Где мы заводим друзей? В школе, институте, на работе. А у меня? Даже института нормального не было. Остались в Британии несколько ребят из колледжа, хорошо ко мне относившиеся. Сьюзи, опять же… Но, ведь это когда я был Джоном… Правда, пластику на моём лице можно объяснить улучшением внешности. Не такая уж она критическая. Тем более, что Пьер получился красивее, Джона. А перекрасить волосы и отпустить бородку… Ха! Делов-то!
— Рвануть, что ли, по бездорожью? — мысленно спросил я себя. — Отдал долг Родине, положил кирпич в общественную стройку, — пора отскочить в сторону, чтобы строители коммунизма не затоптали.
Роковые дела, как-то сами собой покатились. Никольский с Романовым лихо взялись всё организовывать. Саша Кутиков тоже себе рок-группу собрал, но, в основном, звукозаписью занимается. Макаревич звал его к себе, но тот сказал буквально: «Мне и тут хорошо…». Зарплату я им плачу приличную. Концерты чуть ли не каждую неделю при полном, пока, аншлаге… Записи продаются неплохо. Сейчас пластинки выпускать начнут…
Причём, и госбезопасность, вроде как, «довольна». Снизился, говорят, протестный настрой молодёжи. Во как! Всего полгода работы клуба, а пар выпустили. Теперь, глядя на наш «Театр», дозволили «свою музыку» играть и на других концертных площадках Москвы. Правда, не обошлось без «черезвычайщины», и, прямо сказать, сатанизма. Всплыли такие коллективы, что никогда бы и не подумали, что есть такие в социалистическом обществе, движущемуся к коммунизму и «светлому будущему».
Во многих моих проектах хорошо себя показали студенты. С опережающими темпами шло возведение вышек и установка оборудования сотовой связи. Басов увлечён лазером и это благодаря и ему, в СССР появилось лазерное оружие. И он готов работать и дальше по алгоритму, выработанному мной с ним совместно.
Размышляя и щурясь на звёзды, я всё больше склонялся к тому, что из Союза надо уезжать. И не только потому, что я вроде как «всё сделал». Нет, не по этому, а потому, что я, не указывая на «виновников» распада СССР, в принципе знал многих. Это кроме Яковлева, Лигачёва и ещё некоторых, коих я сдал. Но ведь я не назвал многих, кто может быть, и хотел, как лучше, а получил «как всегда». Многие потом быстро поняли свою ошибку, не удержав вожжи пятнадцати республик и позволив «сверзиться» птице-тройке с кручи, разорвав удила. Да-а-а…
Просто я видел, что организаторам польской перестройки в лице Папы Римского и Польских ксёндзев гэбэшникам противопоставить нечего. Упустили они сей процесс. А если от стран СЭВ отвалится Польша, то распадётся и весь Варшавский договор. Тем более, что Польша уже практически интегрировалась экономикой в Западную Европу. Да и выплачивать кредиты, как я понимал, никто за неё не собирался. Фактически, руководство Польши преднамеренно обанкротило свою страну, вложив кредитные средства в сырьевые отрасли, которые вскоре станут не востребованы. И от этого никуда не деться.
Шансы, что Союз не развалится, конечно же, оставались. Своими технологиями я выбивал аргументы у тех «всёпропальщиков», которые пугали санкциями и звёздными войнами, но процесс развала уже пошёл изнутри. Раскручивалось в Узбекистане хлопковое дело, которое не надо было «раскручивать». Не могло народное хозяйство СССР выполнять «нереальные планы» без приписок. Ну и раз уж план всё равно не выполняется, то почему бы ещё от него чуть-чуть не отщипнуть? Вот и щипали для малых хозрасчётных предприятий и артелей, оставшихся в национальных республиках.
Чёрт! Но больше всего меня испугало это нечто, поселившееся в моей голове. Отдаваться здешним эскулапам я не хотел. Боялся, что меня закроют. Я-то и сейчас оставался выездным, так как имел потребность периодического подтверждения банковских транзакций, заверяемых личным присутствием. Да-а-а… Только так и не иначе. Дурак я что ли переводить все свои деньги в СССР. До конца года надо дать письменные указания банку о графике перевода денежных средств в восьмидесятом году. Пытался куратор надавить на меня, но я аккуратно отбился.
Спустившись к речушке, протекавшей мимо моей избушки, я уселся на скамейку и, под журчание текущей воды, продолжил размышлять.
С Женькиной матерью, приезжавшей в январе, вообще получилась неприятность. Да что там неприятность? Истерика с матерью случилась. Даже вспоминать сейчас страшно. Она так ине прияла меня с изменённой внешностью и возмужавшим телом. И фотографии я ей высылал, и принимала она их нормально. А вот представляла меня себе она совсем другим. А уезжала через два дня, так и сказала: «Не мой ты сын». Да-а-а… Почти как в кинокартине «Ширли-мырли»: «Не мой ты сын, Васятка». Эх! Беда-а-а… Сейчас и во Владивосток не поедешь. Тоже ведь никто не признает. Паспорт паспортом, но бьют-то не по паспорту… А хочется во Владивосток. Вообще, к морю хочется. Но не к южному, а к настоящему, где млять, купаться можно, не опасаясь акул всяких или иглохвостов. У нас в Приморье, кроме ежей морских, опасаться не чего и не кого, а там на юге… Ну его нафиг.
Незаметно я успокоился и стал подрёмывать. Потеплело и я, свернув плед и убрав его под голову, разложился на широкой скамейке, собранной из подогнанных одна к другой досок и уснул.
