Кэсс выключила ночник, продолжая видеть в сумерках его надвигающееся тело. Эрик взял ее с непосредственностью и пылкостью юноши: она пробудила в нем дотоле дремавшего зверя, и тот вырвался из клетки с яростью, ошеломившей и изменившей обоих. После он заснул у нее на груди, словно ребенок. Она разглядывала его слегка приоткрытый рот, выступающие вперед матово поблескивающие зубы, тонкую серебристую струйку, стекающую с уголка рта, слабо пульсирующую жилку на поросшей рыжим пушком руке – она давила ей на бедро; одна нога с обращенным к ней коленом поджата, на лежащей ладонью кверху руке подрагивал мизинец; Эрик лежал так, что живота и полового органа не было видно.
Кэсс взглянула на часы. Десять минут второго. Надо возвращаться домой. Чувства вины не было, и это ее обрадовало, хотя некоторая тревога оставалась. Она освободилась от тяжелого груза, снова стала собой – впервые за долгое время.
Кэсс осторожно высвободилась из объятий спящего Эрика, поцеловала его в лоб и укрыла. Затем пошла в ванную и приняла душ. Под струей воды она тихонько запела, а потом с наслаждением вытерлась полотенцем, хранившим его запах. Она одевалась, продолжая мурлыкать себе под нос, потом стала приводить в порядок волосы, но вспомнила, что шпильки остались на ночном столике. Она вышла из ванной и увидела Эрика, сидящим в постели с сигаретой в руке. Они улыбнулись друг другу.
– Как ты себя чувствуешь, детка? – спросил Эрик.
– Чудесно, а ты?
– Тоже чудесно, – и он смущенно засмеялся. Потом спросил: – Тебе нужно уходить?
– Да. Нужно. – Она взяла с ночного столика шпильки и заколола волосы. Эрик притянул ее к себе и поцеловал.
Странный поцелуй, в его продолжительности было что-то печальное. Казалось, он искал в ней нечто такое, что давно уже отчаялся найти, сомневаясь, что это возможно.
– Ричард проснется?
– Не думаю. Впрочем, это неважно. Мы теперь редко проводим вечера вместе – он работает, я читаю, или иду в кино, или смотрю телевизор. – Она коснулась ладонью его щеки. – Не беспокойся.
– Когда я увижу тебя?
– Скоро. Я позвоню.
– А я могу позвонить? Или ты считаешь, лучше не надо?
Она заколебалась.
– Все равно. – Оба подумали: пока все равно. Он поцеловал ее еще раз.
– Жаль, что ты не можешь остаться, – сказал он. И снова засмеялся. – Мы еще в самом начале, надеюсь, ты это понимаешь.
– Конечно, понимаю, – сказала она. Эрик прислонился к ней своей небритой щекой. – Но сейчас мне нужно ехать.
– Проводить тебя до такси?
– Эрик, не говори глупости. Какой смысл?
– Мне приятно. Подожди минуточку. – Он соскочил с кровати и поспешил в ванную. Кэсс слушала журчание и плеск воды, обводя еще раз взглядом жилище Эрика – теперь все здесь казалось до боли знакомым. Надо будет выбраться сюда поскорее, чтобы все привести в порядок. Днем это будет трудно сделать, разве что в субботу. Кэсс сообразила, что для романа ей понадобится прикрытие, и подумала об Иде и Вивальдо.
Эрик вышел из ванной, надел трусы, брюки и тенниску, сунул ноги в туфли. Тщательно вымытое лицо было сонным и бледным. Распухшие губы пылали как у античных героев и богов на фресках.
– Ты готова? – спросил он.
– Готова. – Он передал ей сумку.
Обменявшись быстрым поцелуем, они спустились по лестнице и вышли на улицу. Эрик держал свою руку на талии Кэсс. Они молча шли по совершенно пустой улице. Люди виднелись только за стеклами баров, они отчаянно жестикулировали и, казалось, что-то выкрикивали там, в чаду, при желтоватом освещении; в боковых улочках тоже шла своя ночная жизнь, там бродили во мраке люди с собаками на поводках, те что-то вынюхивали, и казалось, их хозяева тоже. Они миновали кинотеатр и вышли на авеню в том месте, где находилась больница, и в тени этого большого, похожего на шатер здания обменялись улыбками.
– Я так рад, что ты позвонила, – сказал он. – Просто ужасно.
– А я рада, что ты оказался дома, – отозвалась она.
Они еще издали увидели такси, и Эрик поднял руку.
– Через пару дней позвоню, – сказала Кэсс. – В пятницу или в субботу.
– Буду ждать. – Такси остановилось. Эрик открыл дверцу и помог ей сесть, потом наклонился и поцеловал на прощание.
– Будь умницей.
– Ты тоже. – Он захлопнул дверцу и помахал рукой. Такси двинулось с места, и, отъезжая, Кэсс видела, как он в одиночестве возвращается на длинную и темную улицу, только что пройденную ими вместе.
На пустынной Пятой авеню совсем не было телефонных будок, и Вивальдо, миновав погрузившийся в тишину высокий многоквартирный дом, вышел на Шестую авеню и, заскочив в первый попавшийся бар, тут же бросился к телефону. Набрав номер ресторана, он довольно долго ждал, прежде чем услышал в трубке раздраженный мужской голос. Вивальдо попросил позвать Иду Скотт.
