– Ну… Мы это… Вдвоем… – осторожно начал Штейн.
– Мне что… Вдвоем так вдоем! – который раз обиделся Василий Иваныч. – Сами сказали: анти-ре-суемся… И чего…
– Идите. Идите! – махнула рукой Верочка. – Я ничего не говорю. Только вот мне на сегодня приключений хватит. Ладно, пошли ужинать, Мертвая Голова.
Дядя Вася хехекнул и подмигнул насупившемуся Леньке.
Через полчаса Штейн и любитель старины растворились в лесу…
– Ну давай, рассказывай, краевед-любитель.
– Чего рассказывай?
– Про Мертвую Голову.
– А-а… Это знамо. Давай присядем, дух переведем.
Штейн и Василий Иваныч расположились на стволе бурелома.
– Есть время рассиживаться-то? – заворчал Штейн.
– Не бряжжи, паря. Развороты у меня уже не те, – вздохнул любитель старины. – Слушай. Давно дело было. Плыла по реке баржа с купцами. Здесь ить водный путь был. Из Белого моря – в Баренцево. Из Баренцева – в Атлантику…
– Че-то загибаешь ты, Вася, – хмыкнул Штейн, отчего любитель старины вскочил и ткнул себя сухоньким кулачком в чахоточную грудь.
– Я никогда не вру. И ты этого не говори. А только водораздел тут. Один он такой в Расее-матушке. И еще два по миру наберется…
– Все, все, – махнул рукой Штейн.
– И вот шла по реке баржа с купцами, – с трудом отходя от обиды, продолжил Василий Иваныч. – Шла-шла, да и затонула.
– Что, здесь?
– Через версту. Мертвая Голова место и назвали.
Штейн покачал головой:
– М-да. Невеселое место.
С этими словами продолжили путь.
– А река не успокоилась, – чирикал Василий Иваныч, вышагивая рядом с грузным Штейном. – Кажный год здесь кто-нибудь тонул.
– Каждый? – беседа начала утомлять Штейна, и он положительно не понимал, зачем прется туда, куда ведет его «придурок». А ведь еще и обратно шагать.
– И только в одном году утопленников не было, – жутковато вытянул любитель старины.
– В девяностом?
– В одна тысяча девятьсот сорок первом.
– Примета, что ли, какая?
– Да. Ежели купцы к себе никого не забрали, война будет. А опосля войны опять тонули. Потом закрыли купанье здеся. Это при мне уже. Но кто ж караулить зачнет? Всплывали мазурики. Туристы которые. Ой! И засыпать ее хотели. И еще чего… Все бесполезно. А вот и она…
Василий Иваныч и Штейн вышли к Мертвой Голове. Место это не произвело на Штейна не то что особенного, но и вовсе никакого впечатления. Река и река. Быстрая. Порожистая. Значит, есть вьюны. Значит, можно утонуть. Вдобавок берег каменистый. Вода при таком течении должна быть холоднющая.
– Ну и чего ты притащил меня сюда? – повернулся Штейн к Василию Иванычу, но вопрос замер у него в горле. Любитель старины стоял перед ним абсолютно голый.
– А ну айда купаться! – ребячески махнул рукой незатейливый гид. – Водичка лед – яички жмет…
Захихикав, Василий Иваныч пустился вприпрыжку к реке.
– Эх, не потону, дак грехи простятся. Еще одно повериеееее! – весело проорал он, исчезая под водой.
– Стой, стой, придурок…
Штейн поймал себя на том, что стоит на краю берега, сжимая в руках тряпье, которое служило любителю старины одеждой. Раздраженно и с отвращением отбросив чужую одежду, Штейн уселся на камень и стал ждать, когда Вася натешится водой. Но «придурок» и не думал выныривать, и через пять минут Штейн твердо понял, что Вася утонул…
– Рвем отсюда.
Верочке на этот раз не требовалось никаких дополнительных доводов, чтобы, схватив Леньку и спальный мешок, оказаться в машине и через тридцать секунд прыгать по проселочной дороге в направлении шоссе.
Езды было где-то на час, но только в полночь Штейн с Верочкой смирились с тем, что заплутали. Причем, судя по тому, что машина уперлась в непроходимые заросли, до которых ранее путешественники не добирались, заблудились прочно и надолго.
Верочка вопросительно посмотрела на мужа.
– Спать, – сказал как отрезал Штейн, откинулся на сиденье и захрапел.
Верочка забылась лишь под утро.
В лесном сумраке ей чудился мертвый придурок Вася, который наклонялся к лобовому стеклу и беззвучно шевелил губами.
Через пару минут после того, как Верочка клюнула носом, Ленька открыл глаза, потянулся, отчего проснулся окончательно, заерзал на сиденье, открыл дверь и вышел из машины в набухающий маревом рассвет…
Они искали Леньку у машины, под машиной, в лесу, в поле, до которого дошли зачем-то пешком, вернувшись километра на два, снова у машины и снова в поле.
В сумраке накатившегося вечера Штейн повернул к Верочке обескровленное, распухшее от укусов лесных насекомых лицо и прошелестел одними губами:
– Выпить дай.
Ссутулившись, Верочка побрела к машине…
– Веррррка! Веру-не-чка! – горланил Штейн, с трудом выворачивая руль. – Прошмандовочка ты моя при-вок-за-льна-я!
Верочка тихо тряслась в рыданиях, боясь хотя бы одним звуком выдать себя.
– Че молчишь, Верррка! Сынка моего про… Ик! Просрала, курррва…
Верочка глубже зарылась под куртку, брошенную мужем на заднее сиденье.
