Вбегаю домой. А тут и папа проснулся. Хмурый такой.
– Ты, – говорит, – меня извини. Я больше не буду. И маме, главное, не говори ничего, а то она больше тебя не отпустит. Меня, – говорит, – и сегодня могли запалить, да только мама твоя формальностями пренебрегает. Как, кстати, она – замуж не вышла? – помолчав, как-то вяло поинтересовался папа.
(Раньше он бурно интересовался, а, когда я делал вид, что сплю, бил в стену кулаком и тихонько плакал.)
Я сказал, что выходит через месяц.
Тут он вздрогнул, хотел что-то спросить, но махнул рукой. А потом оживился.
– Короче! Хочу предложить тебе одну авантюру. Как раз на неделю. День потом отлежаться – и домой.
А я его люблю, когда он такой шебутной. Я его, конечно, люблю и когда он в стену кулаком бьет, но уже по-другому. Вот и ответил ему в том смысле, что если он не собирается показывать меня в зоопарке, то я согласен.
– В зоопарке! – захохотал он и пошел ставить чайник. – Вынеси-ка мусор.
Я схватил пакет, но потом вспомнил про имбецилов.
– Сам вынеси.
Папа снова захохотал и хлопнул меня по плечу. Тут мне стало стыдно, и я сказал про тех двух уродов. Папа опять нахмурился, подошел к окну, распахнул его и заорал:
– Эй вы, козлы, еще раз сына тронете, глаза на жопу натяну.
Снизу не ответили. Тогда я пошел выносить мусор сам. Имбецилов у подъезда не было. Оставалось лишь гадать, слышали они папины слова или просто куда-то свалили. Я решил, что слышали. Папа сразу вырос в моих глазах.
Когда я вернулся, он намазывал на хлеб малиновое варенье.
– Держи! Больше нет ничего.
Я стал рубать хлеб с вареньем, а папа положил мне на плечо руку и сказал:
– Завтра едем кое-куда.
– Пунштажачеия…
Это я сказал «пункт назначения».
– Русь, – веско ответил отец.
– Чего?
– Русь, сынок: есть такое место – Русь.
На автостанции папа был какой-то стремный. Сидел, закрывшись газетой и, когда мимо нас прошли два маленьких полицейских, втянул голову в плечи. Автобус за нами приехал в девять утра. Мы сели на задние сиденья и поехали.
– Так все-таки, куда же мы едем? – спросил я через час.
Папа замямлил, и я понял, что он толком и сам не знает. Однако через час, когда в автобусе осталось меньше половины народу, папа стал присматриваться и делать во время остановок порывистые движения. Наконец, еще через полчаса, он вскочил, схватил меня за руку и с криком (папиным): «Вроде здесь!» – мы выскочили из автобуса.
Та еще была деревенька. Три дома и борщевик. И я совсем уже было отчаялся, как вдруг увидел, что папа мой становится все более уверенным в себе – и вообще тащит меня за руку.
– Вот в этом доме жил один странный тип, – заявил папа. – Кажется, он тогда был с нами… Или нет… Но совершенно точно, мы подвозили его на машине. Хотя в конце его с нами уже не было. Он точно должен что-нибудь знать!
Я ничего не понял, но для солидности кивнул.
Странный тип не сидел дома, а копошился в огороде.
– Здравствуйте! – поприветствовал его папа.
Но тип даже плечом не повел.
– Эй, ты че, – просипел какой-то алкаш, который, пошатываясь, проходил мимо нас. – Это же наш… Эт-та… Любитель старины. У него же шарики за ролики…
– Точно-точно, – кивнул отец. – Я помню, что он был странноватый.
– А потом совсем тронулся, – кивнул алкаш. – Пропал на неделю, вернулся – и разговаривать перестал. Живет сам… себе… Сам в себе… Слышь, дай на бутылку.
Папа развел руками. Алкаш тут же потерял к нам всякий интерес и отправился по деревне дальше.
Стало ясно, что любитель старины ничего нам не расскажет, а следовательно, мы приперлись в эту глушь совершенно напрасно.
Настроение испортилось, и особенно скверно, что у папы снова стали бегать глазки. Упырь еще этот по деревне рыщет… Надо было что-то делать.
– А кто живет в третьем доме? – вдруг ляпнул я.
Папа внимательно посмотрел на меня.
– В первом доме – дурак. Во втором – алкаш. В третьем… – А пошли посмотрим, – решительно кивнул родитель.
Я поправил на спине рюкзак, и мы отправились в третий дом.
– Тук-тук-тук! – пробурчал папа, открывая дверь.
Меня всегда «умиляло» это его свойство. Спросит: «Можно я возьму твой карандаш?» – а сам его уже сломал.
– Тук-тук! – повторил он уже громче.
Нам не ответили.
– Смотри, сынок, – между делом вещал папа, – это деревенская изба. Та часть, в которой мы находимся, называется «заднюха». Вообще деревенские избы большие, просторные, светлые. Но жители почему-то обитают в маленьких зимних комнатках. Там темно, грязно… А ночью по полу бегают мыши.
Комнатка, в которую мы попали, была, и правда, закоптелая. Пахло в ней дождиком и прелыми грибами. Заднюха состояла из кухни, я так понимаю. Где плита из печки выпирает. Стол еще стоял у окна. Пустой, но обитый клеенкой. С ромбиками. Комната за кухней виднелась. Перегородка была сделана так условно, что даже не доходила до верха. В комнате стояли две кровати, тумбочка с телевизором, еще один стол. В углу громоздился шкаф – от пола до потолка. Хотя потолок был невысоким. Папа почти доставал до него головой.
– Эй, люди, есть кто живой?
