Я не рискую их спутать, ведь они тянут каждый в свою сторону и выматывают меня.
Внутри меня они – единое целое.
Зачем заставлять себя писать так быстро и так интенсивно? Марафон на спринтерской скорости. Почему я не даю себе ни дня передышки? Почему сижу, не поднимая головы?
Наказываю себя за лень?
В этом я признался сегодня вечером Бруно М.
– Какая лень? – удивился он. – Ты же никогда не останавливаешься. Когда не пишешь – обдумываешь то, что собираешься написать. Ты и читаешь только для того, чтобы писать. Вывод: ты работаешь все время.
Может, он и прав… Но как это далеко от того, что я испытываю… Писать несколько недель или несколько месяцев в год – мне кажется, этого мало, сколь бы утомительны ни были эти недели и месяцы…
Читатель никогда не узнает, какие тени то и дело заглядывали мне через плечо и просились в мою историю: Лени Рифеншталь, Пикассо, Эйнштейн, Черчилль, Шёнберг, Стефан Цвейг… Я от них отмахивался.
Книга строится еще и из отказов.
Я уже не переношу Гитлера.
Я ненавидел его за преступную политику, за то, чем он стал – мессианским варваром, убежденным в своей вечной правоте, – но теперь я ненавижу его еще и за жизнь, которой он заставляет меня жить в последнее время.
Мне не терпится его убить.
Я посвящу эту книгу первому человеку, хотевшему его прикончить, – Георгу Эльзеру, простому скромному немцу, который раньше всех понял, что фюрер ведет мир к гибели.
Да, я посвящу мою книгу этому «террористу».
Пикантный парадокс: я сочиняю четыреста страниц, чтобы оживить на них некоего человека, и посвящаю книгу его убийце.
Решено: над последней частью я буду работать иначе – напишу сразу все главы о Гитлере. Я его уже едва выношу, скорее бы он умер.
Я уже знаю, что будет с Адольфом Г., но о нем напишу после, не параллельно.
Иначе я никогда не закончу книгу.
Жить изо дня в день с Гитлером… Ach, nein! Скорее бы пустить ему пулю в лоб…
Это была хорошая идея: работа продвигается быстро.
Так ли уж хороша была эта идея? Мне замечают, что я стал молчалив, хожу прихрамывая и сутулю плечи. Я объясняю, что таким был «мой герой»: видимо, я бессознательно подражаю ему.
Куда я качусь?
Я стал молчалив. Как он.
У меня болят колени. Как у него.
Я слушаю Вагнера. Как он.
Мне не хочется заниматься любовью. Как ему.
Я больше ни с кем не дружу. Как он.
Куда я качусь?
Холокост. О нем ни слова. Я упомяну только о «решении».
После четырех дней напряженной работы я закончил сцену, в которой Гитлер предписывает «окончательное решение». Это было невыносимо, но я доволен литературной обработкой, она мне удалась.
Я мало и плохо сплю.
Нет, ни на секунду я не заразился его идеями, но он заполонил меня. Я стар, удручен, перехожу от экзальтации к гневу, в больном теле, под низким небом Балтики или еще более низким потолком бункера.
Только убив его, я вернусь в свое тело.
Сегодня вечером, когда я спустился к столу, дети тотчас воскликнули:
– Готово дело, ты его убил!
Они обо всем догадались по моей улыбке.
Наконец-то за ужином царит веселая атмосфера. Оказывается, за меня очень беспокоились.
Я переключаюсь на Адольфа Г.
Я должен лететь в Канаду, где играют «Загадочные вариации» и «Гостя»: мне предстоят встречи, интервью, записи на телевидении и радио, и я боюсь, что времени не хватит. Хорошо бы закончить раньше.
Двадцатый век без Гитлера… Этот геополитический вымысел занял меня всерьез, потребовалось несколько месяцев размышлений, хотя результатом станут всего несколько строчек романа.
По моей версии, Германия тридцатых годов не избежит правого режима, опирающегося на армию. Однако случится ли без Гитлера второй мировой конфликт? Не думаю. Оспорив Версальский договор, оккупацию Рейнланда, Германия наверняка удовольствуется короткой войной с Польшей за Данцигский коридор,[32] не более того. Остальное – оккупация Австрии, Чехословакии, Франции – производное гитлеровской психологии, а не психологии немецкой. Не говоря уже, разумеется, о патологических, сугубо гитлеровских элементах: ненависти к еврею, к цыгану, к калеке и к христианству. Холокост, как я показал в своей книге, только его детище, свершившееся при попустительстве окружающих. Он умел держать трусов в страхе и навязал Германии это «окончательное решение». Это он замарал ее в крови.
Леденящая ирония истории: надо было после войны картинам лагерей смерти всколыхнуть мировое общественное мнение, чтобы государство Израиль, о котором так долго говорили, наконец родилось. Без Гитлера нет Израиля. Он был катализатором сионизма. Мурашки по спине от такой иронии…
Однако я не могу не думать, что без Гитлера и навеянного им ужаса Израиль не создавали бы так поспешно и порой с таким неуважением к коренному населению Палестины.
Эмоции… Эмоции, дающие силу идеям. Эмоции, чреватые насилием. Эмоции, всегда ставящие нас на сторону жертв и тем самым порождающие новые жертвы.
