— За нашу доблестную милицию, — сказал он и немедленно выпил. — Не любят они нас, хотя, казалось бы, одно дело делаем.
Я посмотрел на часы. Время уже к полуночи, а мне завтра на работу.
— Намек понял, — сказал Сашка. — Мы с тобой, конечно, не договорили, но это не беда, в другой раз договорим. Шарик круглый, жизнь долгая, так что еще успеем.
— Угу, — сказал я.
Чего это вдруг он решил не напирать? Пауза для того, чтобы я осмыслил всю безвыходность своего положения? Или он надеется, что я как-нибудь отреагирую, чем здорово облегчу ему жизнь? Пущусь в бега или попробую проникнуть на заседание политбюро с бомбой в кармане?
Знать бы еще, в чем конкретно он меня подозревает и что из этого может доказать.
— А насчет Тимура твоего я попытаюсь разузнать, — сказал Сашка. — Какая у него фамилия?
— Без понятия, — сказал я.
— Обычная история, — согласился он. — А живет где?
— Знаешь, давай я лучше сам, — не признаваться же, что я и этого не знаю. Уж как-то совсем странно это будет выглядеть. — Не надо тебе во все это еще глубже лезть.
Если я об этом чуваке вообще ничего, кроме имени, не знаю, какого ж фига я за него на разборку вписался? Я, в общем-то, и сам этого до конца не понимал.
— Давай сам, — сказал Сашка. Во второй банке осталось еще немного пива, и он разлил его по стаканам. — Об одном только прошу, Чапай, глупостей не наделай.
— В смысле, сверх того, что уже наделано?
— Да в любом, сука, смысле, — вздохнул он. — Ладно, не бери в голову, сегодняшнюю историю я замну. Я просто искренне надеюсь, что никакого продолжения она не получит.
— Как будто это только от меня зависит.
— По крайней мере, наполовину, — сказал он. — Так что ты уж приложи усилия, лады?
— Угу.
Он допил пиво и побрел к себе, мурлыкая себе под нос «наша служба и опасна, и трудна».
Утром во дворе меня ожидала катастрофа.
Я увидел ее, как только спустился по лестнице и вышел из подъезда. Это было ужасное ощущение. Как будто ты слушаешь концерт номер два для фортепиано с оркестром Рахманинова, и он внезапно обрывается и тебе без всякого предупреждения включают Тимати. Мое и так не слишком хорошее после беседы с майором КГБ Сашкой настроение в один миг стало самым отвратительным из возможных.
Они покусились на святое… Они…
Кто-то спустил моей «ласточке» все четыре колеса, порезав шины ножом, разбил все стекла и обе фары, нацарапал гвоздем неприличное слово на капоте, а потом этим же гвоздем повредил краску… да вообще везде, за исключением разве что крыши. Почему я вчера об этом не подумал и не проверил сразу? Почему не вышел во двор после того, как на нас напали? Какого черта я вообще не ставлю машину на какую-нибудь охраняемую стоянку, а паркуюсь под окном? Девяностые же грядут…
Насколько я разбирался в реалиях этого времени, я не просто попал на деньги. Тут все куда сложнее.
Запчасти в дефиците, запчасти тут фиг найдешь, тем более, приличную резину, а кузовной ремонт… да на это могут уйти месяцы… а фары?
Да и черт с ними со всеми, но эти люди покусились на мое. Не знаю, может быть, для них это чистый бизнес, но для меня это — очень личное.
Ударив по «ласточке», они ударили по мне. А я всегда бью в ответ.
Руки сами с собой сжались в кулаки. Признаться честно, еще вчера я и не задумывался о всей этой ситуации с местными гопниками, поскольку моя голова была забита скрывающимися в тумане войны проблемами с КГБ, но теперь…
Что ж, я не хотел этого, я вовсе не собирался искать новой встречи с Лехой Лобастым, и был готов забыть о его существовании, но это было вчера.
Теперь же у меня возникло неодолимое желание познакомиться с ним поближе.
Эх, Леха, Леха, ничему тебя жизнь не учит. А ведь я совсем не собирался продолжать эту историю, я вообще собирался забыть о твоем существовании, но ты сделал все, чтобы мне о нем напомнить.
Значит, ты выбрал смерть.
Если бы кто-нибудь из преподавательского состава видел меня во время сегодняшних занятий, он мог бы подумать, что я рассеян и отвлечен, но на самом деле я был собран и насторожен и обдумывал план. После шестого урока я вошел в мальчишескую раздевалку, нашел там Степку Воронкова, который выглядел самым опасным пацаном в классе, и позвал его для разговора.
— А что я сделал-то? — не без вызова спросил он.
Но разговаривать с ним при всех я не хотел, так что взял под локоть и вывел в коридор.
— Да в чем дело-то, Василий Иванович? Я ж ничего…
— Я знаю, — сказал я. — Мне твоя помощь нужна.
— Опять козла двигать будем?
— Нет, с козлами я без тебя разберусь. Ты Тимура знаешь?
— Какого еще Тимура?
— Не морочь мне голову, — сказал я. — Того самого Тимура.
Вряд ли у нас тут две группировки, во главе которых тезки стоят. Хотя, надо признать, у Тимура группировка-то была сильно так себе, но такие парни, как Степан, все равно должны были хоть что-то о ней слышать.
