— На самом деле, почти никто не злодей, все вынуждены действовать под давлением обстоятельств, — сказал профессор. — Обстоятельств, которые возникают как из столкновения разных интересов, так и по независящим от действующих лиц причинам. Допустим, вы хотите предотвратить ядерную войну…
— Почему «допустим»? — спросил я. — Мы хотим.
— Но как это сделать? — вопросил профессор. — Ядерная война не может начаться по желанию одного человека, она является лишь следствием геополитики, в которой сталкиваются стратегии разных сторон, зачастую, противоречащие друг другу. Вы не можете изменить геополитику одним точечным воздействием. Скажем, вы не смогли бы предотвратить Вторую Мировую войну, убив Гитлера, потому что на его место пришел бы какой-нибудь Биглер…
— И мы бы узнали его с плохой стороны, — вздохнул Петруха. — Именно это я и пытался Чапаю втолковать.
— Когда война висит в воздухе, начать ее может кто угодно, — сказал профессор. — Возможно, изменятся даты битв, сдвинутся какие-нибудь границы, будут поражены другие области, но сама война все равно произойдет.
— Какое же решение вы предлагаете? — спросил Петруха.
— Боюсь, что у меня нет готового решения, — сказал профессор. — Вмешательство такого рода… Можно предотвратить глупый несчастный случай, убийство, техногенную катастрофу, случившуюся из-за чьей-то ошибки. Но то, чем вы намерены заняться, напоминает попытку муравья остановить движение тектонических плит.
Что ж, муравьи и тектонические плиты — это даже хуже, чем суслики и бронепоезд.
Намного хуже.
Но, как говорил мой старик-отец, если масштаб вырастающих перед тобой задач неуклонно растет, значит, ты на правильном пути.
— А мы ведь, по сути, даже не знаем, кто с кем и из-за чего, — сказал Петруха. — Возможно, условия, сделавшие этот конфликт необратимым, еще не сложились.
— И поэтому вас так волнуют сроки запуска нашего проекта? — уточнил профессор. — И с его помощью вы хотите заглянуть в будущее и узнать интересующие вас подробности?
— Это для начала.
Профессор развел руками.
— Три года, — сказал он. — И я не могу гарантировать, что мы получим необходимую глубину проникновения. Или высоту, если речь идет о том, чтобы изучать будущее.
— Боюсь, что Чапай не готов ждать так долго.
— Но ведь у нас нет выбора, — сказал профессор.
— Значит, должен существовать другой способ, — сказал я. — Пусть мы его пока и не видим.
Профессор развел руками.
— Все это были общие соображения, — сказал он. — Но, возможно, в текущей ситуации есть еще один фактор, который мы до сих пор не учитывали. Возможно, через понимание природы этого фактора мы найдем и тот самый другой способ.
— Любопытно, — сказал я. — И что же это за фактор?
— Вы.
Я вздохнул.
Пока он не перешел к конкретике, все звучало гораздо более многообещающе.
— Как я понимаю, от вас пытаются избавиться не только наши бывшие кураторы, но и другие конкурирующие с ними организации, — сказал профессор. — Я, конечно, не специалист, но, по-моему, устроенная на вас охота беспрецедентна.
Он посмотрел на Петруху. Петруха кивнул.
— На моей практике такого не случалось, — подтвердил он. — Да и в архивах не упоминалось ни единого случая, чтобы на одного провальня ополчилось сразу столько… конкурирующих организаций.
— У меня нет ни малейшего представления, почему это происходит, — сказал я. — Они только утверждают, что я — дестабилизирующий элемент и агент хаоса.
— Да, мне это известно, — сказал профессор. — Но почему именно вы?
— Откуда мне знать? Хаос мне даже соответствующее удостоверение агента не выдал, не говоря уже о том, чтобы цели и задачи объяснить.
— Ответ на этот вопрос, скорее всего, лежит в вашем прошлом, — сказал проф. — Которое является нашим недалеким будущим, как я понимаю. Напомните, пожалуйста, из какого вы года?
— Из две тысячи девятнадцатого, — в очередной раз сказал я.
— И как вы умерли?
— Никак.
— То есть, вы не помните?
— То есть, я не умирал, — сказал я. — Вы что, мое личное дело не читали, что ли?
А как же тот талмуд, который мне вручил майор Сашка и на заполнение которого я потратил несколько свободных вечеров? Я же там все подробно описывал, хотя местами и не слишком правдиво.
— Не читал, — сказал Петруха. — После того инцидента с Шубиным мы с майором твое личное дело из архива изъяли и уничтожили.
Столько трудов и все зря…
— Генерал-то хоть в курсе был?
— Он и распорядился, — сказал Петруха.
Ну да, «инцидент» мог бы наделать немало шума в узких информированных кругах, так что отдел Х предпочел спрятать все концы в воду и исключить любые улики, свидетельствующие о его причастности.
— Значит, вы не умерли, — задумчиво потянул профессор. — Сколько вам было лет на момент переноса?
— Как и сейчас, — сказал я.