– Она сегодня не работает. Сказала, что неважно себя чувствует. Попробуйте позвонить ей домой.
– Спасибо, – поблагодарил он, но мужчина уже повесил трубку. Вивальдо словно окаменел, он не испытал никаких чувств, даже удивления, но ему пришлось-таки привалиться к стенке будки, чтобы справиться с леденящей слабостью и головокружением. Потом, собравшись с духом, он набрал собственный номер. Там никто не отвечал.
Выйдя из телефонной будки, Вивальдо оказался в баре, обычном баре для рабочего люда, в зале работал телевизор – показывали чемпионат по борьбе. Он заказал двойное виски и облокотился на стойку. Его окружали люди, которых он знал с детства, почти с пеленок. Как будто вернулся домой после долгого, принесшего одни разочарования путешествия, вернулся, чтобы узнать, что за это время стал чужаком. Они не смотрели на Вивальдо, или так только казалось, впрочем, таков был стиль этих людей; но если они и не замечали обычно всех деталей, все же видели гораздо больше, чем полагали другие. Стоявшие рядом два негра в рабочих одеждах, похоже, заключили пари, кто победит в поединке, но за его развитием следили как-то вяло. Они шумно беседовали, подшучивая друг над другом – улыбка не сходила с их лиц, – и часто заказывали спиртное, то взрываясь громким смехом, то вновь переключаясь на чемпионат. Большинство же мужчин, рассеянных поодиночке вдоль стойки, стояли, молча уставившись в телевизор или просто о чем-то думая. В глубине бара располагались кабинки. В одной сидели две негритянские супружеские пары: пожилые муж и жена и совсем юная парочка. В другой – потягивали пивко трое на вид беспутных юношей; а в третьей – мужчина с необычной внешностью, возможно, перс, накачивал спиртным смазливую девицу с косичками. Супружеские пары о чем-то серьезно беседовали, пожилая негритянка, подавшись вперед, что-то доказывала остальным с большим пылом; юноши громко ржали, исподтишка посматривая на смуглолицего мужчину и смазливую девушку, – если этим вечером не случится чего-нибудь необычного, они, как всегда, отправятся к кому-нибудь на хату и будут там дрочить на глазах друг у друга. Седовласый бармен в очках на располневшем лице следил из-за стойки за телевизионным матчем. Вивальдо тоже перевел взгляд на экран, где два рыхлых мужика, далеко не первой молодости, тузили друг друга на ковре, время от времени их сменяла на экране чувственно улыбающаяся блондинка, рекламирующая мыло, но зрелище на ковре было более чувственным, чем ее оскал. Один из присутствующих, по виду бесполое существо с мощной челюстью, вдруг жадно, с нервическим удовольствием сделал несколько затяжек, а потом снова уставился на экран телевизора, где продолжали бороться, издавая стоны, мужчины, которым давно пора было лежать в постели – возможно, даже друг с другом.
Где она? Где? С Эллисом, конечно. Но где? В ресторан она позвонила, а ему – нет. Она скажет: «У нас ведь не было никаких планов, дорогой. Я знала, что ты встречаешься с Кэсс, и была уверена, что вы поужинаете вместе». Где она? Да пошла она к черту! Скажет: «Дорогой, ну не надо так. Представь, что я устраиваю тебе скандал всякий раз, когда ты задерживаешься, пропускаешь с кем-то по рюмочке. Я доверяю тебе, и ты должен доверять мне. А что, если я действительно стану певицей, тогда мне придется видеть множество людей, как ты тогда будешь к этому относиться?» Она доверяет ему только потому, что ей наплевать на него, пошла она к черту! Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.
О, Ида… Она скажет: «Когда ты ушел, позвонила мама, она просто потеряла голову. Отец подрался с кем-то, его сильно порезали, я только что вернулась из больницы. Мама хотела, чтобы я осталась у нее, но я знала, что ты будешь волноваться, и поспешила домой. Им не нравится, что я живу у тебя, может, они со временем привыкнут, но пока, думаю, отец именно из-за этого стал таким вспыльчивым. Он еще не успел оправиться после смерти Руфуса, ты ведь знаешь, дорогой. Налей мне, пожалуйста, чего-нибудь, я просто валюсь с ног».
Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.
Она скажет: «Вивальдо, ну как ты можешь так думать? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя!» В голосе ее будет слышаться волнение, на глаза навернутся слезы. Внезапно, хотя он знал, что сам придумывает все эти объяснения, в нем ожила надежда, горло свела судорога, он отмел прочь все сомнения. Может быть, она все же любит его, может быть… но тогда почему они не могут достучаться друг до друга? Возможно, тут во многом его вина, он не умеет отдавать, не умеет любить. Любовь – страна, о которой он ничего не знает. Он даже неохотно признал, что, может быть, и не любит Иду. Может, только потому, что она не белая, он и осмелился предложить ей себя. Возможно, в глубине души он надеялся, что она не посмеет презирать его.
Если она догадывается об этом, гнев ее может быть страшен, и ему никогда не удастся покорить ее.
Вивальдо вышел из бара и снова оказался на улице, не зная, что ему делать, зная только одно – домой он не пойдет. Ему хотелось поделиться своей болью с другом, мужчиной, но у него не было друзей, разве что Руфус. Вивальдо хотел позвонить Эрику, но передумал. Что он знал теперь о жизни Эрика? А вникать в нее сегодня просто не мог.