— Какая любовь? — удивился я. — Новогодний подарок.
— Ты в том году ей дарил «Кензо»?
— Смеёшься?
— Нисколько. Это ты не понимаешь, что женщины внимание к ним, заботу и подарки воспринимают, как подношение и демонстрацию к ним любви. Они все считают себя богинями, достойными жертвоприношений.
— Так я же нарисовал её в книжке. Что не так-то?
— Никакой девушке не нравятся её конопушки. А ты ещё и преувеличил их количество.
— Но это же красиво! Японцам должно понравиться!
— Японцам — да, но она не японка. И вообще, не пойму, почему тебе не взять образ Светланы? По-моему, ты этим образом перепрыгиваешь через две ступеньки.
— В смысле?
— А в прямом! Рыжая — это всегда хитрая. Да ты же видел глаза Натальи. Лисица и есть. Они, видимо, с детства, настроены на подлянки и сами готовы их учинять.
— Не помню, чтобы Наташка была такой.
— Да потому, что ты с ними всегда был ласков, с девчонками. И один был среди них пацаном-заводилой. Оно же за тобой табором ходили. Куда ты, туда и они.
— Это за Иркой они таскались.
— А Ирка за тобой.
— И что сейчас делать? Это же сколько перерисовывать?
— Зато, какой будет треугольник? Светлана — как альтернатива Тиэко, а Наталья, как альтернатива им обеим.
— Тогда для Натальи свою сюжетную линию надо придумывать.
— А что её придумывать? Она сейчас пожалуется своим великовозрастным ухажёрам, и они придут тебя наказывать.
— То есть, наказывать? Бить, что ли?
— Ну… Типа того. А сюжет… Жизнь сама пишет сюжеты. Нарисуешь так как было, это и будет новая сюжетная линия: «Художник, рисующий мангу, приехал в деревню к бабушке».
— Думаешь, это будет кому-нибудь интересно?
— Уверен, что будет. Только нарисуй деревню, как есть. С кизяками на заснеженной дороге, санями, запряжёнными лошадьми, магазином, где селяне закупают хлеб для корма скотины, полупустые магазинные полки, заваленные крабовыми консервами. Кстати, не хочешь закупить побольше? Тётка Галина ящик прикупила.
— О! Кстати! Прекрасная мысль! Надо прокатиться в магазин.
Я, решив сделать перерыв, взял ключи от машины и поехал в «Сельпо». Стояла середина дня, и от магазина, куда только что завезли хлеб, действительно одна за другой отчаливали тётки с холщёвыми матрасовками или простыми дерюжными мешками на спинах с характерно выпирающим «кирпичным» рельефом.
В «Сельпо» крабов с экспортной надписью «Chatka» оказалось только десять банок. С середины семидесятых крабы из обычных городских магазинов исчезли, переместившись в «валютные» магазинах, где продавались за «чеки». «Чековую книжку» Внешторгбанка мне выдали в центральном отделении Приморской краевой конторы Госбанка СССР, что располагалась на улице Ленинской.
Я там подписал кучу разных документов, в том числе о переводе всех своих валютных средств на счета Внешторгбанка. Э-э-э… Всех, заработанных мной от продажи картин и книжки-манги. Всех тех, что остались после совершённых мной покупок. Валюты, осталось, честно говоря, немного. Всего чуть больше миллиона йен. Это после уплаты подоходного налога, который, как мне сказали, нужно было уплатить в декабре этого года. Что я и сделал в том же Госбанке.
Эти «всего» после пересчёта по действующему курсу рубля к йене, преобразовались в четыре тысячи рублей. Это за вычетом тридцати пяти процентов. Папа был в курсе количества рублей на моём счёте, которые можно было преобразовать в чеки «Внешпосылторга», а маме я сказал, что там всего «две тысячи». Так папа посоветовал, сказав, что «У женщин на счёт денег крыша слабая. Может просто сойти с ума». «Предок» отца поддержал.
Пять тысяч рублей я уже зарабатывал на переводах фильмов, и мама с теми деньгами управлялась грамотно и рачительно. А отцу было всё равно, сколько у меня на счёте денег. Правда, он сразу прикинул, какую помощь мы можем оказать его родне. И я был совсем не против. Нельзя жировать в отрыве от коллектива. Как, например, делала это тётка Галина, готовя поджарку для супа на сливочном масле и рассказывая об этом моей матери.
Сейчас мы стали жить «чуть-чуть» лучше и теперь уже отец, удерживал маму от ненужных разговоров о неожиданно свалившемся на нас «богачестве».
Сегодня приехал старший сын тётки Марии — Дмитрий, или как мы его звали — Митя. Они с отцом сегодня занимались планированием расширения тёткиного хозяйства, куда должно было войти: починка сараев и коровника, строительство тёплой «летней» кухни, а фактически — ещё одного дома. Хоть тётка жила теперь одна,но её многочисленные дети регулярно приезжали на «огород», который занимал очень приличную площадь. И размещать их становилось всё сложнее и сложнее. Говорили и о бурении скважины.
Крабовые консервы я купил в другом магазине, но и там их оказалось немного. Мне продали только ящик, в котором помещалось сорок восемь банок. Видимо, селяне тоже распробовали деликатес и к новому году позволили себя затовариться дорогими консервами. Банка стоила четыре семьдесят. Для деревенского жителя цена неподъёмная, однако…
Выйдя из магазина с ящиком, на котором была наклеена крабовая этикетка, я увидел у машины, стоявшей вдоль дороги, группу молодых «колхозников» и стоящий рядом трактор «Беларусь» с прицепом в виде четырёхколесной грузовой телеги. Ребята были мне не знакомы и агрессивно настроены по отношению к моей машине. У двух дебилов в руках имелись черенки от лопат, которыми они зловеще размахивали, намерено промахиваясь мимо задних фонарей.
