отдохновением от тех других, жутких типов.
Ты был по-настоящему добр ко мне. И в глазах у тебя не было того гнусного выражения, что у них. Ты вел себя как славный парень, и, сама того не замечая, я понемногу привыкала к тебе. Иногда мы встречались всего на несколько минут, выпивали по чашке кофе или еще чего-нибудь, и я убегала… но на душе у меня становилось легче. Как будто появлялась защита от их глаз и рук, а без этого мне было ужасно мерзко. Я старалась, чтобы о моем времяпровождении не узнал отец, и гнала от себя мысли о Руфусе. Именно тогда я решила, что стану певицей. Стану в память о Руфусе, и тогда все остальное померкнет и потеряет значение. Так я могла свести счеты. Но мне требовалась помощь, и тогда, именно тогда я… – она замолкла, разглядывая свои руки, – решила переспать с тобой, не завести роман, а просто переспать с тем, кто мне нравится. С молодым человеком. Потому что все те мужчины – очень старые, безразлично, сколько лет им на самом деле. До тебя я спала только с одним парнем, который был мне по душе, он жил по соседству, но потом ударился в религию, связь наша оборвалась, и он вскоре женился. Больше я не связывалась с цветными мужчинами, боялась: ведь чего только не случается с ними, их косит смерть одного за другим! И я уж не знала, как мне оттуда выбраться, пока наконец не появился ты. И Эллис.
Здесь она замолчала. Они слышали, как за окном стучит дождь. Вивальдо допил виски и потянулся за ее стаканом. Ида упорно смотрела вниз, у него было такое чувство, что она просто физически не может поднять голову, а прикоснуться к ней он боялся. Молчание затягивалось, ему мучительно хотелось, чтобы оно кончилось, но он и страшился этого, не зная, что сказать.
Ида выпрямилась на стуле и взяла сигарету. Вивальдо поднес ей спичку.
– Ричард знает про меня и Эллиса, – произнесла она равнодушным голосом, – но я не по этой причине рассказываю тебе все, а потому, что хочу положить конец этому кошмару. Только бы получилось.
Она помолчала. Потом попросила:
– Дай мне глоток из твоего стакана, пожалуйста.
– Это твое виски, – сказал он и придвинул стакан к ней, а себе налил еще.
Она пустила к потолку большой клуб дыма.
– Странно все происходит. Если бы не ты, Эллис, думаю, никогда не увлекся бы мной так сильно. Он быстрее, чем я, понял, что ты мне по-настоящему дорог, и сделал вывод: значит, способна любить… но тогда почему не его, ведь он может дать мне несравненно больше? Мне это тоже пришло в голову. Вот ведь какую грязную штуку сыграла со мной жизнь, заставив выбрать его, хотя ты мне нравился гораздо больше. Шансы на продолжительность романа в обоих случаях были приблизительно равны, только после романа с ним, если вести себя умно, я уже могла значить что-то и сама по себе. А он не глуп, он не торговался, не скрывал, конечно, что я ему нравлюсь, но уверял, что поможет в любом случае, безразлично, будем мы близки или нет – одно с другим не связано. И действительно помогал, он был по-своему очень добр ко мне, всегда держал слово и сделал для меня больше, чем кто-либо другой. Он часто приглашал меня куда-нибудь пообедать – в те места, где его не знали или где это не имело значения. Мы часто отправлялись в Гарлем, или он, зная, что я нахожусь в каком-то месте, заезжал туда. Никогда не пытался разжалобить меня, рассказывая о жене и детях, понимаешь? И так понятно, что он одинок. Конечно, я ему многим обязана, мне льстило, что ко мне относятся так предупредительно, нравилось, что у него хватает денег возить меня, куда я только пожелаю. Ну и… все началось. Собственно, я и раньше понимала, что этого не избежать, но когда все случилось, мне показалось, что я этого не выдержу. А как оборвать эту связь, я не понимала. Когда мужчина помогает тебе до начала романа – одно дело, а вот чтобы он продолжал это делать после, да еще если отношения прекратились по твоей инициативе… И мне пришлось продолжать с ним встречаться, я продолжала карабкаться наверх, где надеялась наконец свободно вздохнуть. Мне понятно, почему он никогда не волновался по твоему поводу. Он действительно очень умен. Его даже радовало, что ты существуешь, он сам мне говорил. Это облегчало ему жизнь – я не могла устраивать сцен. И влюбиться в него не могла. У него всегда было преимущество – он знал, что я боюсь, как бы ты не узнал об измене, и чем больше я боялась, тем труднее было отвергнуть его. Ты понимаешь меня?
– Да, – медленно произнес он. – Думаю, что понимаю.
Они посмотрели друг другу в глаза. Ида опустила голову.
– Знаешь, мне кажется, – сказала она, растягивая слова, – что тебе все и так было известно.
Он промолчал. Она повторила тихим голосом:
– Скажи, известно?
– Ты сама говорила, что между вами ничего нет, – ответил он.
– И ты поверил?
– Я… я заставлял себя поверить.
– Почему?
Он снова промолчал.
– Потому что боялся?
– Да, – наконец подтвердил он. – Боялся.
– Тебе легче смириться, чем постараться помешать?
– Да.
– Почему?
Глаза ее пытали его. Теперь пришлось опустить голову ему.
– Иногда я просто ненавижу тебя, – сказала Ида, – за то, что ты не хочешь видеть того, что происходит со мной.
