Последнее, что нужно было сделать, – это нажать кнопку воспроизведения на проигрывателе.
И в наших наушниках зазвучала музыка.
Женщина медленно подошла ко мне с улыбкой влюбленной девушки.
– Как же мне хотелось снова тебя увидеть! – сказала она, глядя мне в глаза с таким выражением, словно ничего другого не существовало. – Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю?
И медленно, глядя сквозь меня, она обняла меня за талию, положила голову мне на грудь, и мы начали танцевать.
– Наша любимая песня, – прошептала она, утыкаясь мне в шею, пока мы плавно двигались по палате. Я позволила себе просто раскачиваться на волнах музыки.
– Я так тебя люблю… – сказала она.
– И я тебя, – ответила я, зная, что в тот момент она была по-настоящему счастлива.
В одной из палат больницы открылся временной портал: всего на три минуты прошлое и настоящее слились воедино.
Женщина, которая на протяжении нескольких лет не могла запомнить свое настоящее, внезапно воскресила в памяти два образа: свою любимую песню и аромат одеколона мужа.
В этом танце воспоминаний, каким-то образом стирающих реальность, она снова переживала вечер их первой встречи. Та же самая музыка, тот же самый вполне симпатичный и довольно высокий парень, явно перестаравшийся с одеколоном. Он подошел к ней, сильно волнуясь. И она согласилась. Она влюбилась.
Пока женщина и психолог танцуют, последняя не перестает задаваться вопросом, как Луна смогла узнать о воспоминаниях человека, который ничего не помнит. Как она смогла подобрать ключик к сундуку памяти?
Проходит три минуты, и музыка заканчивается.
Женщина, сбитая с толку, замирает, смотря на закрытую дверь.
– Он уже ушел, – говорит она со слезами на глазах.
Польша
Женщина продолжает сидеть на скамейке в парке, делая вид, что читает, хотя на самом деле наблюдает за играющими вокруг детьми.
Она особенно внимательно следит за маленькой девочкой лет шести, высокой, с очень светлыми волосами и черными глазами.
Та ведет себя так же, как и другие дети: перебегает от одних качелей к другим. Больше всего ей нравится красная горка, самая старая, самая высокая из всех, единственная металлическая горка среди деревянных. Она скатывается с нее больше десяти раз.
Пока женщина притворяется, что читает, в дальнем углу детской площадки она вдруг замечает кошку. Она взволнована: это может быть неплохой шанс.
Она начинает размышлять, как сделать так, чтобы девочка увидела кошку. Она знает, что реакция может быть, по крайней мере, интересной. Если девочка перестанет играть и побежит за кошкой… Тут она вспоминает, что у нее в сумочке есть маленькое печенье, которое она не съела за завтраком в отеле.
Нервничая, она достает его, пытаясь подозвать кошку к себе.
– Кис-кис-кис, – зовет она. И кошка ее замечает.
Животное смотрит на нее с недоверием, но все же медленно направляется к скамейке.
Если ей удастся подозвать кошку поближе, то дети смогут увидеть ее, девочка сможет ее увидеть.
Волнение нарастает.
Больница
Я вышла из палаты, не зная, что и думать. Откуда Луна могла узнать о столь личных воспоминаниях этой женщины? Я снова начала сомневаться. Что, если между людьми и правда существуют особые связи? Что, если эта девочка действительно смогла их почувствовать?
Тут наверняка есть какой-то подвох, убеждала я себя.
На двери следующей палаты был нарисован красный круг. Я вошла тихо и увидела, что женщина спит. По инструкции мне нужно было осторожно положить ей под подушку пачку печенья, больше ничего.
Я подошла на цыпочках и аккуратно просунула печенье под подушку. Когда я уже убрала руку, она вдруг открыла глаза, безумно меня напугав.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
– Вы мать Луны? – спросила она наконец.
– Нет-нет, – ответила я дрожащим голосом.
На мгновение я задумалась, стоит ли сказать ей, что Луна умерла. Сможет ли ее разум принять эту новую информацию?
– Ее больше нет, Луна ушла, – сказала она, глядя на меня глазами человека, который очень нуждался в объятии, но забыл, как попросить об этом.
Она встала, и я обняла ее. Медленно, осторожно, боясь нарушить какое-либо из ее воспоминаний.
В течение первых нескольких секунд она стояла неподвижно, ее опущенные руки были безвольно прижаты к телу. Возможно, потому, что они так давно никого не обнимали, что уже забыли, как это делается. Но постепенно воспоминания всплыли на поверхность. Она подняла руки и обхватила меня за спину.
– Она ушла, – повторила она.
– Да, я знаю.
– Но она вернется.
– Да, – ответила я.
– Эта девочка наконец нашла то, что искала, – прошептала она.
Она отпустила меня и снова села на кровать, уставившись в потолок.
Я вышла из палаты, боясь столкнуться с призраком Луны в коридоре.
Я вздохнула и стала читать следующие инструкции: мне нужно было подняться наверх, в детское отделение.
То, что казалось самым простым, оказалось самым сложным.
