Я медленно наклонилась, чтобы собрать бумаги. И там, скрывшись от ее взгляда, я позволила слезам и боли вырваться наружу.
Откуда эта девочка могла знать обо мне такое?
Семь лет назад
Черная, почти новая машина среднего размера едет по дороге, на которой, по крайней мере на данный момент, нет виноватых. Мать и сын возвращаются домой. Обычно их путь занимает всего полчаса. Пока по той же радиостанции, что и всегда, крутится одна и та же музыка, мать размышляет, как вместить в сегодняшнее расписание троих своих пациентов, бассейн ребенка и поход в супермаркет.
Ребенок, оставшись за рамками этой жизненной головоломки, сидит на заднем сиденье, любуясь пейзажем. Ему всегда нравилось наблюдать за тем, как за окном на полной скорости проносятся дома и деревья. Особенно он любит ездить на машине в дождливую погоду, потому что тогда он может рисовать прямо на окне, повторяя пальцами путь капель, стекающих по стеклу. Но сегодня дождя нет, светит солнце, видимость хорошая, так что даже погода не поможет смягчить ситуацию.
В тридцати километрах отсюда по встречной полосе едет другая машина, красная, чуть побольше и не такая новая, а ее скорость гораздо больше разрешенной.
На передних сиденьях едут мать и дочь. Дочь надела наушники, как только села в машину. Она ни на секунду не отрывается от видеороликов на телефоне и прямо сейчас слушает советы шестнадцатилетнего эксперта, как скрыть прыщи при помощи косметики определенной марки.
Мать левой рукой держит руль, правой – мобильный телефон. Ее внимание периодически переключается с дороги на рабочий чат, где присутствуют все коллеги, кроме начальника. Звуковые уведомления заставляют ее нервничать, но она не решается отключить их. Разговор коллег принимает направление, которое ей совсем не нравится.
Постепенно расстояние между двумя машинами сокращается.
Две машины, две истории, четыре жизни. Теперь их разделяет всего десять километров.
Откуда эта маленькая девочка могла знать обо мне такое?
Это было очень личное, об этом нигде никогда не упоминалось, даже в местных газетах.
Я медленно встала, повернулась к ней спиной и начала раскладывать бумаги, стараясь незаметно вытереть слезы.
Возможно, это была просто случайность. Возможно, девочка уловила в каком-то из моих выражений лица нотки грусти, не более того. Я аккуратно все разложила на столе и придвинула стул, чтобы сесть рядом с ней.
– Луна, ты знаешь, почему я здесь? – спросила я, глядя ей в глаза, не скрывая, что плакала.
– Да, чтобы сказать мне, что я умираю, – ответила она.
– Нет, я здесь для того, чтобы эти дни стали лучшими в твоей жизни.
– Понятно, – сказала она. Я заметила гримасу боли на ее лице. Это напоминало мне конец детского праздника, тот самый момент, когда в надувной замок перестают подавать воздух.
Она подняла одеяло и медленно легла, словно из нее выкачали всю энергию. Ее шляпа упала на пол, а вслед за ней и светлый парик. Я отвела взгляд: кожа на ее голове, на которой почти не осталась волос, представляла собой лабиринт из шрамов.
Она постаралась ухватить одеяло, но оно выскользнуло из пальцев. У нее не осталось сил, чтобы удержать его.
– Луна, что с тобой? Ты в порядке? – спросила я, помогая ей укрыться.
– Я устала, очень устала. Значит, скоро мне будет очень больно, всегда так. П-п-просто на этот раз все как-то быстрее. Может, п-п-потому, что на этот раз близко, совсем близко… на этот раз очень близко.
– Близко? Что близко?
– Мне больно, мне очень больно… – сказала она, подергиваясь от спазмов.
– Что у тебя болит, Луна? Что у тебя болит?
– В этом-то и проблема. Я не знаю, – ответила она, закрывая глаза.
В тот день я не поняла этой фразы, на самом деле, я вообще не понимала, что происходит.
Она обессиленно взяла меня за руку.
– Позовите медсестру… – прошептала она.
– Что?
– Позовите медсестру. Позовите медсестру… п-пожалуйста… кнопка, красная кнопка.
Я нажала на красную кнопку.
Она закрыла глаза, а я так и осталась стоять, сжимая ее руку.
Что у тебя болит, Луна?
В этом-то и проблема. Я не знаю.
Семь лет назад
Десять километров.
Это расстояние, разделяющее две машины, красную и черную, которые едут по одной и той же дороге навстречу друг другу. Видимость идеальная, движение свободное.
В одной из машин, в черной, женщина продолжает думать о том, как успеть все, что ей нужно сделать: возможно, если она сейчас сходит за покупками, она успеет не только сводить сына в бассейн, но и принять одного из пациентов.
Ребенок, наблюдающий с заднего сиденья за происходящим снаружи, вдруг говорит: «Мама, я сейчас описаюсь».
Она слышит его, но не отвечает, продолжая искать решение головоломки. Мальчик, нервничая, все сильнее сжимает колени, будто это может ему как-то помочь.
