– Я даже не понимаю тебя, Луна, – призналась я.
– Попробую объяснить на нескольких примерах.
Польша
Женщина выходит из отеля, намереваясь вернуться в то место, которое ее так пугает. Она проезжает по маршруту, который уже кажется слишком знакомым. Действительно, она была здесь вчера, но это что-то другое.
Вся эта поездка – сплошное ощущение дежавю, на которое она вчера не обратила внимания. Доехав до крутого поворота, она видит старый полуразрушенный дом. Она тут же ловит себя на мысли, что почему-то знает, что сразу за ним, в нескольких метрах, есть дорога, ведущая к каменному мосту через небольшую реку.
Проехав мимо дома, она видит поворот и съезжает с основной дороги. Впереди видна дорожка из мокрой глины, начинающаяся сразу за зданием. По ней она через несколько минут добирается до каменного моста через неглубокую речку.
Женщина останавливается, выходит из машины и оглядывается, не обращая внимания на дождь. Она была здесь, говорит ей сердце. Это невозможно, отвечает разум.
Именно в этот момент она снова вспоминает теорию Луны. Это невозможно, невозможно, повторяет она себе.
Она садится обратно в машину и возвращается на основную дорогу.
Примерно минут через пятнадцать она подъезжает к парковке, где останавливалась вчера. Там почти никого нет: только она и еще две машины на углу.
Она вдруг вспоминает о мужчине из кафе, который, кажется, хотел с ней поговорить, но почему-то не решился.
Она, конечно же, не знает, что этот мужчина сейчас сидит в одной из двух машин на стоянке. Он ждет ее с самого рассвета.
– Мы в-в-все связаны с другими людьми, хотя эта связь ограничивается временем и пространством.
– Я по-прежнему ничего не понимаю, Луна, прости.
– Например, если женщина забеременела, это счастье приходит также к ее мужу, к ее родителям, к ее друзьям, так?
Я кивнула головой.
– Итак, счастье передается от одного человека к другому. Каким образом? Никто этого не знает. Ясно только, что чем ближе друг другу эти люди, тем счастливее они себя ощущают.
Я снова кивнула.
– Но, с другой стороны, если ребенок рождается мертвым, эту боль также почувствуют отец, бабушки и дедушки, родственники, самые близкие друзья.
Она посмотрела на меня, почесывая нос.
– Да, это так.
– П-п-прекрасно. Это понять легко, потому что с этим мы сталкиваемся каждый день. Но даже в этих случаях никто не может объяснить, каким образом эти чувства передаются между людьми. Еще пример: когда мы причиняем боль любимому человеку, мы сами испытываем боль, п-п-потому что мы эмоционально привязаны к нему. Чем же? Невидимыми проводами? Какой-то энергией? Никто не знает. Или, например, если мать б-б-бьет или кричит на своего ребенка, в конце концов, она сама чувствует ту же боль, разве нет?
Я кивнула, едва сдерживая слезы.
– В-в-все это мы понимаем, потому что мы связаны с этими людьми на уровне эмоций. Но также мы з-з-знаем, что не чувствуем ничего подобного, когда что-то случается с незнакомыми нам людьми. Мы не впадаем в депрессию, когда незнакомого нам человека сбивает машина или когда землетрясение уносит тысячи человеческих жизней где-то в далекой стране. Мы м-м-можем на мгновение почувствовать грусть, но она очень быстро проходит, потому что между нами нет никакой эмоциональной связи. То же самое происходит, когда мы узнаем о смерти кого-то, с кем мы много лет не общались.
Я снова кивнула. Луна почесала нос и передернула плечами.
– Но ч-ч-что, если вдруг по какой-то неизвестной причине мы могли бы сохранять наши связи с другими людьми, если бы мы проносили сквозь время и расстояние ту же привязанность к другу детства, с которым не виделись годами, если бы чувства сохранялись вечно в нашей жизни? Что было бы, если бы в каких-то странных, редких, невообразимых случаях люди никогда бы не теряли этих связей друг с другом? Что было бы тогда?
– Тогда с огромной долей вероятности они бы радовались счастью и оплакивали горе других людей, – признала я.
– Вот именно.
Она замолчала.
Снова почесала нос.
– Это и п-п-происходит со мной, – сказала она, окинув меня взглядом, на который я не смогла ответить.
Мы молчали. Я не знала, как опровергнуть ее доводы.
Луна подвинулась ближе ко мне, взяла меня за руку и прошептала:
– С к-к-каждым днем все больше людей… Наступит день, когда мы все будем связаны друг с другом. И мы больше не с-с-сможем – ладно! – причинять друг другу боль, потому что, причиняя кому-то боль, мы причиним боль и себе, как больно матери, когда она кричит на своего ребенка, как больно вам от укола ручкой.
Сказав это, Луна снова нырнула внутрь шляпы. Она сложила руки на коленях, и я поняла, что наш разговор окончен.
Несмотря на невероятность этой теории, была еще одна маленькая деталь, о которой она мне не рассказала.