Нам не ответили, и мы вышли обратно на улицу. Обошли дом, собираясь зайти с парадного крыльца, но на двери висел замок, такой ржавый, что ржаветь он, наверное, начал еще до моего рождения. На лавочке у дома сидел алкаш и курил папиросу.
– Я не спросил у тебя прошлый раз, а где ты бутылку-то покупать будешь? – спросил у него папа.
Алкаш степенно откашлялся и ответил:
– А к нам автолавка приезжает. Раз в неделю. Пять минут остановка. Конченная. То ись конечная. Это я к следующему заезду готовлюсь. А на сегодня у меня вот. Будешь?
И он достал из-за пазухи маленькую бутылочку.
– Видал такие? – спросил он у меня.
Я отрицательно покачал головой.
– Чекунец! – задумчиво выговорил алкаш и в момент заглотил содержание бутылочки. – Ой, – спохватился он, посмотрев на папу. – А ты слюнку сглотнул. Извиняй.
Папа натянуто улыбнулся.
– А кто живет в этом доме?
– Верка. Нашел?
– Чего?
– Кого! Верку-то?
– Нет.
Алкаш захохотал.
– Такое место у нас. Диковинное. Люди не слышат, не просыхают и не появляются.
Отец тоже присел на лавочку.
– Папирос хоть дай. Тоже… Запасаюсь…
Отец достал из куртки пачку сигарет и протянул алкашу.
– На.
– Это, конечно, не водка, но… Как ты ко мне, так и я к тебе. Короче, дома она. Только ее найти надо. А как найти, этого я тебе не скажу.
Папа закурил сигарету и посмотрел на меня:
– А зачем нам вообще эта Верка?
Я пожал плечами.
Алкаш изумленно поднял лохматые брови:
– А вы че – ко мне прикатили?
И он цепко уставился на нас.
Папа начал издалека.
– Я уже был здесь лет десять назад. Мы приехали на машине. Искали деревню Русь. И не доехали до нее. Заблудились…
– Да у нас тута все блудят, – кивнул алкаш.
– …и сейчас я хочу закончить путешествие. Довести его до конца.
– Все? – изумился алкаш. – Стопудовый повод сюда переться.
Алкаш почесал загривок:
– Мдя. Дела. Дурак-то наш, может, тогда и онемел. Но он точно ничего не расскажет. В лес убежит и спрячется. Да поди уже и спрятался.
Мне стало скучно, и я отправился бродить по деревне. Вспомнил, как папа рассказал про табличку, и начал шарить в кустах, но ничего не нашел, да еще чуть не обжегся борщевиком. Когда вернулся, эти двое уже о чем-то договаривались.
– Ящик водки и коробка папирос, – предлагал алкаш.
– Пять бутылок и десять пачек, – торговался отец.
Сошлись на десяти бутылках и девяти пачках.
– Выходим завтра утром, – деловито командовал алкаш. – С собой ничего лишнего не брать. Надо обернуться за сутки, а то автолавку прохамкаю, а у меня водка закончилась.
– Нам переночевать где-то надо, – осторожно заметил папа.
– Переночуете у меня, – как само собой разумеющееся обронил алкаш.
Мы встали, чтобы идти на ночлег.
– Эй, ты куда? – спросил у меня алкаш.
Я молча указал на дом, где жил он, то есть алкаш.
– Туда нельзя! – погрозил пальцем новый знакомый и будущий вожатый.
– А вы разве не там живете?
– Нет.
– А где? – удивился и отец.
Алкаш торжествующе указал на дом, где мы с папой уже побывали и где, по недавним словам алкаша, жила Верка. Я так и спросил:
– А Верка?
– Верка не помешает, – махнул рукой алкаш. – Верку вы и не увидите.
– А кто в том доме живет? – и отец указал туда, где, как мы думали, жил алкаш.
– Да так, – буркнул тот и, разом оборвав разговор, повел нас на ночлег.
А дом тот, в который мы так и не пошли, был знатный, крепкий, и, наверное, когда-то в нем молились, потому что на крыше его одиноко, без креста, торчал купол.
Дальше помню плоховато. Устал.
Алкаш собрал на стол чего-то, что у алкашей на стол подают. Соленые грибы помню. Жутко соленые грибы. Черствый хлеб. И картошку, которая разварилась до крошек. А вилки грязные. И тарелки такие, что есть из них я не стал.
Пока они рубали, я отдыхал на табурете. К стене прислонился. Посмотрел: все хорошо. Папа не пьет и дымил, судя по окуркам, всего раза три. Алкаш тоже ничего мужик. И не такой старый, если присмотреться. Да-да, если его помыть и причесать. И бороду эту остричь… Будет папин ровесник. Только седой и без зубов. Вот на меня сейчас смотрит.
– У-у! – путешественник-то твой…
Ночью слышал, как за стенкой кто-то скребется. Аккурат над моей головой. Зашибись комфорт.
Проснулся – красота!
Дом пустой.
На столе записка: «Сынок, ты так хорошо спал, что я не стал тебя будить. С добрым утром! Пакет с бутербродами на столе. Воды вытяни из колодца».
Спасибо, дорогой папа. Хрен я к тебе еще приеду.
И совсем я сделался не в духе. Но бутербродов поел. И снова отправился изучать местность. У дома ко мне котенок прибился. Серенький, ласковый такой. Я его на ручки взял и пошел вместе с ним по деревне. А котенок все мурлыкал, мурлыкал. И вот мы с котенком посмотрели два заброшенных дома. Большие такие! Один завалился набок, у второго крыша провалилась. Зашли внутрь кособокого. Эх! Даже фотографии в рамочках на стене остались – ничего им не сделалось. Вон мужик в военной форме. Старая фота, че за форма-то – без погон? Вон дед в картузе. Все деды на старых фотографиях похожи. С виду простенький, а