Сан Саныч смотрел на меня спокойно и серьёзно.
— Готов, — со вздохом ответил я.
Военно-морская «роба» мне понравилась. Это было прочное «ХБ» синего цвета с накладными карманами на рубашке с небольшим воротником с пуговками под гюйс и передним «клапаном» вместо «ширинки» на достаточно широких, чтобы поднимать ноги, штанах. «роба» очень хорошо впитывала пот и я это оценил по достоинству после полуторачасовой полноценной тренировки, которую провёл вместе с десятью, вместе с Сан Санычем, сотрудниками управления.
Я не стал мудрствовать, а остановился на банальном шотокане, который преподаю в школе «старшей группе».
Оказалось, что сотрудники управления и шотокановские стойки, и блоки, и удары ногами знают и выполняют, в принципе, правильно. А вот удары руками делали, в основном, по-боксёрски. Переучивать мне их было не с руки, и поэтому я просто «прокачал их по физике», выдавая им повышенный заряд, хе-хе, электричества и запуская химические процессы.
По моему опыту с ребятами-хоккеистами, во время «прокачки» они получали дополнительную выносливость и мышечную работоспособность. За одну тренировку, нейроны мозга не успевали усвоить мою программу и «прописать» команды в мышечных нейронах. Сие происходило только раз на пятый-шестой, так как требовало изменения в самих нейронах.
Теперь же я просто «выжимал» сотрудников управления по максимуму, а силы у них «почему-то» не кончались и не кончались.
— Первый раз такое ощущаю, — сказал мне Сан Саныч, когда мы разошлись. — Сил полно! Словно обколот транквилизаторами, но ощущения другие. Сейчас наши все пройдут медосмотр и сдадут анализы, тогда посмотрим, чем ты нас нашпиговал⁈
Я только лишь пожал плечами. Деваться мне было некуда. Я плыл по течению. В конце концов, тренировать бойцов спецназа комитета государственной безопасности не такое уж плохое дело. Я бы даже сказал полезное и почётное. Это же, как я понял из пояснения «предка», была антитеррористическая группа «Альфа», а не простые сотрудники.
— Мне бы домой, можно?
— Конечно можно! Только мы сейчас с тобой тоже пройдём медосмотр и сдадим анализы и тебя отвезут. Это важно. Ты же понимаешь?
— Понимаю. Значит я уже не похититель чужого разума? — не удержался я.
— Не знаю, не знаю, — покачал головой Сан Саныч. — Будем посмотреть. Пусть с этим наука разбирается. Мне важно понять, как тебя можно использовать в подготовке моих ребят. Кхе-кхе… И можно ли тебе открывать их лица?
— Не нужны мне их лица, — сказал я. — Они и в масках себя неплохо чувствовали. Пусть так и занимаются.
— Значит ты готов подключиться к их тренировкам?
— Почему бы и нет? Мне нравится передавать свои знания. Я, наверное, стану тренером. Поступлю в институт физкультуры.
— Ты же хотел в МФТИ?
— Слушаете, да? — хмыкнул я.
— Ну, а как иначе? — вздохнул Сан Саныч. — Есть такая профессия — Родину защищать.
— От мня? — криво улыбнулся я.
— Докажи, что заслуживаешь доверия, и всё изменится. Почему не хочешь патент переписать?
— Потому, что хочу жить лучше. И хочу чтобы мои близкие жили лучше.
— Лучше остальных советских людей? — спросил Сан Саныч.
— Просто лучше. Лучше, чем они живут сейчас. И почему другие могут жить лучше, чем все остальные, а я не могу?
— Это ты кого имеешь ввиду? — нахмурился собеседник.
— Я уже говорил, а вы, наверное, прослушали запись разговора, прежде чем ко мне вышли.
— Повтори, если не трудно.
— Совсем не трудно. И даже не стыдно. Деньги в Японии я заработал собственным трудом, головой и творчеством. Почему я их должен все отдавать государству. Налог с них я заплатил. Валюту меняю на рубли. Что ещё надо?
— Миллион долларов — это много для советского человека.
— Что вы говорите? — «удивился» я. — А коммунизм это сколько в долларах?
— В смысле? — напрягся Сан Саныч.
— Восьмидесятый год скоро. Светлое будущее не за горами. Коммунизм. Вот, когда наступит, тогда мы все и откажемся от денег, да. А пока у нас социализм и деньги при нём — мерило труда и стимул работать лучше. От каждого по способностям, каждому по труду. Я же не украл эти деньги у нашего государства? Не украл. А наоборот, привнёс в казну. Так в чём проблема? Государство желает лишить меня стимула?
— Миллион долларов — это много.
— Так, Сан Саныч… Прикажет Родина отдать деньги, я отдам.
— А по просьбе не отдашь, значит? — усмехнулся руководитель спецназа КНБ.
— По вашей просьбе, не отдам. Вы просто выслужиться хотите и отчитаться, что в результате проведения превентивных мероприятий в бюджет поступило столько-то денег в валютном исчислении.
У Сан Саныча Рамзина, как опознал его «предок», отвалилась челюсть.
— Ну, ты и фру-у-у-кт, — усмехнулся он.
— Я не фрукт, а овощ. И очень полезный овощ. Даже для вашего спецназа полезный. Вы не находите, Сан Саныч?
Рамзин только «крякнул» с досады, что не смог меня убедить «сдать валюту».
