– Моей матери не стало ровно шесть лет, два месяца и три дня назад, но она не умерла. По крайней мере, не совсем.
– Как можно умереть не совсем?
– Точно так же, как можно жить не совсем. На самом деле, почти все так живут.
Мать Луны умирает
За шесть лет до этого. Мать Луны умирает
Это не было сюрпризом или неожиданной смертью.
Но от этого не стало легче.
Луна тоже знала об этом, как человек, который знает, что приближается поезд, слыша доносящийся шум, или что наступает сентябрь, даже не глядя в календарь.
Она знала это с самого начала, потому что мать никогда не скрывала этого от нее. Вот почему, когда врачи сообщили ей, она уже знала обо всем.
Положительной стороной всего этого было то, что у матери и дочери было время попрощаться друг с другом: фактически они делали это каждый день.
– Я всегда буду с тобой, – говорила ей мать, когда Луна сидела рядом с ней по ночам.
За три недели они подарили друг другу больше объятий, чем многие семьи за всю жизнь. В каждом объятии Луна чувствовала, как тело, которое теряло силы каждый день, все еще находясь здесь, уходило все дальше и дальше.
И несмотря на то, что она была маленькой девочкой, она знала, насколько ценно каждое «я тебя люблю», каждое прикосновение, каждый взгляд, каждое слово. Особенно когда они небесконечны и очень скоро могут закончиться.
– Мама, я найду тебя, – шепчет ей девочка, которая понимает, что между ними есть нечто большее, чем физическая связь, потому что они родились единым целым, и эта энергия всегда должна удерживать их вместе, живы они или мертвы.
– Я найду тебя в чужом взгляде, в чужом смехе. Найду среди людей, которым нравится желтый цвет, запах ванили и кошки. Среди тех, кто начинает чесать голову, когда волосы намокают, и тех, кто боится пауков. Тех, у кого дрожат губы, когда они нервничают.
Мать улыбается и одновременно плачет, не в силах отличить свои слезы от слез дочери.
– Я похожа на сумасшедшую, – говорит она.
– Да, и я эту сумасшедшую найду.
В ту ночь они засыпают в одной постели, зная, что на следующий день проснется только одна из них.
Польша
Женщина переходит набережную, возвращаясь к автостоянке. Но она не хочет ехать в отель прямо сейчас.
Она решает немного задержаться и прогуляться немного по улицам Сопота, маленького городка, в котором находится. Она вспоминает, что видела в какой-то рекламной брошюре фотографию странного изогнутого домика.
Она решает найти его.
Она идет, не переставая думать о содержимом красной коробки. Что она вообще там делала? Кто ее оставил? Почему? Для чего?
Повернув за угол, она видит очень старое здание, которое кажется ей знакомым. Я уже была здесь когда-то, думает она. В сознании тут же проносится мысль: невозможно.
Она идет по улицам, и с каждым шагом в голове всплывает все больше воспоминаний: я уже была здесь, и здесь, и тут…
Неожиданно для самой себя она приходит к кривому домику – очень необычному зданию, у которого нет ни одной ровной стены.
Она решает зайти внутрь. Возможно, думает она, войдя в эту дверь, я смогу выйти из кроличьей норы.
– Моя мать не совсем умерла. Она ушла, но она в-в-всегда здесь. Потому что моя мать всегда была моей защитой в-в-всякий раз, когда мне хотелось исчезнуть.
Луна спрятала голову в шляпу:
– Я не понимала, насколько я не похожа на других, пока они мне об этом не сказали. Пока они не начали показывать на меня пальцем, коситься и что-то додумывать. Пока ты маленькая, ты не замечаешь нюансов в реакциях взрослых, не знаешь, смеются они с тобой или над тобой.
В возрасте трех-четырех лет никто из детей не воспринимает тебя как нечто странное, дети не обращают на это внимания, они не судят. Это происходит уже позже, когда они подрастают и начинают повторять за взрослыми.
Она вздохнула, и на мгновение мне показалось, что шляпа вдруг стала ей мала.
– В какой-то момент я поняла, что каждый раз, когда кто-то из взрослых произносил слово «особенная», речь шла обо мне. У вас особенная девочка, говорили моей матери врачи. У вас особенная девочка, говорили родители других детей в школе. Как хорошо, что это не случилось с моей дочерью, – вот что я слышала.
По мере того как я росла, другие дети все больше и больше подражали поведению своих родителей. Они считали это нормальным, ведь именно так начинали вести себя их родители, как только мы с мамой уходили.
Постепенно я превратилась в «девочку, которая плохо говорит», «не умеет ходить», «спотыкается на ровном месте», в «особенную девочку».
В их мире я была другой, потому что мне было трудно справляться с самыми обычными вещами. С другой стороны, они не знали, что я могла сделать что-то совершенно необычное. Они никогда не пытались даже поставить себя на мое место: я не выбирала родиться такой, никто не спросил меня, хочу ли я выбрать между нормальной речью и заиканием, между здоровьем и БАС, между жизнью без боли и раком.