— То есть, из тридцати в тридцать? Ведь вам около тридцати, я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— Хм…
— Ваше «хм» не слишком информативно.
— Существует теория, согласно которой сознание спонтанного провальня во время хронопереноса стремится найти наиболее комфортные для себя условия, — сказал профессор. — А поскольку большинство людей испытывали наибольший комфорт в собственном детстве, когда на них не давила свойственная для взрослого человека ответственность, то в результате они оказываются в своих собственных детских телах. Меньшая часть, в основном, это люди преклонного возраста, возвращаются в свою юность или молодость, скажем, в промежуток от семнадцати до двадцати двух-двадцати трех лет. Мизерная часть, в основном, это дети, стремящиеся быстрее повзрослеть, занимают тела постарше, но судьба их незавидна, ибо они не обладают необходимым жизненным опытом, и первое же столкновение с реальностью часто становится для них фатальным. Так что возраст, причем в меньшую сторону, изменяется почти всегда, ибо на этом свете не так уж много людей, которые могут заявить, что им комфортно именно здесь и сейчас. Видимо, вы и есть такой очень редкий человек.
— То есть, согласно этой теории, носитель в прошлом выбирается не случайно, а зависит от воли конкретного человека?
— Здесь все несколько сложнее, — профессор потер подбородок. — Я бы сказал, не от воли, а от устремлений этого человека, зачастую скрытых и для него самого. Скажем, люди, испытывающие… определенные проблемы, вполне могут оказаться внутри носителя противоположного пола.
— Мальчик в девочке, — сказал Петруха. — Хотя, скорее, мужчина в девочке. Было несколько таких случаев, но это… скажем, очень нездоровая ситуация, обычно связанная с глубокими личностными проблемами.
— А наоборот было? — спросил я.
— По пальцам можно пересчитать, причем и одной руки хватит.
— Значит, вам тридцать и вы выбрали носителя, максимально похожего на вас, — сказал профессор.
Не максимально похожего, подумал я.
Это ведь я и есть, и фотография моя, и та же фамилия в паспорте. Раньше я об этом помалкивал, но теперь, возможно, от этой информации зависело слишком многое.
Судьба человечества, черт побери, как бы пафосно это ни звучало.
И, видимо, пришло время раскрыть карты.
Глава 44
— Не совсем так, — сказал я.
— То есть?
Колокольцев посмотрел на Петруху. Петруха посмотрел на Колокольцева.
Я улыбнулся им обоим.
— Насколько я знаю, науке известны и случаи, когда переносится не только сознание, а сам человек, так сказать, во плоти, — сказал я. — И я как раз такой случай.
— Немыслимо, — сказал Колокольцев. — И как давно это произошло?
— Да в восемьдесят девятом же, — сказал я. — Остальная часть истории остается без изменений.
— Но это невозможно, — заметил Петруха. — Как ты легализовался? Откуда взял документы, квартиру, предысторию, наконец?
— Думал, вы мне это объясните, — сказал я. — Вы же эксперты.
— У тебя был настоящий паспорт с твоей фотографией, — сказал Петруха. — Я его в руках держал, и он не был поддельным. Совершенно точно не был.
— Потому что я его не подделывал.
— Где же тогда ты его взял?
— В кармане нашел, — сказал я. — В вечер, так сказать, прибытия.
— Я не понимаю, — сказал Петруха. — То есть, ты там был Василий Иванович и здесь ты Василий Иванович? С паспортом, квартирой и машиной на твое имя? С послужным списком в, мать его, ГРУ?
— Я сам не знаю, откуда всё это взялось, включая послужной список и наградной пистолет, — сказал я. — Но факт остается фактом.
— Значит, вы хотите сказать, что вы не заняли место этого человека? — уточнил Колокольцев. — Что до августа восемьдесят девятого года такого человека вообще не существовало?
— А потом он откуда-то взялся, — подтвердил я. — То есть, я.
— Ничто не может просто «взяться», — сказал профессор Колокольцев. — Должны быть какие-то причины. И какая-то основа, потому что не может такое произойти на пустом месте. Вы в две тысячи девятнадцатом кем работали?
— Физруком.
— И в восемьдесят девятом, как только оказались здесь…
— То нашел в своем паспорте приказ о зачислении на работу в школу, — сказал я.
— Хм, — сказал Колокольцев. — Возможно, имеют место частично замещенные воспоминания.
— А это как?
— Это один из механизмов защиты рассудка, — сказал профессор. — Чтобы вы не испытывали шока от пребывания в новом теле, ваш мозг заставил вас думать, что это ваше тело. А на самом деле оно принадлежало человеку из нашего времени, чье место вы заняли.
— Но это мое тело, — сказал я. — Уж я-то знаю, я его тридцать лет холил, лелеял, тренировал и подвергал всяческим опасностям. Все эти шрамы, все эти родинки — мои.
— Или ваш мозг хочет, чтобы вы так думали, чтобы не загружали себя мыслями о том, что заняли чье-то чужое место, — сказал Колокольцев. — И зовут вас на самом деле вовсе не Василий Иванович, просто вы этого не помните. И работали вы, возможно, не физруком, а завхозом.