— Вот, то, о чём я тебе говорил, — хмыкнул «предок».
Я молча, и не обращая внимания на толпу, подошёл к машине и, открыв пультом заднюю дверь, поставил ящик с крабами на сиденье. Прикрыв дверь, я шагнул к одному из ребят, вроде, как попадая прямо под удар палки. Кто-то из «сторонних наблюдателей» шоу с палками охнул. Однако я скользнул ближе к парню, наносящему удар, и толкнул его обеими руками в грудь, сбивая ему дыхание и сердечный ритм. Его палка вместе с рукой обвила моё тело и оказалась у меня в правой руке, а парень улетел в толпу. Следующим ударом, но уже «своей» палкой, я выбил палку у второго «мечника» и теперь уже она улетела через дорогу, вращаясь, как городошная бита.
Палка крутнулась в моих руках, как лопасть вертолёта и с таким же жутковатым гулом, от которого всегда хочется пригнуть голову или присесть, хотя пропеллер вращается гораздо выше.
Ближайшие «колхозники» шарахнулись от палки назад.
— Ты чо оборзел⁈ — выдохнул, наконец-то, первый мной ударенный.
— Что за кипежь возле моей тачки? — спросил я и осмотрел её. — Если найду хоть царапину, тут же положу всех.
Я обошёл вокруг машины и не нашёл никаких изъянов.
— Что надо, убогие? — спросил я.
— Ты Наташку обидел, — в очередной раз выдохнул «раненый».
— Какую Наташку?
— А у тебя их много в нашей деревне? — спросили из-за спины первого.
— У меня в вашей деревне нет ни Наташек, ни Валек, ни Светок.
— А Зубарь?
— Дурак, что ли? — «удивился» я. — Она же соседка! Так это она, что-ли вас взбаламутила? Вот дура! Не понравилось ей, что я её конопушки нарисовал.
— Где нарисовал? — удивился первый.
Он уже явно отошёл от удара и задышал ровно.
— Я художник. Рисую для выставки картины сельского быта. Приехали с отцом к бабушке, чтобы тут спокойно поработать. Наташке сегодня не понравился её портрет, она обозвала меня дураком и убежала. Вот и всё.
— Портрет? Наташкин? — спросил первый «колхозник».
— Ну…
— Покажешь?
— Приходи в лечебницу.
— В какую?
— Вот ты тупой, — хотел сказать я, но сдержался.
— В ветеринарную. Там наш дом.
— Э-э-э… Так ты, точно, сосед Наташкин?
— Бабушка моя — соседка. Я городской. Внук её.
— Э-э-э… Так ты Мишка-самбист, что-ли? — спросил кто-то из толпы.
— Ну…
— Пи*дец робя, мы чуть было не попали, — сказал один из соратников первого. — Это же тот пацан, что Лазоренкам Юрки и Кольки братом доводится. И Каминским тоже…
— Е*ать-копать! — выдохнул кто-то. — Вот мы попали бы, Васёк, из-за твоей Наташки дуры.
— Но-но! — озверился на товарища «Васёк». — Схлопочишь щас у меня.
— Да пошёл ты! — огрызнулся говоривший. — Из-за неё уже вся деревня передралась. Было бы из-за кого.
— Тебя отшили, вот ты и крысишься на неё! — буркнул первый.
— Вы ещё подеритесь, — сказал кто-то ещё из толпы. — С этим Буратиной, что делать будем? Он ведь первым тебя, Васёк, ударил.
— Я за батину машину не ударить, я убить могу. Кто там такой смелый? Хочешь тоже получить?
Из-за спин, раздвинув передних, вышел «колхозный бугаёк». Не «бугай», а именно «бугаёк». Бычок двухлетка.
— Видите, какой он борзый. Его проучить так и так надо. А с Лазоренками я договорюсь по понятиям.
— Понятливый, что ли? — усмехнулся я, мельком отметив пару синих перстеньков на его пальцах и крутнув перед его носом палку.
— За базаром следи, Буратино, а то, как бы этот черенок в твоём заду не оказался.
— Этот черенок ещё отобрать у меня надо, а это не очень просто. Но твои слова про мой зад мне не понравились и за них ты будешь наказан.
«Синепёрый» осклабился и шагнув к трактору, взял с переднего колеса цепь и, чуть отойдя от техники, крутнул её над головой. Палка против цепи проигрывала, если ею не уметь хорошо пользоваться. Но пользоваться хорошо я не мог. Да и где бы мне научиться хорошо работать палкой против цепи?
— Ты хорошо подумал? — спросил я его. — Жалеть потом не будешь? Претензий ко мне? В милицию не побежишь жаловаться?
— Ты за кого меня держишь, щегол? — успел сказать он и получил брошенной мной палкой в зубы.
— Ах, — вскрикнул он и выронил цепь, которая змеёй обвилась вокруг его ног.
Подпрыгнув с места я, разворачивая корпус, выбросил правую ногу в «тоби ёко гери» и попал ему прямо в грудь. Туда, куда и целился. Не в голову же бить несчастного… Ему, похоже ещё на тракторе работать сегодня. На обед, наверное, приехал и подвёз ребят на своей телеге.