Глава 26
После медицинского обследования меня не отвезли, как было обещано, домой, а отвели в солидный кабинет, где меня ждал человек в морской форме с погонами генерал-майора.
— Хрена себе! — удивился «предок». — Начальник управления, Григорьев Константин Александрович. Матерь Божья!
— Целый генерал-майор, начальник управления? — спросил я. — Это же надо, как я сразу скакнул?
— Не какни, смотри, — буркнул «предок». — Константин Александрович — человек суровый и с сорок четвёртого года в «органах». В ноябре девяносто первого года он попал под следствие по делу о ГКЧП. Я тебе рассказывал… Потом его восстановили и сразу отправили на пенсию. Без разговоров. Побоялись оставить. Правильный мужик. Служака. Я под его персональным руководством работал. В одной из жизней, да.
На правой стороне кителя у Григорьева имелась «Красная Звезда» и знак «Щит и меч». На левой стороне — наградная «колодка» в несколько рядов.
— Здравствуй, Михаил, — поздоровался со мной Григорьев. — Почему не здороваешься?
— Здравствуйте, — ответил я. — Не знаю, в каком качестве я здесь.
Григорьев вскинул брови.
— В кабинете начальника управления? Конечно же, в качестве гостя. Я же не следователь и не оперативный уполномоченный. Это с ними разговор может складываться по разному в зависимости от положения приглашённого, а у меня в кабинете могут находиться только гости. Чай, кофе, молоко, бутерброды?
— е отказался бы. Только на столовских харчах сегодня. А тренировка была энергоёмкая.
— А вот хотел спросить… Ты раздаёшь энергию и другим это на пользу, а сам-то как себя чувствуешь?
— Вроде, нормально, — пожал плечами я. — Соли много теряю. Надо что-то типа «Есентуков» или «Боржоми» пить.
— У меня «Боржоми» есть. Дать?
— Если можно. Вода хорошо, а «Боржоми» лучше.
Хозяин кабинета открыл скрытую в стене дверь, и пригласил меня жестом пройти внутрь. Там была комната отдыха, которые присутствовали у любого уважающего себя начальника в СССР. Уважающего себя и имеющего возможность.
Диван для неожиданной ночной работы, пара кресел, низкий столик, холодильник «Розен Лев». Я даже хмыкнул.
— У начальников у всех был холодильник «Розен Лев»? — подумал я. — Это после «Кавказской пленницы», что ли?
Начальник управления увидел мою улыбку и тоже улыбнулся.
— Глазастый! — похвалил он. — В разведке не хочешь служить?
Вопрос для меня прозвучал неожиданно, поэтому я с минуту помолчал. Помолчал и генерал.
— Не думал об этом, товарищ генерал, пока с вашими «спецназовцами» не пообщался.
— Что-то изменилось в твоём мировоззрении? — вскинул брови начальник управления.
— Изменилось. Мне понравилось, с каким усердием они тренировались. С какой жаждой они впитывали то, что им давалось. И не каким-то многоопытным инструктором-полковником, а простым мальчишкой.
— Хм! Мальчишка, то, не особо и простой, нет? Чуть ли не чемпион мира по каратэ, нет? Да и силу они твою сразу почувствовали. Даже я её почувствовал. Мы через зеркало сидели. Полтора часа наблюдали. И скажу тебе, набрались изрядно. Как на хмельной пирушке. Можешь ты завести, даже тех, кто на тебя смотрит. У меня до сих пор тело зудит.
— Ну, да, есть такой эффект, — согласился я. — Ведь я же не фокусирую мысли на ком-то одном, а, наоборот, расфокусирую. Просто посылая импульсы…
— Интересно… Очень интересно… Так, что же изменилось после тренировки?
— Я понял, что мог бы помочь вашим, э-э-э, сотрудникам, э-э-э, закалить себя. Не скажу, что могу что-то дать им специфическое, но вот по части выносливости и силы, можно было бы попробовать их поднакачать.
Григорьев, пока сам говорил и слушал меня, налил в стаканы кипятка с заваркой, достал из холодильника нарезанный дольками лимон на тарелочке, достал из фольги бутерброды с белым батоном, бужениной и сыром. Видимо — домашние. Показал рукой, предложив угощаться. Я сыпанул в стакан сахара, размешал ложечкой. От души куснул от бутерброда, отпил сладкой, кисловатой водицы.
Увидев его взгляд, сфокусированный на чайной ложечке, выложенной мной на блюдце, я подумал не рассказать ли ему анекдот про наших разведчиков, которые постоянно попадались англичанам, но «предок» меня отговорил.
— Это не тот человек, с которым тебе можно шутить, Миша, — сказал мне «мой внутренний голос».
С удовольствием, съев два бутерброда и выпив чай, я попросил чайной добавки. Я люблю чай с лимоном и могу пить его в больших количествах, особенно холодный. Размешав чай я отставил его в сторону и принял позу «слушателя».
Григорьев чай пил аккуратно, стараясь не капнуть на мундир, для чего подставлял под стакан салфетку. К бутербродам он не прикоснулся, наверно думая, что я стрескаю их все, но я ограничился двумя из шести.
— Мы подумаем, как тебя в этом плане можно будет использовать, но пока давай поговорим о тех предложения, о которых ты говорил куратору. Они частично оглашены нашими японскими товарищами в переданном нам послании. И они упоминают тебя, как обязательного посредника сделки. Ты понимаешь свою ответственность?