– Ничче. Щас другого… Смастырим… Аха-ха-ха-ха…
С намерениями темными и неясными Штейн ударил по тормозам, но спьяну не рассчитал и, врезавшись носом в руль, потерял сознание.
Выждав пару минут, Верочка перебралась на переднее сиденье, с неожиданной легкостью перетащила бесчувственное тело с места на место и села за руль. Через минуту из темноты выплыли контуры Философской. И Верочка вздрогнула. В окнах «их» дома горел свет. Поначалу Верочка решила не останавливаться, но тут муж зашевелился на соседнем сиденье. Ехать дальше становилось опасным. И не менее опасным – чувствовала она – было останавливаться здесь. Но Верочка остановилась.
На крыльце бывшей часовни сидел человек. Он был высок и грузен так, что сам Штейн, с мычанием выбравшийся из машины, казался по сравнению с ним цыпленком.
Впрочем, Штейн упрямо не замечал великана.
– Шшо жи мне снилллсь. Шжо жи мме сснилллсь… – повторял и повторял он.
– А вот и гости! – пробасил великан. – Любка!
Любка, оказавшаяся фигуристой блондинкой, выпорхнула из домика и закружилась вокруг Штейнов и мужа со звучной фамилией Пузырев.
– Ой, как хорошо! Хорошо-то как! А то нам здесь до того тоскливо сделалось. Темно здесь и невесело. Всю ночь ни в глазу ни в жопе.
– А у нас… сыночек… – начала Вера.
Но Штейн не дал ей договорить:
– Верка, дуй за водкой… Значит, слушайте. Снилось мне, что я ночую в этом доме. И во сне вижу еще один сон. И в этом втором сне старик без… А, вы не в курсе. Хрен с ним. Старик безногий…
Неожиданно Вера поймала себя на том, что не может больше говорить о Леньке.
Тем временем Штейн продолжал:
– И вот безногий говорит мне, что в подвале – клад. Потом я возвращаюсь в первый сон. Спускаюсь в подпол, землю рою. Раз – лопата обо что-то стукнула. Железный сундук. Я его открываю, а там…
– Золото-брильянты! – хором выдохнули великан и Любка.
– Деревянная чурка.
– У-у… – разочарованно выдохнули супруги.
– И вдруг – чурка открыла глаза…
Посреди ночи у компании закончилась последняя свечка. Тогда-то, хлопнув еще по стакану, Штейн и Пузырев решили жечь костер прямо здесь, притащив из машины Пузыревых мангал. В ход пошли табуреты. Потом Пузырев, который нес больше Штейна хотя бы потому, что пить начал позже, вышел из дому и вскоре вернулся с огромной охапкой сушняка.
– Сгорим же, – пискнула Верочка, но умолкла, получив от мужа увесистую плюху.
– Не ссы, подруга, – подмигнула ей Любка. – Простудишься!
А когда запалили костер, в голову не слишком честно́й компании пришла еще одна мысль.
– Че сидим как на похоронах! – пьяно расхохотался Штейн.
Правда, слово «сидим», он уже говорил как «сдм».
После этого Штейн ринулся на улицу и включил в машине сабвуфер.
– Танцы! – заорал Пузырев.
– Стоп-стоп! – запротестовала Любка. – А она – не пьет!
И Любка показала пальцем на Верочку так, словно обвиняла ее во всех смертных грехах человечества. Штейн, который пришел с улицы не с пустыми руками, сунул жене под нос открытую бутылку водки.
– Пей, сука!
Верочка посмотрела на мужа так, словно видела его в последний раз, потом взглянула на бутылку и неожиданно привычным каким-то движением запрокинула ее вверх, жадно распахнув губы навстречу огненной воде…
– Танцы! – заорал Пузырев.
– Я это где-то уже видел, – хихикнул Штейн и отправился в угол с явным намерением помочиться.
– Стррриптиииз! – взвизгнула Любка и через голову стянула с себя потрескивающую от статического электричества олимпийку.
Еще через минуту Пузырев стащил с себя штаны, при этом не устоял на ногах и завалился на бок, опалив от огня густые волосы на груди и чудом не опрокинув мангал. Наверное, для того чтобы спасти друга, Штейн помочился снова – на угли, которые выпали из мангала на пол.
– Смотрите! – крикнула Верка.
Правда, это звучало как «срите».
А когда глаза Пузыревых устремились к ней (муж, стоя у костра, продолжал смотреть на свой орган, словно собрался вести с ним задушевную беседу), Верка, царственно расправив лопатки, без рук расстегнула лифчик.
– Хопа! – взвизгнула Любка.
– Какие они у тебя… – чрезвычайно тоненько произнес Пузырев и положил на немаленькую Веркину грудь свои ручищи.
Любка пьяно захохотала, посмотрела на Штейна, подумав мгновение, махнула рукой и повернулась к образовавшейся паре.
– А давайте… нуу… втроем! – значительно произнесла она.
Это прозвучало громко и отчетливо, так, что Пузыревы с Верочкой растерянно переглянулись. Потом они поняли: просто в машине замолкла музыка – и снова расхохотались.
И в этот момент раздался стук в дверь.
– Кто там?.. Войдите… – жеманно произнесла Любка.
– Час триста, – брякнула Верка не весть откуда взявшееся в голове.
– Ночь – навсегда, – воинственно продолжил Пузырев.
Двери распахнулись. На пороге стоял Вася и смотрел на пьяных и нагих совершенно мертвыми глазами.