«Мама, я сейчас описаюсь», – повторяет он более настойчиво. Мать молча нажимает на педаль газа.
Ребенок, возможно, думая, что мать его не слышит, или, может, потому что он действительно больше не может терпеть, говорит: «Мама, я больше не могу!»
Именно в этот момент его мать кричит: «Я тебя слышу! Я тебя слышу! Я тебя слышу!»
Она кричит от злости, но не на него, а на весь мир, на приближающийся вечер, на жизнь, не оставляющую ей ни одной свободной минуты, на часы, которые невозможно остановить. Расплата не заставляет себя долго ждать: напуганный ее криком ребенок намочил трусы, штаны и сиденье автомобиля. Больше она не говорит ни слова.
В другой машине, в красной, девочка-подросток продолжает сидеть, уткнувшись в мобильный телефон. Ей надоело видео инфлюэнсера, и теперь она читает сообщения в группе друзей. Какой-то парень прислал ей фото в обнаженном виде. Она нервничает и быстро пролистывает изображение. Косится на мать: та ничего не заметила. Потому что, к счастью, голова ее матери занята другим.
Другое – это сообщения, не перестающие сыпаться в рабочий чат, оповещений о которых девочка не слышит из-за наушников и от которых ее мать переживает все больше и больше.
Она уже несколько минут ведет машину, держась за руль всего одной рукой: другой она пролистывает сообщения в телефоне. Краем глаза женщина видит, что одна из коллег, ее заклятый враг, пишет что-то, что ее непосредственно касается. Она начинает нервничать еще сильнее.
Между двумя машинами остается пять километров.
Польша
Пройдя под дождем множество улиц, женщина подходит к нужному дому, адрес которого отображается на карте в телефоне.
Она смотрит по сторонам, ей кажется, что она в реальности переживает то, что столько раз видела в интернете. Практически все совпадает, даже мельчайшие детали: цвет уличных фонарей, форма мусорных баков, тротуарная плитка. Она вдруг замечает, насколько похожи друг на друга дома в этом районе. Издалека она видит то, ради чего пришла: белый фасад, ограду с черными воротами и красным почтовым ящиком. Первый этаж, затем второй и мансарда.
Она поднимает голову и видит круглое окошко, украшенное изображением единорога. Она приближается к дому, проходит мимо фасада и замечает то, что ее поражает: прямо напротив припаркована та самая машина, на которой уехала девочка.
Она украдкой заглядывает в маленький садик, скрытый между оградой и внутренней частью дома: различает баскетбольный мяч, игрушечный грузовик и желто-синий велосипед.
Она идет по тротуару, пока не доходит до угла. Там она останавливается, не зная, что делать дальше. Смотрит по сторонам: вокруг никого, только дождь и холод, пробирающий до костей.
Она решает зайти в кафе.
Поворачивает обратно, пересекает улицу и останавливается перед дверью ближайшей кофейни. Уже заходя внутрь, она понимает, что девочка может быть там, внутри.
По ее телу пробегает дрожь.
Тут же пришла медсестра с небольшой тележкой, полной лекарств, проводов и мониторов. Она ни о чем не спросила, даже не посмотрела на меня, надела на палец девочки какой-то приборчик и стала наблюдать за индикаторами.
Взяла шприц и что-то ввела ей.
Затем она взяла девочку за руку, осмотрела ее шею, глаза. Пока лицо девочки не начало расслабляться, медсестра так и стояла рядом с ней.
– Не пугайтесь, иногда это с ней случается, но это нормально, и чем больше вы будете здесь находиться и видеть, что происходит… – сказала она мне, словно разговаривала сама с собой.
– Все случилось так внезапно, мы разговаривали и…
– Да, так оно и бывает, правда, на этот раз можно было это предвидеть, а никто ничего не заметил. Иногда мы так заняты попытками спасти одну жизнь, что забываем, что можем потерять другую.
– Что? – Я уже ничего не понимала.
– Ну, это сложно объяснить. Луна иногда испытывает боль, скажем так, особого характера.
– Да, она так и сказала, что ей очень больно, но она не сказала, что у нее болит, – продолжала я.
– Да, так и есть, – ответила медсестра.
– Но ведь это невозможно, она должна понимать, что у нее болит: рука, грудь, голова.
– Не всегда так. Бывают боли, которые приходят без предупреждения и начинаются ниоткуда. Вот, посмотрите сюда, видите? – спросила она, указывая на аппарат. – Напряжение, пульс, уровень кислорода. У нас есть все возможные показатели, но ни один из них не способен измерить боль, не говоря уже о боли, которую испытывает она. Думаю, у нас никогда не будет такого прибора, который смог бы измерить боль этой девочки. Есть люди, способные выносить такое, о чем ни вы, ни я даже не подозреваем. Луна одна из них.
– Ассоциированная гиперчувствительность? – спросила я. Мое образование требовало на все навесить ярлыки.
– Мы всегда стремимся всему дать название. Наверняка она бы объяснила это как-то по-другому, куда более удивительно и, конечно же, менее правдоподобно.