Все стало четким и кристально ясным, и фигуры всадников на склоне холма превратились в обычные мишени, четкие и слегка подсвеченные, словно дело действительно происходило в компьютерной игре.
Я выдохнул и потянул за спусковой крючок.
Первая пуля не успела преодолеть еще и половины расстояния, как я чуть изменил прицел и выстрелил второй раз.
Третий.
Это было так же просто, как расстреливать ростовые мишени в тире.
Трое всадников покачнулись в своих седлах практически одновременно. Заржали непривычные к звукам выстрелов лошади, парочка встала на дыбы. Это здорово мешало нормально прицелиться, но следующей парой выстрелов я таки прикончил еще одного монгола.
Остались двое.
Полагаю, одним из них был и сам Темучин. В моменте я не мог за это поручиться, но по законам всемирного свинства должно было выйти именно так.
Он должен был попасть мне на мушку последним.
Надо отдать уцелевшим монголам должное. Их сподвижники, а может быть, ближайшие друзья падали и умирали по совершенно непонятным для этого времени причинам, но оставшиеся сориентировались достаточно быстро. Они заметили источник угрозы, то есть, меня, и направили своих коней в атаку, на скаку обнажая свои кривые мечи.
Они мчались на врага, а не от него. Смелый, заслуживающий уважения ход.
Ведь вряд ли они могли знать, что застрелить их в спины будет еще легче.
Они что-то кричали на скаку, может быть, подбадривали себя, а может быть, призывали остальных на помощь. И еще чертовы сукины дети инстинктивно пригнулись, слившись со своими лошадками в единое целое и мешая мне толком прицелиться.
Расстояние между нами стремительно сокращалось, а навестись на кого-то из всадников не получалось.
Черт, черт, черт!
Мне категорически не хотелось этого делать, но проклятые монголы не оставили мне выбора.
Мне пришлось стрелять в лошадей.
Я понялся с кровати, подошел к окну и бросил взгляд на погруженный в сон ночной город. Страшно было представить, что он может сгореть в огне ядерной войны. Когда-то мне казалось, что все эти страхи остались в далеком прошлом, вместе с Холодной войной и прочими прелестями ушедшей эпохи.
А вот поди же ты…
Возможно, история и правда развивается по спирали. По крайней мере, в этой временной линии. Сможем ли мы вообще что-то изменить, не в мелочах, а принципиально, или инерция исторического процесса таки возьмет свое?
Ирина встала рядом со мной.
— Ты бы отдохнул, — сказала она. — Не можешь заснуть, хотя бы просто так полежи. Тебе ведь совсем скоро со злодеями сражаться.
— Да что мне те злодеи, — сказал я. — Бывало и хуже.
На самом деле, практическая сторона вопроса меня не волновала. Убивать я умел, научили. Учителя были хорошие, а некоторые зачеты принимали настоящие, закаленные в боях специалисты, и сдавать все эти зачеты надо было с первого раза, если вы понимаете, о чем я.
И хуже действительно бывало.
Бывало так, что не существовало пути отхода, или он оказался блокирован, и что-то приходилось изобретать на ходу. Бывало, что противник был вооружен куда лучше меня и сидел чуть ли не в бомбоубежище, откуда его приходилось буквально чайной ложечкой выковыривать. А бывало, и это самое хреновое, когда принадлежность очередной мишени к тёмной стороне силы была совершенно неочевидна, и со стороны эти люди выглядели заурядными обывателями. У них бывали обычные работы, семьи, они возили детей в школу по утрам…
Но приказ есть приказ, и мне приходилось верить своему начальству на слово.
Враг государства, угроза национальной безопасности. Несколько стандартных формулировок, за которыми на самом деле могло стоять что угодно.
Когда этих неочевидных угроз в моем списке стало слишком уж много, я начал терять веру в то, что я делаю, и каждая новая операция давалась мне тяжелее предыдущей. Не физически, разумеется.
Морально.
В какой-то момент усталость накопилась до такой степени, что я заговорил об уходе. Это было нелегко, потому как большинство моих коллег выходило в отставку только вперед ногами, если, опять же, вы понимаете, о чем я. Меня уговаривали остаться. Убеждали, обещали всяческие блага, предлагали просто уйти в отпуск и отдохнуть. Потом начали угрожать. Потом, когда и это не сработало, принялись давить на чувство долга.
В итоге я таки ушел. Подписал какую-то неимоверную кучу всевозможных расписок о неразглашении государственных тайн (даже если бы я что-то и разгласил, черта с два бы мне кто-нибудь поверил), получил чуть ли не пожизненный запрет на выезд за границу и следующие полгода ходил оглядываясь.
Как вы понимаете, обошлось. По крайней мере, до две тысячи девятнадцатого точно обошлось, а что там мое бывшее начальство могло решить делать дальше, меня уже не волновало.
Так вот, сейчас же у меня не было подобных сомнений в отношении выбранных фигур. Даже Чингиз-хан, личность, возможно, неоднозначная и сделавшая для монголов много хорошего, при любом раскладе не был невинной овечкой, и когда придет время всадить пулю ему в башку, рука моя не дрогнет и ни единый мускул не шевельнется.