Или же мне придется предпринять вторую попытку с кем-нибудь еще.
— Ну, знаю, — сказал он. — Я вообще много кого знаю, если что.
— Ты меня не пугай, — сказал я. — Как его найти?
— А вы с какой целью интересуетесь?
— Надо кое-что прояснить, — сказал я. — Не волнуйся, неприятностей из-за этого у него не будет.
— А я и не волнуюсь… — начал он.
— И, прежде чем ты продолжишь, хочу напомнить, что тебе еще целый год у меня учиться, — сказал я.
Он недолго подумал, прикинул, так сказать, плюсы и минусы, посмотрел на часы и неохотно сообщил, что в это время Тимур тусуется в гаражах, и адрес назвал.
— Спасибо, — сказал я Степану. — Родина тебя не забудет.
Я попросил Виктора меня прикрыть, если вдруг что, занес журнал в учительскую и направился в гаражи.
Пешком.
Ненавижу вот это ощущение. Не в том смысле, что я в принципе не люблю ходить пешком, это полезно и все такое, но я ненавижу ходить пешком, когда это не мой выбор. Когда у меня других вариантов-то и нет.
Автомобиль — это не роскошь и даже не средство передвижения, автомобиль определяет степень твоей личной свободы. Попробуй сорваться куда-нибудь в два часа ночи, если у тебя собственных колес нет, а «убер» еще не изобрели…
Что ж, на уроках у меня было время все обдумать, и теперь, во время прогулки, я попытался сделать из обдуманного хоть какие-то выводы, но получалось у меня… не очень хорошо. Из странных вопросов и намеков Сашки можно было сделать выводы, что он подозревает меня в том, что я не отсюда, но возможно, это я просто сам себя накручиваю, потому что знаю правду. КГБ, конечно, довольно влиятелен, но как бы он смог вычислить во мне пришельца из будущего, да еще и так быстро? Скорее всего, он просто пытался определить мою степень вовлеченности в привычную жизнь страны, которая могла вызывать вопросы из-за того, что я долгое время провел за границей и уже могу быть отравлен империалистическими западными ценностями.
Как бы там ни было, если я до сих пор не в подвале на Лубянке, и сам майор не спешит с продолжением допроса, значит, они не подозревают меня в чем-то совсем уж чудовищном, и железобетонных доказательств своей правоты у них нет, и я еще пару дней могу погулять на свободе.
Но незаконченный разговор с майором Сашкой все равно висел надо мной, как Дамоклов меч, и давил на нервы. Не люблю незавершенных дел. Если уж я что-то начинаю, то обычно иду до конца.
Чего бы мне это ни стоило.
Тимура в гаражах не оказалось, но около указанного Степаном бокса тусовались двое парней, которые вполне могли быть частью его команды.
— Здорово, — вежливо сказал я.
— Здоровей видали, — последовал стандартный ответ.
— Вполне возможно, — согласился я. — Тимур мне потребен. Где бы я мог его лицезреть?
— А кто интересуется-то?
— Чапай, — сказал я.
— О, — парнишка изменился в лице. — Так это ты тогда…
— Наверняка, о чем бы ты ни говорил, — сказал я. — Так где Тимур? Мне с ним перетереть надо.
— Так в больничке он. Напали на него вчера во дворе, башку проломили и обе руки сломали.
Печальное известие, но не так, чтобы прям неожиданное.
— В какой больничке?
— Да в нашей, районной.
— Есть версии, кто его туда отправил?
— Да ясное дело, кто. Лобастый это, больше некому. Ни с кем другим у нас сейчас терок нет.
— И как он?
— Лобастый-то? Да хрен его знает…
— Тимур как? — спросил я. — Насколько все плохо? Жить будет? Говорить может?
— Да что ему сделается. Он в сознании сейчас, все утро менты в палате торчали, опрашивать пытались.
— Какой номер палаты?
— Двенадцатая, вроде.
— Ясно, — сказал я.
Районная больница находилась на том же месте, где я и помнил, только здание выглядело немного посвежее. Не новым, разумеется, его и в этом времени-то лет двадцать назад построили, но и не такой развалюхой, капитальным ремонтом которой грозились в две тысячи девятнадцатом.
Я беспрепятственно вошел внутрь. Главное в этом деле — уверенное выражение лица. Если издалека видно, что человек идет по делу, никто его останавливать не будет. Не режимный же объект.
Поста охраны около двенадцатой палаты не было, не того полета птица. Я толкнул дверь и… палата оказалась на шесть мест, и все места были заняты, и травма головы была, как минимум, у троих, так что мне пришлось подойти к пациентам поближе и вглядеться в их лица. Тимур оказался вторым по счету.
— Привет, — сказал я. — Прости, апельсинов не принес. Не сезон.
Выглядел он неплохо. Ну, для человека, которому, по словам приспешников, голову проломили. Тут, судя по тому, что я видел, не проломили, а так, слегка погладили.
Можно сказать, отделался легким испугом.
Обе руки у него были в гипсе и висели на растяжках, как вечное приглашение к обнимашкам.
— Рад, что тебя не зацепило, — сказал Тимур, слабо улыбнувшись. — Слышал, они и к тебе приходили.