Польша
Кошка направляется к женщине, подзывающей ее печеньем. Она идет медленно, урча и выгибаясь, касаясь спиной каждой ветки, встречающейся на пути.
Женщина специально подзывает кошку как можно громче, чтобы дети услышали и посмотрели в ее сторону.
И они обращают на нее внимание, включая маленькую девочку, которая в этот момент карабкается по лесенке на горку. Но, кроме мимолетной улыбки, она больше никак не реагирует на животное. Все дети продолжают бегать и играть, никто не подходит к кошке.
Женщина разочарованно бросает кошке печенье. Та, обнюхав его, тут же теряет всякий интерес. Теперь остается только проверить, как девочка отреагирует, если у нее вдруг намокнут волосы. Но дождя сегодня не обещали, а специально облить ее водой не получится.
На лице женщины отражается грусть. Грусть человека, который убедился в своей правоте, хотя до последнего надеялся на обратное.
Я поднялась на третий этаж, в детское отделение. Согласно инструкции, мне нужно было заглянуть под подушку каждого ребенка и поменять найденную записку на конфету. Сегодня была моя очередь поработать мышонком.
Я начала с ближайшей к лифту палате. Я легонько открыла дверь, стараясь не нарушить тишину ночи. В палате спала девочка с кислородной маской на лице. Было больно смотреть на это: жизнь в разгаре весны, которой было суждено навсегда остаться скованной зимним холодом. В каждой палате на этом этаже жил маленький росток, который уже никогда не сможет превратиться в прекрасное дерево.
Я подошла к девочке, которая с трудом дышала, осторожно приподняла подушку и нащупала листок бумаги, где было написано: «На свой день рождения я смогу сама надуть воздушный шарик».
И в этот момент я поняла значение этих маленьких записок: это были желания.
Каждое новое желание вонзалось в мое сердце, словно нож. Ни один человек за пределами больницы никогда бы не попросил что-то подобное.
Я зашла в следующую палату. Там спал маленький мальчик, крепко обнимая плюшевую игрушку. Он был подключен к аппарату, который с помощью мигающих цифр следил за его крохотной жизнью. Я аккуратно приподняла подушку и взяла записку: коллекционные карточки.
Что ж, это желание можно было исполнить. Я улыбнулась. Понемногу я начала понимать, что делала Луна. Я поняла, почему время от времени она просила у Айлы странные предметы, и та всегда их приносила. Эти записки были желаниями, о которых просили дети. Я забрала бумажку и положила на ее место леденец.
Так, переходя из палаты в палату, я собирала маленькие детские мечты: покататься на велосипеде, съесть мороженое, научиться ходить, проснуться, не чувствуя боли, посмотреть на улитку, собрать пазл.
Простые детские желания. Ничем не примечательные, обыденные вещи для живущих за пределами больниц.
Чем проще было желание, тем больше от него разрывалось сердце: сходить самому в туалет, есть, как все, через рот, дышать носом, ходить на своих ногах.
Я дошла до конца коридора и оказалась перед единственной палатой, где горел свет. Заглянув внутрь, я увидела подростка, сидящего на кровати.
– Привет, – поздоровалась я.
– Привет, – ответил он, улыбаясь.
– Ты еще не спишь?
– Я никогда не сплю в такое время.
Я стояла в дверях, не зная, можно ли мне войти.
– Входите, Луна сказала, что вы придете.
Я вошла.
– Наверняка она рассказывала вам обо мне, – сказал он, – я ребенок-вампир. Хотя, конечно же, я не вампир и, как видите, не такой уж и ребенок.
Эти слова заставили меня улыбнуться.
– Просто у меня все наоборот: я сплю днем и бодрствую по ночам. Мне нельзя показываться на солнце, потому что я могу сгореть или ослепнуть. Я из тех счастливчиков, кто может обгореть даже в тени. Самое худшее то, что мне не с кем даже поговорить, потому что люди всегда спят в это время. Ну, не все, конечно, есть люди, которых я навещаю по ночам, люди, которые не могут уснуть, поэтому я захожу к ним в гости.
Я посмотрела на его кожу и все поняла. Я не была специалистом по редким кожным заболеваниям, но однажды я уже сталкивалась с синдромом пигментной ксеродермы, когда в результате генетического сбоя кожа становится слишком восприимчивой к ультрафиолетовому облучению.
– Я не могу выходить на улицу днем, потому что тут же обгораю, а глаза сразу краснеют. Так что, наверное, правы те, кто называет меня вампиром. Не хватает только спать в гробу, – улыбнулся он, – хотя, если подумать, наверное, я уже в нем сплю, – сказал он, оглядывая палату.
Я молчала.
– Я уже перенес несколько раковых заболеваний кожи и теперь постепенно теряю слух. Мне бы хотелось перестать быть вампиром, чтобы стать человеком, но я не знаю, как это сделать, а вы?
Я не знала, что ему сказать.
– Думаю, вы пришли за этим, – сказал он, протягивая небольшую бумажку, которая лежала под подушкой. – Если в ночном образе жизни и есть что-то хорошее, так это то, что я был одним из немногих, кто мог видеться и даже говорить с волшебным мышонком почти каждую ночь.