Мы с отцом не первый раз конфликтуем, и научились в этом существовать без ущерба для окружающих и нашего личного быта. Однако отец, по окончании первого дня нашего пребывания на базе, извинился, сказав, что сожалеет о нашем разговоре и о своих, конкретно, словах. Он сказал, что я веду себя по взрослому правильно, а он, отец, был не прав в оценке моего поведения. Он всегда говорит очень правильными предложениями. Не просто так его в председатели профкома звали, да…
Я согласился, что «разговор на эту тему портит нервную систему», имея ввиду, любые разговоры о деньгах и предложил «двигаться дальше». От госпожи Накамура поступили заказы на изображения горы Фудзи и мы, оставляя середину дня для «покатушек», закатное время посвятили переносу священной для японцев горы на полотна. Отец тоже попробовал писать акрилом и ему понравилось. Я ему сразу сказал, что акрил при высыхании темнеет, и он не ошибся в подборе красок.
Со свадьбой решили повременить до исполнения мне восемнадцати лет минимум, «а там видно будет». Отец был против свадьбы до окончания вуза, или хотя бы до окончания третьего курса. Сдал, как говорится, сопромат — можешь жениться. И поступать он советовал мне не в МГУ, а в МФТИ, раз уж я такой уверенный, что поступлю куда угодно.
Я прикинул и понял, что отец, как часто бывало и ранее, в своей логике и рационализме «переплёвывает» меня с моими «советниками-консультантами». Подумал-подумал и согласился, что «круглыми сутками находиться рядом друг с другом не выдержит никакая любовь». Так сказал отец и я ему поверил. Да и «предок» его в этом отношении поддержал.
Я относился к нашей с Тиэко любовью слишком, по-моему, цинично, считая, что сейчас хоть так, а дальше будет видно. И ещё «предок» мне сказал, что в отношениях так часто бывает, что один любит, а другой «позволяет» любить. У нас любящей была Тиэко, и я не отталкивал её, потому что и мне она нравилась. Но «писаться» от счастья, что я обладаю такой «клёвой девчонкой» и терять голову от любви у меня не получалось. Именно не получалось. Всё-таки, основу моего менталитета составляла матрица «предка», а это, между прочим, много-много собранных вместе матриц, имеющих, ну, очень большой опыт межличностных человеческих отношений.
Один раз обсудив моё примерное будущее, мы с отцом на эту тему больше не говорили и возбуждались только от чего-то по-настоящему требующего нашего внимания, какой-то солнечный блик, отразившийся от снежной вершины, стайка птиц или одинокая чайка, залетевшая сюда с залива, вылезшая вдруг на южном склоне Горы в какой-то ложбине зелёная трава.
Тиэко приезжала после уроков в сопровождении машины с охраной. И однажды я предотвратил на неё покушение.
— Группа связанных с Матаити людей проехалась по дороге несколько раз и, судя по всему, определилась с местом для нападения на Тиэко, — как-то сказал мне «мой внутренний голос». Сейчас они уехали, но, скорее всего, вскоре приедут. Уже с оружием.
— Она же тоже на броневике ездит? — удивился я.
— Там дорога идёт мимо небольшой пропасти и выстрелом из гранатомёта или направленным взрывом можно машину туда столкнуть.
— Понятно. Я помню этот склон.
Позвонив по прямому телефону секретарю Рёките Минобэ, я добился от него, чтобы меня соединили с губернатором срочно, и передал ему свои «видения» о готовящемся покушении. У охраны Тиэко имелись радиостанции и телефонизированные автомашины, поэтому их, как я понял впоследствии, уведомили незамедлительно. Несколько машин были высланы вперёд, и на указанном мной перекрёстке произошла перестрелка. В результате проведённых превентивных мероприятий силами и средствами группировки Минобэ оказалось, что моё «видение» соответствовало действительности. Вплоть до наличия у террористов американского гранатомёта и американской же мины направленного взрыва большого поражающего действия.
После этого дедушка-губернатор и папа-якудза приехали на базу вместе и, во-первых поблагодарили меня, но так, чтобы отец не услышал, а во-вторых попытались уговорить нас съехать с базы и спрятаться в укромном месте.
Мой папа только скривился и сказал, что «не может самурай прятаться от врагов, как таракан под плинтусом», но я его не перевёл. Я сказал главам семейства Минобэ, чтобы за меня они не волновались, но от выделенной нам группы охранников не откажусь. А съехать мы не можем, так как связаны по рукам и ногам заказом от галереи Геккасо. Да и телевизионщики, которые снимали нас на свои телевизионные кинокамеры и на новомодные видеокассеты, нас никак бы не отпустили. Они снимали про нас телевизионный сериал: «Как рождаются шедевры Мичи Минобэ».
Отцу сначала название фильма не понравилось, но я ему объяснил, что сам настоял на сокрытии своего настоящего имени, это во-первых, и что японцам дела до картин и творчества какого-то русского Миши Шелеста, нет абсолютно, — это во-вторых. А вот до шедевров представителя клана Минобэ и внука губернатора Токио, подвергающегося покушениям, очень даже… Особенно всех поражал контраст между взрывами с перестрелками и рисованием священной горы Фудзи с созерцанием цветения сакуры, перенесённого на полотна красками.