Если эмоции наводят иногда на новые мысли, значит они неверны. Остерегаться эмоций в политике…
В этом двадцатом веке без Гитлера Америка наверняка осталась бы в Америке. Далекая, провинциальная, потешная, фольклорная, она была бы нам симпатична, как деревенский кузен. Она не стала бы ни спасительницей западного мира, ни его жандармом. Она не собрала бы у себя все европейские мозги, бежавшие от нацистского варварства, и Нобелевских премий ей бы досталось мало. Чтобы подзадорить моего читателя, я даже утверждаю, что прорыв в науке и технологиях, несомненно, совершила бы Европа и что – почему бы нет? – первым на Луну ступил бы немецкий астронавт…
Самолет летит в Канаду. Я закончил книгу посреди Атлантики, с глазами, полными слез.
Бруно М. нравится книга. Я не смог бы обойтись без его одобрения. Пьеру С. тоже нравится. Уф!
Сам я ничего о ней не думаю – перечитываю, только чтобы править.
Бруно М. и Пьер С. – самые непредвзятые люди из всех, кого я знаю, свободно и оригинально мыслящие, далекие от всяких стандартов – представляют только самих себя! Достаточно ли мне их мнения?
Надо бы привлечь других друзей, поглупее, побанальней, позаурядней…
Бурный спор с Натали Б. и Сержем С.: они прочли, но так и не поняли, что же я написал.
Они отказываются признать, что Гитлер мог бы быть другим, не тем, кем был; каждый выдвигает свой детерминистский тезис. Для Натали Б. личность Гитлера запрограммирована генетически (это Золя!). Для Сержа С. личность Гитлера обусловлена его детством (это психоанализ по-американски!). Сколько пустословия! Гипс для мысли! Я отвечаю по пунктам, использую философский подход, доказываю, что они сами себе противоречат, потому что одновременно верят и не верят в свободу.
Когда я демонстрирую им их непоследовательность, они вскидываются и возвращаются к своему первому доводу: не надо пытаться понять Гитлера.
– Вы правы, – заключаю я. – Если хотите, чтобы это повторилось, ни в коем случае не пытайтесь понять.
Они выводят меня из себя. Я их тоже. Наша дружба пострадала из-за этой книги.
Литература – не самоцель.
Книга должна вызывать споры, иначе она бесполезна.
Дидро, ты бы со мной согласился, не правда ли?
Натали Б. и Сержу С. невыносимо, что Гитлер временами может выглядеть человечным… пусть даже на бумаге.
Свести Гитлера только к его злодейству – значит свести человека к одной из его ипостасей. Свершить над ним суд, какой он сам свершил над евреями.
Очернить другого, чтобы обелить себя, – это идея Гитлера. Так же рассуждают люди, говоря о Гитлере.
Обелить человечество, исключив из него Гитлера.
Как будто бесчеловечность не есть сугубо человеческое свойство.
Издательство «Альбен Мишель» в восторге от моего романа. Вот только с названием, которое я предлагаю, похоже, не все согласны: «Адольф Г.»
Неприятно, когда оспаривают название, под которым ты писал книгу.
Придется искать другое.
Мне приходит в голову «Другая судьба».
Замечание одного из редакторов «Альбен Мишель» склоняет меня к этому решению. Он спрашивает, вполне справедливо, не полным ли произволом является разработка виртуального Гитлера.
С первого дня я отвечаю на этот вопрос, и вся моя книга – этот ответ. Нет никакого произвола, есть философский принцип и этическая направленность: я разрабатываю двойной антагонистический портрет. Адольф Г. пытается понять себя, тогда как настоящий Гитлер себя не знает. Адольф Г. признает существование у него проблем, тогда как Гитлер их хоронит. Адольф Г. излечивается и открывается людям, тогда как Гитлер погрязает в своем неврозе, отсекая себя от всяких человеческих отношений. Адольф Г. смотрит жизни в лицо, тогда как Гитлер отрицает ее, если она идет наперекор его желаниям. Адольф Г. учится смирению, тогда как Гитлер становится фюрером, живым богом. Адольф Г. открывается миру; Гитлер разрушает его, чтобы перестроить.
Так что мне очень хочется отдать предпочтение второму названию, «Другая судьба», ибо оно не только задает принцип книги, но и говорит о ее этической стороне: поиск инаковости у Адольфа Г., бегство от инаковости у Гитлера.
Свет в мой роман привнесли женщины. Сестра Люси, Одиннадцать-Тридцать, Сара…
Мой издатель дает прочесть текст редакторам-историкам. Это раздражает меня целую неделю. Но они не находят никаких ошибок, и раздражение как рукой снимает.
Кто-то говорит мне, узнав тему моей книги:
– Решительно вы король скользких тем. Фрейд и Бог в «Госте», солипсизм в «Секте эгоистов», Пилат, мораль в «Распутнике», кома в «Отеле Двух Миров», ислам в «Месье Ибрагиме».
Я трепещу. Он добавляет:
– Однако вы ни разу не поскользнулись!
Он смеется. Я – нет.
А что, если на этот раз… Мне страшно, как никогда.