– У нас в доме есть еда?
– Да. Ты голодный?
– Как волк. – Он вышел из ванной. – Что говорил Ричард?
Стоя на кухне спиной к нему, Ида рылась в шкапчике под раковиной, где стояли кастрюли и сковородки, и наконец извлекла сковороду. По затянувшемуся молчанию Вивальдо понял, что Ричард напугал-таки ее.
– Ничего хорошего. Впрочем, сейчас это уже неважно. – Ида поставила сковородку на плиту и открыла дверцу холодильника. – Ты и Кэсс были для него всем. А теперь, когда вы так скверно обошлись с ним, он просто не знает, что делать. – Она вытащила из холодильника помидоры, салат и отбивные и положила все на стол. – Ему хотелось разозлить меня, но мне только стало его жаль. Он очень несчастен. – Она помолчала. – Мужчины, когда они по-настоящему несчастны, выглядят очень беспомощными.
Вивальдо приблизился к ней сзади и поцеловал.
– Ты уверена?
Она вернула ему поцелуй, серьезно сказав:
– Абсолютно. Вы не можете поверить, что с вами случилось несчастье. Убеждены, что произошла ошибка.
– Какая же ты мудрая! – сказал он.
– Вовсе нет. Я всего лишь бедная невежественная чернокожая девушка, которая пытается выжить в этом мире.
Он рассмеялся.
– Если ты всего лишь бедная невежественная чернокожая девушка, пытающаяся выжить в этом мире, то мне не хотелось бы иметь дело с тем, кто вбил тебе это в голову.
– А ты никогда ничего не узнаешь. Ты что, думаешь, женщины говорят всегда правду? Вовсе нет. Они не могут. – Она отошла от него и пустила воду, загремев еще одной сковородкой; потом зажгла огонь и бросила в его сторону насмешливый взгляд. – Да мужчинам правда и не понравилась бы.
– Не очень ты жалуешь мужчин.
Она ответила:
– Не могу сказать, что достаточно хорошо знаю их. Тех, которые могут зваться мужчинами, почти не встречала.
– У меня-то хоть есть надежда?
– Есть небольшая, – проговорила она все так же насмешливо. – У тебя еще кое-что получается.
– Что ж, – сказал он, – видимо, это самая приятная вещь, которую ты мне за все время сказала.
Ида рассмеялась, но смех прозвучал как-то печально. Во всем ее облике ощущалось сегодня какое-то трагическое одиночество, и он, присматриваясь к ней, невольно тяготился этим. Она словно почувствовала это:
– Бедняжка, Вивальдо. Я очень мучаю тебя, правда, дорогой?
– Я не жалуюсь, – осторожно произнес он.
– Это правда, – сказала она, перебирая рис. – Я много чего болтаю. У меня язык как бритва, но ты ведь смирился?
– Может, – спросил он, – я слишком со многим мирюсь?
Нахмурясь, она бросила промытый рис в кипящую воду.
– Может быть. Черт побери. Не думаю, что женщины вообще знают, чего хотят, ни одна нипочем не знает. Взять хоть Кэсс… Хочешь чего-нибудь выпить перед обедом? – неожиданно спросила она.
– Конечно. – Он достал бутылку, стаканы и вытащил лед. – Что ты имеешь в виду, говоря, что женщины не знают, чего хотят? Разве ты этого не знаешь?
Ида нарезала помидоры в огромную салатницу, она все время искала себе какое-то дело.
– Конечно нет. Раньше думала, что знаю. Была уверена. Теперь той уверенности больше нет. – Она помолчала. – И поняла я это только… прошлой ночью. – Она бросила на него насмешливый взгляд, передернула плечиками и принялась яростно резать еще один помидор.
Он поставил один стакан ближе к ней.
– Что случилось? Что смутило тебя?
Она засмеялась, и снова он уловил в ее смехе глубокую печаль.
– Жизнь с тобой! Не веришь? Я попалась на крючок.
Вивальдо притащил из другой комнаты свой рабочий стул и теперь покачивался на нем, глядя на Иду немного свысока.
– О каком еще крючке ты болтаешь, дорогая?
Ида отхлебнула из своего стакана.
– О любовном, дорогой. Любовь, любовь, любовь.
Его сердце забилось сильнее, они не сводили друг с друга глаз, на ее губах по-прежнему играла печальная усмешка.
– Ты хочешь сказать мне – без всяких просьб и приставаний с моей стороны, – что любишь меня?
– Хочу ли? Да, пожалуй. – Она уронила нож и сидела неподвижно, глядя вниз и барабаня пальчиками по столу. Потом вдруг с силой сжала руки, привычно играя с рубиновым колечком-змейкой, – то почти снимая его с пальца, то надевая вновь.
– Но это же… чудесно. – Он взял ее за руку. Ладонь была холодной, слегка влажной и какой-то безжизненной. Его охватил ужас. – Разве не так? Твои слова сделали меня счастливым… Ты сделала меня счастливым.
Ида высвободила руку и подперла щеку.
– Ты уверен в этом, Вивальдо?: – Она поднялась и подошла к раковине, чтобы помыть салат.
Вивальдо шагнул к ней и, встав рядом, вгляделся в отстраненное, какое-то чужое лицо.
– Что случилось, Ида? – Он обнял ее за талию, она содрогнулась, словно от отвращения, и Вивальдо поспешно убрал руку. – Скажи мне.
– Ничего не случилось. Просто настроение плохое. Наверное, женские дела.
– Говори все как есть, детка. И не пытайся улизнуть от ответа таким банальным образом.