Польша
Женщина снова подходит к началу пирса. Оттуда, сквозь ветер, дождь и страх, она пытается разглядеть противоположную сторону, где волнорез уходит в море. Она хочет добраться туда и в то же время боится сделать это, как человек, который хочет прокатиться на американских горках, но, уже стоя в очереди, ищет любой предлог, чтобы сбежать.
Она делает несколько шагов, уставившись под ноги, словно, если она не будет смотреть вперед, ей будет нечего бояться.
И так, не глядя по сторонам, она проходит мимо первой скамейки. Идет дождь.
Ветер с моря дует все сильнее.
Она понимает, что весь мир вокруг серого цвета: небо, вода и даже будущее, которое находится на расстоянии всего нескольких секунд от нее.
Она уже почти дошла до второй скамейки, когда сомнения начинают разрушать ее уверенность. Ей страшно даже подумать о том, какой глубины может оказаться море под ногами.
Она смотрит на скамейку: до нее осталось около десяти метров.
Она бросается бежать, потому что если не сделает этого сейчас, то, наверное, не сделает уже никогда.
И она добегает.
Со всей силы хватается за спинку скамейки.
Смотрит на горизонт, на дальний конец причала и думает, что, если доберется туда, возможно, ей удастся узнать, что скрывают те зияющие пустоты, которые иногда появляются между чувствами.
И среди окружающего ее серого мира она вдруг различает маленькую красную коробочку, лежащую на следующей скамейке.
В тот день я вышла из палаты Луны со странным, противоречивым чувством. С одной стороны, я думала, что все рассказанное ей было лишь побочным эффектом опухоли, захватившей ее мозг, но с другой стороны…
Направляясь к лифту, я столкнулась с Айлой, стоявшей возле кофемашины.
– Все в порядке? – спросила она.
– По правде говоря, не знаю.
– Хотите кофе?
– Да, пожалуй.
Он засунула монетку в автомат.
– Мало кто смог продвинуться так далеко.
– Вы о чем?
– О Луне. Вы как-то связаны друг с другом, я поняла это еще в первый день. Черный?
– Да, спасибо.
Она нажала на кнопку.
– Не знаю, что и думать обо всем этом, – призналась я. – Иногда мне кажется, что она говорит правду, по крайней мере свою правду, но в другие моменты у меня создается впечатление, что она играет со мной.
Женщина протянула мне стаканчик с кофе.
– Она уже сказала вам о том, что мы все связаны между собой? – спросила она.
– Что? – спросила я удивленно.
– Конечно, она не всем это говорит. В больнице об этом знаем только вы и я.
Молчание.
– Для нее это нелегко – говорить что-то подобное, рискуя показаться сумасшедшей.
Я поднесла стакан ко рту, давая ей возможность продолжать говорить.
– А было бы здорово, правда? Забудьте на мгновение о вопросе, возможно ли это вообще. Просто представьте себе на минуту, что теория Луны верна. Разве не было бы прекрасно, если бы все люди были связаны между собой настолько, чтобы больше никогда не причинять друг другу боль, потому что так мы бы ранили самих себя?
– Да, было бы прекрасно, если бы это было правдой, – ответила я.
– И почему это не может быть правдой?
Я посмотрела на нее, не совсем понимая, что она хотела сказать.
– Потому что мы не можем увидеть это своими глазами? Потому что не можем доказать это с научной точки зрения? Как доказать, что тебе больно от того, что твоя мать больна? Как доказать, что ты счастлива, когда твоя дочь говорит, что любит тебя? Как объяснить кому-нибудь механизм любви? Как выражаются и передаются чувства? Есть ли какая-то формула для этого?
Айла залпом выпила кофе:
– Послушайте, я расскажу вам одну историю. Вы когда-нибудь слышали фамилию Земмельвейс?
– Земмельвейс был хирургом, более того, врачом-акушером. Его называют Спасителем матерей, поскольку именно он обнаружил, что можно спасти жизни множества женщин, просто повысив уровень гигиены. Он считается одним из основоположников асептики.
Я не понимала, что она мне говорила, и тем более не понимала, какое отношение это имеет к Луне.
– Видите ли, примерно в середине девятнадцатого века в венской больнице множество рожениц умирало от какой-то лихорадки. Врачи говорили, что эти смерти были вызваны вирусом, что так сложились обстоятельства. И только Земмельвейс думал иначе и решил исследовать реальную причину: он захотел собственными глазами посмотреть на то, чего никто не хотел замечать. Спустя несколько месяцев наблюдений за процессом родов он понял, что акушерки используют одну и ту же губку, когда подмывают рожениц.
Он задался вопросом, существует ли какая-либо связь между этим фактом и множественными смертями. Может ли существовать какой-то невидимый нашему глазу микроорганизм, который передается от женщины к женщине? Следует помнить, что в то время о бактериях еще не было известно. Он велел медсестрам для ухода за роженицами использовать губки, обработанные хлором. Смертность снизилась с сорока до трех процентов.
– Невероятно, – сказала я.