– Я старался делать то, чего ты, по моему разумению, хотела! Потому что боялся, как бы ты не бросила меня, ведь ты грозила мне этим! – Вивальдо встал со стула и побрел на кухню, засунув руки в карманы, в глазах его стояли слезы. – Думал постоянно об этом, мучился, но старался гнать от себя такие мысли. Ты ведь все время повторяла, что я должен верить тебе, разве не помнишь?
Он смотрел на нее с ненавистью, но она казалась недосягаемой для его гнева.
– Помню. Но ты и не думал доверять мне. Ты просто уступил, принял правила игры и притворялся, что веришь мне.
– А как бы ты поступила, если бы я припер тебя к стенке?
– Не знаю. Но если бы ты решился встретить ситуацию лицом к лицу, мне тоже пришлось бы играть честно. А так – ты притворялся, и я – тоже. Я не виню тебя. Просто говорю как есть. – Она взглянула на него. – Я понимала, что так может продолжаться сколько угодно, – ее губы устало искривились. – Я добилась своего и вертела тобой как хотела… Наконец-то отомстила. Но мстить-то я собиралась вовсе не тебе. Не тебя мне надлежало сокрушить.
– Тогда Эллиса?
Вздохнув, она подперла щеку рукой.
– Не знаю, право. Даже не понимаю, о чем я думала. Иногда, расставшись с Эллисом, я возвращалась сюда, где меня ждал ты… ну прямо как собака или кошка, думала я. Подойдя к дому, я боялась застать тебя здесь – и боялась не застать, боялась, что ты спросишь, по-настоящему спросишь, где я была, – и боялась, что не задашь такого вопроса. Иногда ты пытался завести разговор на эту тему, но я всегда могла остановить тебя, я понимала по твоим глазам, когда ты испуган. Ненавидела всей душой этот твой взгляд, и себя ненавидела, и тебя. Я догадывалась, как белые мужчины приобретают такой взгляд – столько раз ощущала его на себе… Кто-то здорово приложил их в прошлом. И вот теперь я сделала то же самое с тобой. Особенно тяжело мне было, когда ты обнимал меня. – Она замолчала, сделала глоток из стакана и поставила его снова на стол. – Эллиса я физически просто не выносила. Ты даже представить себе не можешь, каково это – лежать под мужчиной, если его тело тебе отвратительно. А теперь, после тебя, все стало еще хуже. Прежде, бывало, я оставалась совершенно равнодушной, когда они извивались и урчали от удовольствия, и, боже, до чего они важничали, эти потные трусливые свиньи, до чего нос задирали, будто чудеса творили своей жалкой фитюлькой, и, наверное, действительно творили – на своем убогом уровне, а мне было наплевать, только хотелось, чтобы они пали как можно ниже. Как же, я все узнала о белых, узнала, на что они похожи, когда остаются одни или в присутствии чернокожей девушки, а та, конечно, в счет не идет. Ведь они знают, что они белые и, следовательно, правят миром. Но в этот раз все было по-другому – иногда, когда Эллис прикасался ко мне, казалось, что меня вот-вот вырвет, и я с трудом сдерживала крик. Когда он был со мной, меня преследовало ощущение, что меня накачивают… даже не знаю чем, не ядом, а какой-то дрянью, отбросами, всякой мерзостью, которую я никогда не сумею исторгнуть из себя, никогда не расстанусь с этой грязью. А иногда… иногда… иногда… – Она закрыла лицо руками, слезы ручьем лились по ее лицу, капали на рубиновое колечко. Вивальдо словно окаменел. – Боже мой! Какие ужасные вещи я делала… О, Боже! Иногда. А потом шла домой к тебе. Провожая меня, он всегда улыбался, особой улыбочкой, я много раз видела ее на его лице, когда ему удавалось кого-нибудь облапошить, а тот, бедняга, еще этого не знал. Он не может удержаться, так уж он устроен и, улыбаясь, как бы говорит: «Теперь, когда ты мне уже не нужна, иди развлекись с Вивальдо. Передай ему привет от меня». И как все же странно – я не могла ненавидеть его. Понимала, что он делает, а ненавидеть не могла. Мне было интересно, как это бывает, когда человек не испытывает никаких чувств, а просто говорит себе: а вот сейчас сделаем это, а теперь – то, сейчас поем, потом трахнусь, а потом уж пойду. И так всю жизнь. Расставшись с ним, я приходила домой и смотрела тебе в глаза. Но я приносила с собой и его. Каждый раз возвращалась к тебе грязная, а ты как будто отмывал меня. Но в душе я знала, что тебе не удастся отмыть меня до конца, как бы мы ни старались. Но его я все равно не ненавидела. А ненавидела тебя. И себя.
– Но почему ты не прекратила все это, Ида? Ты могла, ты не должна была продолжать.
– Прекратить – и что дальше? Прекратить – и куда деваться? Нет, говорила я себе, решилась на это, так терпи – закрой глаза, сожми крепче зубы и терпи. В конце тебя ждет вознаграждение. Поэтому я и работаю так упорно. Чтобы стать свободной.
– А как же я? Как же мы?
Она взглянула на него, горько усмехнувшись.
– Как же мы? Я надеялась, что все выдержу, а потом посмотрим. Но прошлым вечером случилась одна вещь, я поняла, что больше не выдержу. Мы сидели в