А вот последствия этого вот всего… С этим было гораздо сложнее.
— Ты зря себя терзаешь, — сказала Ирина. Видимо, я расслабился и позволил невеселым своим размышлениям сделать надписи на моем лице. Достаточно разборчивые, чтобы она их прочитала даже в полумраке комнаты. — Это ведь не только твое решение, мы принимали его все вместе, и все вместе пришли к выводу, что другого варианта нет. Единственная альтернатива — это вообще ничего не делать.
Это было альтернативой для мира, но не для нас. Я был уверен, что свидетели ядерной войны все равно нас прикончат, просто для собственного спокойствия. Зачем им в прошлом группа мутных типов с собственной машиной времени?
Был бы я на их месте, тоже бы постарался от нас избавиться.
Как я вообще докатился до жизни такой? Как я, простой люберецкий физрук, умудрился попасть в ситуацию, когда от моих действий зависит судьба человечества, а сам я вынужден терзать себя поистине гамлетовскими вопросами?
Впрочем, похоже, что варианта «быть» для меня не осталось.
— Пойдем, — сказала Ирина и взяла меня за руку.
Я позволил ей увлечь меня обратно в постель, лег на спину, заложив руки за голову, а она оказалась рядом и положила прохладную ладонь мне на грудь.
— Если все пройдет… если ты сможешь вернуться куда-то сюда, хотя бы приблизительно, найди меня, — попросила она.
— А какой в этом смысл? При наиболее благоприятном раскладе ты меня все равно даже не узнаешь.
— Просто найди, — сказала она. — Дай мне шанс тебя узнать.
— Угу, — пробормотал я.
В версию, что мы предназначены друг для друга и, стоит нам снова встретиться, как мы сразу это поймем, и она меня узнает, и все будет, как сейчас, вот в этом вот моменте, я ни разу не верил. Как говорил один мой знакомый, я, конечно, дурак, но не настолько же. Даже если она уцелеет после катаклизма, который я намерен устроить, даже если я сумею вновь отыскать ее во времени и пространстве, скорее всего, она просто скользнет по мне взглядом и пройдет мимо.
Чудеса случаются только в романтических сказках. В реальной жизни их не бывает.
— Не «угу», а пообещай мне, — потребовала она, хлопнув меня ладонью. — Я знаю, что ты в это не веришь, но пообещай.
— Откуда ты знаешь, что я сдержу слово?
— Просто знаю, — сказала она. — Пообещай.
— Обещаю, — сказал я.
— Вот и хорошо, — сказала она и поцеловала меня в щеку. — Мы сбудемся, Василий. Мы обязательно сбудемся.
Убивать лошадей мне не хотелось.
Животные ни в чем не виноваты, они не люди, они не принимают решений и…
Я всадил каждой по пуле в грудь.
Одна встала на дыбы, сбросив своего всадника, другая продолжила скакать на меня. Я отскочил в сторону в последний момент, за считанные мгновения перед столкновением. Она пронеслась мимо, сбавляя темп, ноги ее начали заплетаться, но еще до того, как она завалилась на бок, я всадил в ее наездника три пули — две в корпус и одну в голову, для верности.
Я развернулся, чтобы уложить последнего, но гаденыш был невидим. Он затаился где-то в высокой траве и не выдавал себя ни единым движением.
Его расчет был прост, и время работало на него. Если он продержится так еще хотя бы минуту, сюда на помощь прискачет целая орда, способная затоптать любого противника.
Особенно пешего.
Особенно если он один.
Я замер, но слух мне не особо помог. Шелестела трава, хрипела раненая лошадь, с той стороны холма доносились крики и топот копыт. И, что самое поганое, я был уверен, что тем самым последним оставшимся в живых монголом был именно Темучин.
Конечно, я убрал его ближайших сторонников, и можно было бы удовольствоваться этим, потому что без своей команды он вряд ли бы стал тем, кем он стал, но… Черт его знает.
Команда — это всего лишь команда, он может найти и другую, и завоевания все равно повторятся. Нет, надо было перестраховаться, и я был намерен довести дело до конца.
Надеюсь, археологи не обнаружат в этой степи моих пуль. Хотя откуда тут взяться археологам? С чего бы они стали тут копать?
Отогнав эту несвоевременную и вообще непонятно откуда взявшуюся в моей голове мысль, я перезарядил пистолет, убрав пустой магазин в кармашек разгрузки, и двинулся к тому месту, где упал с коня будущий завоеватель половины мира.
Времени у меня оставалось совсем немного, уже скоро монгольская конница перевалит через вершину холма и начнет шпиговать меня стрелами, рубить кривыми мечами и топтать лошадьми, а я этого страсть как не люблю.
И знаете, что случилось?
Характер победил. Или, если хотите, инстинкт убийцы оказался сильнее инстинкта выживания. Норов завоевателя половины мира уложил стратегию на лопатки.
Все, что ему требовалось, чтобы пережить мое нападение, это сидеть в траве тихо и не отсвечивая, пока его цирики разберутся с убийцей, но, наверное, если бы он так поступил, у него не было бы никаких шансов стать тем, кем он мог бы стать.