Луна замолчала, чтобы перевести дух. Я заметила, что под шляпой она плакала.
– Мне становилось все труднее ходить, я падала, у меня отказывали ноги и руки. Об этом там, снаружи, никто не думает. Никто не ценит возможность ходить, потому что это что-то само собой разумеющееся, никто не задумывается о том, что значит проснуться в постели без трубок, без капельниц, без боли. Никто этого не ценит.
Молчание.
– Очень мало людей когда-либо любили меня. Я понимаю, что любить кого-то вроде меня – значит прилагать очень много усилий. И все же мама всегда была рядом, всегда слушала меня по ночам, всегда держала меня за руку, была моей защитой. Кто осмелится сказать, что она умерла, когда я ощущаю ее здесь, внутри?
Я стиснула зубы, едва сдерживая слезы.
– Когда мама перестала дышать, все стало совсем плохо. С этого момента я осталась одна, моей единственной компанией стал БАС, который рос вместе со мной. Каждый день становилось чуть хуже: сначала я роняла вещи, потом больше не могла их поднимать; сначала я ходила с трудом, потому уже не могла нормально передвигаться. Теперь я живу в инвалидной коляске, потому что могу стоять на ногах от силы три-четыре минуты в день.
И когда казалось, что хуже быть уже не может, что-то начало расти еще и у меня в голове. А ее не было, ее больше не было со мной, не было рядом…
Луна медленно стянула шляпу и пододвинулась ко мне. Я обняла ее.
– Простите, – прошептала она, – иногда мне становится грустно.
– Смерть всегда приносит с собой грусть.
– Нет, мне не грустно из-за ее смерти, мне грустно из-за того, что я никак не могу найти маму.
– Я пообещала, что найду ее, а у меня не получается.
– Луна, знаешь, ты можешь рассказать мне все, все что угодно. Я хотела бы узнать больше о твоем мире, о том, что происходит в этой шляпе, что происходит у тебя в голове…
И она снова заплакала.
– Что с тобой, Луна? Я что-то не то сказала?
– Нет, совсем наоборот. Я думаю, что впервые кто-то по-настоящему спрашивает, что происходит внутри шляпы, не смеясь надо мной. Я с первого дня знала, что вы поймете мою боль. Потому что боль, которую испытывает дочь при потере матери, такая же, как боль, которую испытывает мать, потерявшая сына.
Я заплакала.
Откуда она могла знать это?
Луна продолжала говорить, а у меня не шел из головы этот вопрос: откуда она могла знать?
– С появлением опухоли я н-н-начала замечать странные ощущения. Я то радовалась, то грустила, иногда и то и другое одновременно. Все было очень разрозненно, я не м-м-могла разобраться с тем, что чувствовала. Тогда у меня еще не было шляпы.
– Вот как? – Это была новая тема, о которой мы еще не говорили: откуда вообще взялась эта шляпа?
– Да, шляпа появилась позже, она появилась, чтобы п-п-помочь мне. Вы никогда не думали, что жизнь просто дает тебе то, что тебе нужно? – спросила она, сжимая мою руку.
И я почувствовала, как ее речь завораживает меня.
– По ночам я с-с-стала видеть много снов. Самое странное, что, проснувшись, я помнила большинство из них. Всем нам с-с-снятся сны, но, как правило, мы их забываем: наше умное тело стирает все, иначе наш разум просто взорвется. Но я ничего не з-з-забывала, наоборот: мой мозг сохранял все сны, как будто они были воспоминаниями.
Она почесала нос, а за этим сразу последовал спазм в шее такой силы, что даже мне стало больно.
– В какой-то момент я перестала различать, что произошло на самом деле, а что мне просто приснилось. С тех пор я начала страдать от постоянных головных болей, несколько раз теряла сознание, пока мое тело не отказало и я не впала в кому.
Действительно, согласно истории болезни, ее вводили в кому, чтобы провести очень деликатную операцию, но это не имело ничего общего с тем, что она мне рассказывала.
– В те д-д-дни я перенеслась в мир, который не с-с-смогла бы описать. Я оказалась посреди нигде. Я чувствовала все, будучи без ч-ч-чувств. Словно я провалилась в какую-то дыру. И именно там, в той дыре, я н-н-начала различать энергии, которые каким-то образом взаимодействовали со мной. Я научилась отделять сны от воспоминаний. Моя г-г-голова как будто стала в сто раз больше изнутри, поэтому иногда шляпа кажется мне тесной.
Мне было жаль эту девочку, которая на самом деле просто дала волю своему воображению, очень развитому от природы. Когда я подумала, что она больше ничем не сможет меня удивить, она это сделала.
– Выйдя из комы, я поняла, что происходит. – У нее загорелись глаза. – Все произошло благодаря сну, в котором я шла по площади и в какой-то момент остановилась, чтобы посмотреть на гигантский подъемный кран. Вокруг крана собралось много людей, они пытались установить с-с-скульптуру в виде радуги.
Во сне я бродила по этой площади, рассматривала кафе, рестораны, наблюдала за тем, как устанавливают скульптуру. Так я лежала, пока не проснулась.