о том, что может произойти. Эрик был испуган, но не подавал виду. Кэсс чувствовала, что ее изучают, прикидывают, какова она – новая загадка. Ничего еще не решив, он как бы примерялся к ней, и Кэсс догадалась: понять, что таится в его сердце, можно только открыв свое. А вот что скрывается в ее сердце, она-то и не знала… или не хотела знать.
Эрик взял у нее сумку и положил на книжную полку. По его неуверенным движениям Кэсс поняла, что он не привык принимать у себя женщин. На проигрывателе стояла Пятая симфония Шостаковича, на кровати валялась раскрытая пьеса «Рай для охотников», освещенная светом ночника. Настольная лампа была еще одним и последним источником света в этой комнате. В небольшой квартирке не было почти никакой обстановки, атмосфера почти монашеская – здесь не столько жили, сколько трудились, и внезапно Кэсс остро почувствовала, как неприятно может быть Эрику вторжение женского начала в его неприхотливое жилище.
– Давай выпьем, – предложил он и вытащил из ее сумки бутылку. – Сколько я тебе должен?
Она сказала, и он нерешительно вручил ей несколько мятых банкнот из тех, что лежали на камине рядом с ключами. Потом пошел на кухню, по дороге раскупоривая бутылку. Кэсс видела, как он достает стаканы и лед. На кухне был страшный беспорядок, у Кэсс руки чесались пойти и прибраться там, но она не решалась – не те еще у них отношения. Она устало подошла к кровати и, присев на краешек, взяла в руки пьесу.
– Не могу понять, хорошая это пьеса или плохая. Никак не разберусь. – Неуверенность делала его южный акцент более заметным.
– Кого ты играешь?
– Одного негодяя по имени Малкольм. – Поглядев список действующих лиц, Кэсс узнала, что так звали сына Эгана. Текст был весь очеркан карандашом, были замечания и на полях. Она прочитала одно: «Тут стоит вспомнить то, что я знаю об Иве». Эта надпись относилась к реплике: «Не буду принимать этот чертов аспирин. У человека болит голова, так дайте ему почувствовать эту боль».
– Хочешь воду или только лед? – крикнул Эрик.
– Немного воды, пожалуйста.
Вернувшись в комнату, Эрик вручил ей хайболл[61].
– Я играю последнего мужского представителя большой и богатой американской семьи, составившей состояние путем разных махинаций и темных делишек. Продолжать в том же духе я не могу – изменились законы, и потому мне остается только заделаться крупным профсоюзным боссом, а мой папаша даже готов упечь меня за решетку как коммуниста. У нас с ним есть парочка отличных сцен. В общем, один другого стоит. – Эрик широко улыбнулся. – Спектакль может с треском провалиться.
– Главное, постарайся, чтобы у нас были билеты на премьеру.
Воцарилось молчание, в нем словно эхом отдавалось произнесенное ею «нас», оно гремело сильнее всех ударных в симфонии Шостаковича.
– Да я весь зал заполню своими друзьями, – сказал он, – так что тебе не стоит беспокоиться. – Они вновь замолчали. Эрик сел на кровать рядом с Кэсс и посмотрел ей в глаза. Она отвела взгляд.
– Ты заставляешь меня переживать необычные чувства, – вымолвил он. – Не думал, что когда-нибудь вновь испытаю их.