Ида перебирала и мыла салат, укладывала его на чистое полотенце. Пока не перебрала весь – рта не раскрыла. Как могла, избегала его взгляда – такой потерянной он ее не помнил. В нем снова забился страх.
– Что все-таки произошло?
– Оставь меня в покое, Вивальдо. После поговорим.
– Нет, не после. Мы поговорим сейчас.
Закипел рис, и Ида поспешила уменьшить огонь.
– Мама всегда говорит, что нельзя готовить и разговаривать.
– Тогда брось готовить!
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, этот удивленный, несколько кокетливый взгляд был ему хорошо знаком. Но теперь в этом взгляде ему почудилось глубоко запрятанное отчаяние – было ли оно раньше?
– Но ты ведь сказал, что голоден!
– Брось. Это уже не смешно. – Он потянул ее к столу. – Я хочу знать, что случилось. Это связано с Ричардом?
– Я вовсе не стремлюсь рассмешить тебя. Мне действительно хочется, чтобы ты поел. – И вдруг прибавила неожиданно гневно: – К Ричарду это не имеет никакого отношения. Что такого может он сказать?
У Вивальдо зародилась дикая мысль, что Ричард мог наплести что-нибудь про него и Эрика, и он уже был готов напрочь все отрицать. Он надеялся, что Ида не заметит охватившей его паники.
Очень мягко он произнес:
– Тогда в чем дело, Ида?
Она устало ответила:
– Много всего. Это давно тянется, я не сумею объяснить.
– Попытайся. Ты говоришь, что любишь меня. Почему же тогда не доверяешь?
Ида рассмеялась.
– Ты думаешь, жизнь так проста? – Она подняла на него глаза и снова залилась смехом. Этот смех был невыносим. Вивальдо чуть не ударил ее – и не со злости, а просто чтобы оборвать этот смех, – но сдержался и по-прежнему стоял молча. – Ты старше, знаю, но мне всегда казалось, что ты гораздо моложе меня. Хороший мальчик, который совсем не нюхал жизни, и, возможно, никогда не узнает ее. И мне вовсе не хочется быть твоим учителем.
Последнюю фразу она произнесла ехидным тоном, устремив взгляд вниз, на свои руки.
– Пусть так. Продолжай.
– Продолжать? – Во взгляде ее было нечто безумное. – Ты хочешь, чтобы я продолжала?
Он сказал:
– Не мучай меня, Ида. Пожалуйста, продолжай.
– Я мучаю тебя?
– Тебе что, написать это на бумаге?
Выражение ее лица изменилось, она поднялась из-за стола и подошла к плите.
– Тебе может так показаться, – сказала она смиренно. Подойдя к раковине, прислонилась к ней и устремила на него взгляд. – Знай, что бы я ни делала, все это – совсем не с целью мучить тебя. У меня и мысли такой нет. Да и времени тоже. – Она внимательно посмотрела на него. – Недавно я поняла, что переоценила себя, – откусила кусок, а прожевать не могу. Не говоря уж о том, чтобы проглотить. – Вивальдо поморщился. Неожиданно Ида выпалила: – Ты уверен, что ты мужчина, Вивальдо?
Он ответил:
– Должен быть уверен.
– Хорошо сказано, – похвалила она, подошла к плите, зажгла огонь под сковородкой, вернулась к столу и развернула мясо. Посолила, и поперчила его, и натыкала чеснока – ближе к кости. Вивальдо глотнул виски, которое странным образом утратило вкус, и долил себе еще из бутылки. – Когда Руфус умер, что-то изменилось во мне, – проговорила Ида. Теперь голос ее звучал тихо и устало, как будто она говорила о ком-то другом, в нем даже звучали неподдельные нотки удивления – словно она сама все слышала впервые. Но самое удивительное заключалось в том, что он, Вивальдо, и раньше знал то, что она сейчас рассказывала, только не осмеливался этому верить. – Мне трудно это объяснить. Руфус был для меня всем. Я любила его.
– И я любил его, – сказал он с неуместной поспешностью, и тут ему впервые пришло в голову, что он, возможно, лжет. Может, он и не любил Руфуса вовсе, а боялся его и отчаянно ему завидовал?
– Мне не требуются верительные грамоты, Вивальдо, – сказала Ида.
Она окинула сковородку критическим взглядом, выжидая, чтобы та в меру раскалилась, и плеснула на нее растительного масла.
– Сейчас речь идет о том, что я любила его. Он был моим старшим братом, но повзрослев, я поняла, что сильнее его. Что бы там о нем ни думали, он был хорошим, по-настоящему хорошим человеком. Впрочем, все вы совсем не знали его, да и не могли знать.
– Ты постоянно твердишь об этом, – заметил он устало. – Почему?
– Как могли вы… как можете… до такой степени заблуждаться? Вам кажется, что вы свободны. Другими словами, вы считаете, что владеете тем, в чем испытывают нужду… чего хотят другие люди. Черт! – Она криво усмехнулась и бросила на него насмешливый взгляд. – Так оно и есть, до какой-то степени. Но все обстоит не совсем так, как вы думаете. Это вы поймете, когда другие люди начнут добиваться того же. – Она покачала головой. – Мне жаль их. И мне жаль вас. И даже немного себя – поверь, мне часто хотелось, чтобы ты оставил меня там, где я была до встречи с тобой…
– Там, в джунглях? – насмешливо спросил он.
– Да. Там, в джунглях, – черную, трусливую… такую, какая я есть на самом деле.