Аукцион по продаже наших с отцом картин, тоже наделал такого шума, что из Москвы срочно прилетел представитель экспортной конторы Олег Иванович, который попытался взять аукцион в свои руки, надавив на отца, но снова, как и прошлый раз, «обломился». Вида он не подал, намекнул на «кары небесные», и просто наблюдал за ходом аукциона со стороны.
Аукцион принёс нам с отцом солидный прибавок на счёт во «внешторгбанке» СССР, к которому сейчас имел доступ и отец. Я как сказал тогда, что это и его деньги тоже, так и сделали, оформив нужные документы в нашем «центробанке», да…
Плюс ещё вышла моя новая манга в цвете, отпечатанная с качественно сделанных широкоплёночных слайдов на хорошей бумаге. В смысле, новая часть, продолжающая историю японской девочки Тиэко и её русского друга Мисы. Именно из неё японцы узнали, что Миса и Мичи Минобэ — это один и тот же реальный человек, который секйчас пишет картины с горой Фудзи, и цветущей сакурой.
Японцы поняли, что могут стать художественным оформлением следующей манги и ломанулись на базу «Йети», но мы из Токио уже уехали. Вернувшись в Ниигата и, погрузив автомашину на танкер Приморского морского пароходства, мы отбыли на нём домой в качестве пассажиров.
Домой мы вернулись в канун моего дня рождения, продлив себе каникулы за счёт папиного двухнедельного «больничного», оформленного, как и положено, в Советском консульстве в Токио. Приехав на собственной автомашине из города Находки, мы сильно удивили маму, привезя с собой её брата, моего дядю Гену, которому нужно было по каким-то делам в Дальневосточное пароходство.
Естественно, что мы, прибыв в Находку, были встречены им, а потому выгрузились первыми. Потом мы заехали к нему домой за его вещами, и поехали во Владивосток. Он вообще любил мыслить логически и не зря стал начальником «пароходского» вычислительного центра.
Всю дорогу он присматривался к нашей Мазде, а потом спросил:
— Такие машины дорого стоят?
— В «штатах» шестнадцать тысяч долларов, — сказал я
— А в Японии?
— В Японии они не продаются.
— Но вам же продали?
— Я — это особый случай.
— Ещё продадут?
— Возможно.
— В рублях это надо умножать на десять. Много получается.
— Курс же — шестьдесят шесть копеек. Какие десять?
— Кто же тебе доллар за копейки продаст?
— И, что, вы взяли машину за три миллиона йен? — Дядя Гена сильно удивился
— Нам она обошлась за два миллиона. Чуть больше.
— Э-э-э… Миллион йен по курсу — это две с половиной тысячи рублей. Не так и много. Я коплю на Жигули. Может, оформишь и мне там покупку. А я тебе тут деньги отдам.
Отец что-то хотел сказать, потом глянул на меня и промолчал.
— У нас же ещё первая Мазда на обкатке. А они отличаются только тем, что у этой полный привод. Забирайте ту по цене Жигулей.
Дядя Гена улыбнулся.
— Жигули стоят дороже пяти тысяч.
— Ну, так и мы не планировали продавать Мазду по заводской цене, а минимум по цене двадцать четвёртой «Волги». Вам, как любимому дяде, — скидка.
— В курсе, что «Волга» в магазине стоит девять тысяч восемьсот, а на рынке идёт за двадцать тысяч, а чёрная за тридцать?
— В курсе, дядь Ген. Потому мы и говорим про цену Жигулей. Рыночную, естественно.
— Ну, — ещё шире улыбнулся дядь Гена, — в рассрочку сделку оформим?
— Естественно, — тоже ещё шире улыбнулся я. — Забирайте стулья без денег.
— Ну почему, без денег? Большую часть суммы я везу с собой.
— А-а-а… Так вот оно что… Вещь уже продана? А мы об этом и не знали, да, папа?
Отец промолчал и только хмыкнул.
— Ну, да… Хе-хе… Надежда сказала, что вы её собираетесь продавать. Вот я и решил…
— Да-а-а, — подумал я. — Снова без меня, меня женили.
Честно говоря, я совсем не думал продавать машину даже по рыночной цене «Волги». С какого перепугу, если нам уже предлагали за неё и пятьдесят тысяч, и семьдесят? Кавказцев и во Владивостоке было достаточно. Причём, кавказцев-капитанов кораблей и судов, высокоранговых офицеров. Да и просто тех, кто крутил дела с контрабандистами и имели солидные заработки, тоже хватало.
Но не ругаться же ещё и с матерью, встав в позу из-за продажи ею моей автомашины без моего разрешения? Отец, искоса поглядывая на меня, только похмыкивал.
— Да-а-а… Тяжела ты шапка Мономаха, — подумал я.
— Или я перебил тебе бизнес? — спросил, без обиняков, дядя Гена. — Ты, смотрю, стал ловко разбираться в аукционной торговле, раз справляешься без экспортно-импортной конторы.
Это он вспомнил о том, как мы с отцом участвовали в итоговом аукционе по продаже наших картин.
— Если вы заинтересовались машиной, то, естественно, ни о каком моём гешефте речи быть не может. Чисто рыночная цена. Думаю, это честно. Или нет?
— Честно, — кивнул головой дядь Гена. — А цена Жигулей с рассрочкой выплаты, — очень щедрая скидка от любимого племянника.