До сентября мне пришлось полностью погрузиться в строительство граммофонной фабрики, так как на ней работали французские специалисты. Головные боли и ощущения чужеродной субстанции у меня в голове не беспокоили, и я, в суете, позабыл о них, когда как-то утром на пробежке мне снова не «ударило в голову», так, что потерял сознание прямо на бегу и «зарюхался» в кусты.
Я лежал в «отрубе» словно в нокауте и снова видел себя со стороны, и снова пребывая в состоянии прижатости к границе ментальной оболочки. Дальше, я понимал, имелись ещё другие оболочки, но понимал и то, что если мой разум перескочит дальше, то вернуться обратно и обладать телом уже никогда не сможет. А пузыристое нечто точно хотело выпихнуть меня за пределы разума. Так старалось, что разозлило меня до невозможности. Я, больше от боли, конечно, сам надулся и заорал так, что чужая оболочка дрогнула. А я, поняв, что в силах противостоять чужому напору, напрягся ещё сильнее. Я орал мысленно, но почти с такими же ощущениями, как я кричал «хиа», выполняя низом живота дыхательные упражнения «ибуки», при котором должна выделяться внутренняя энергия.
Не знаю, энергия мне помогла или просто «нечто» испугалось моего внутреннего «рыка», но пузырь снова сдулся до приемлемого для меня размера. Однако я, ещё раз набрав воздуха в Женькины лёгкие, сделал напряжённый выдох и пузырь пискнул, прижатый уже моим раздувшимся самолюбием.
Глава 12
— Ага, — подумал я, — значит это всё-таки не опухоль! Чего бы это она так реагировала на мои внутренние напряжения? Опухоль — или есть, или нет. С ней всё просто, хоть и страшно. А эта фигня живая, мать её! Не червяк же поселился в голове. Читал я про такие страшилки. Бр-р-р!
Поняв, что надо срочно лететь в Лондон, я отряхнул колени и исцарапанные руки, осторожно, мысленно контролируя «нечто», побежал в свою избушку.
— Товарищ генерал-лейтенант, мне надо в Париж по делу. Срочно!
— Что за дело? — спросил куратор, не выдавая сразу же возникшее у него напряжение.
— Подписать план транзакций на следующий год. Да и на этот, я уже из лимита вышел. На вклады же денежка капает, если их не трогать. А нам приходится нарушать условия договора с банком. Не хватило денег. И сильно не хватило, между прочим. Встречаться с руководством банка надо, объяснять, оправдываться.
— Выдумал ты эту суету. Перекинул бы все средства в советские банки, тебе бы и здесь процент капал.
— В рублях? — «удивлённо» вскинул брови я. — Да, бога ради! Мне проще! Только валюты у вас будет вполовину меньше.
— Ой… Ладно-ладно, хорош запугивать. Когда хочешь улететь?
— Пока ваши «яйцеголовые», как говорил товарищ Устинов, ковыряют мои лазеры, я бы смотался на недельку. Заодно в Лондон заскочу, подпишу контракты на перепечатку научных работ в публикациях моих публикациях. Пора уже запускать типографию, да и вашим учёным дать возможность ссылаться на источники.
— Нашим учёным, Женя! Нашим учёным! — генерал разделил два слова.
— Ну, нашим, нашим, — махнул рукой я. — Но они, всё же, ваши! Потому что не мои, это — точно. Наши учёные в Лондоне работают и двигают нашу, советскую, науку. А ваши, друг у друга идеи воруют и доносы пишут.
— Те тоже доносы пишут, — вздохнул куратор. — Вообще… Интересную ты схему придумал, что никто из них не знает, что и остальные работники лабораторий — наши штатные сотрудники. Очень получается объективно, если сложить все отчёты. Правда, контрразведка британская рядом ходит, но твои почтовые, э-э-э, электронные ящики пока не взломаны ведь? Ты сам мне говорил.
— Их никому не взломать, — покрутил головой я. — То, что они читают научную литературу в Лондонском дата-центре, это нормально. А то, что в том документе прописывается сообщение, которое кто-то тут же считывает и затирает, никому не заметно.
— Да, ты мне объяснял, но я так ничего и не понимаю в этой вашей переписке, — вздохнул генерал. — Сегодня доложу Юрию Владимировичу и сообщу о его решении.
— Ага. А я пока съезжу в Москву, чемоданы соберу. Так и не перевёз сюда вещи.
Генерал молча сопел в телефонную трубку.
— Что-то не так? — спросил я.
— Э-э-э… А ты не сбежишь? — спросил генерал.
Я задумался. Реально задумался!
— Ты чего молчишь? — с тревогой в голосе спросил меня куратор.
— Хм, — хмыкнул я. — Трудно односложно ответить на такой вопрос. Сказать «нет»? Или вы ожидали ответ «сбегу»? Хе-хе!
Я захихикал, но потом мне стало противно, и я тяжело вздохнул.
— Сложно с вами, товарищ генерал.
— А с кем легко? — пробурчал он. — На полиграф согласишься?
— Вы же знаете ответ, товарищ генерал. Или вы доверяете мне, или я с вами не работаю.
— А с кем работаешь? — буркнул в трубку генерал.
— Ни с кем не работаю. Ухожу в нирвану, как буддийский монах, и делайте со мной, что хотите. Свою я миссию почти выполнил. Не хотите по-хорошему — пусть будет никак.