– Конечно, понимаю. Знаете, у меня просто лицо – простое и широкое. Это производит обманчивое впечатление. Просто от вас так стало сифонить перегаром, что знать вас, чтобы понять, стало совершенно необязательно. И все понимали, что вы пьяница и лжец. Сразу. Это вы и называете точкой невозврата.
Он ещё раз вздохнул.
– А я-то думал, чего тебя тут поставили: козе дрочить.
Тут я обиделся и замолчал. Но ему мои обиды были по боку. Он был настроен закончить… Нет, не свою историю. О ней легко можно было догадаться. То есть в неё можно было подставлять разные обстоятельства. Легко и быстро они приходили на ум: живые примеры сновали вокруг да около. Он был настроен закончить соло своей души.
– Ничего от меня не сифонило. Я вообще выглядел не как типичный алконавт. А просто я стал странным. Дёрганным и нервным. И этого было достаточно, чтобы животное под названием человек стало обходить меня стороной. Было только одно место на земле, где у меня ещё был шанс на пару минут стать прежним. Догадываешься?
– А я думал, вы здесь не учились. Шли так растерянно, будто впервые здесь оказались.
– Нет, я знаю здесь каждый закуток. Ну например… А то подумаешь, будто заливаю… За актовым залом есть маленькая каморка.
– Точно, есть. Там коробки из-под бумаг, – кивнул я.
– Там хранили музыкальные инструменты. Электрогитары. Я играл…
– На соло!
Он пару раз хлопнул в ладоши.
Наверху запели. Получилось, как будто переставили местами причину и следствие. Забавно. А я понял, почему дежурный препод отключил мобильник. Он выступал в первом отделении концерта. Мой собеседник тоже услышал его голос.
– Так и не смог объяснить человеку, как нужно петь.
Я вопросительно уставился на него.
– Не люблю быть совсем на виду, – признался он. – И петь приходилось, что нравится широкой публике. А на соло… Можно импровизировать. И даже в песне «Аэропорт, стою у трапа самолёта…» находить рокерские модуляции.
С модуляциями у меня было хреновато, поэтому я кивнул, глядя на лестницу. Потом догадался, что он не видел моего кивка и кивнул ещё раз, повшись к тёмному проём заполненного верхней одеждой гардероба.
– Здесь я и украл первый раз. Год назад, – донеслось из темноты.
– ???
– Мобильник. Крутой, навороченный мобильный телефон. Толканул цыганам на привозе. За полцены с руками оторвали. А я потом на эти полцены неделю пил. Еле живой остался. С тех пор и ворую. Но так больше не обламывалось. Ни-когда. Держи.
И я опрокинул второй стаканчик портвейна за соло гнилого, но очень интересного человека. И в тот момент, когда внутри меня зажглись вечерние огни, обстоятельства несколько изменились. Правильнее было бы сказать, что мы с моим новым знакомцем поменялись местами, хотя я остался стоять у раздевалки, а он по-прежнему находился внутри неё.
С лестницы к нам, то есть ко мне, во все лопатки неслась мать моего будущего ребёнка.
– Писать хочу, – завопила она так, что две бабульки, поднимавшиеся по лестнице сочувственно закивали.
Я делал ей отчаянные знаки, суть которых заключалась в просьбе не болтать лишнего. Она увидела мои отчаянные мимические движения и удовлетворённо кивнула.
– Надоела. Я так и знала. Беременные быстро надоедают. Но ты не парься. Пока пузо на нос не полезет, буду к тебе по ночам бегать, а как полезет, скажу: «Брррось меня…» Она залилась слезами и скрылась в проёме служебного туалета. Я попытался ворваться следом за ней, но перед моим носом презрительно захлопнулась дверь, всхлипывания сменились завываниями, которые были поглощены звуком смываемой воды.
Выскочив обратно в коридор, она высморкалась мне в плечо, сказала: «Как же мне тебя не хватает, ничтожество моё смелое, жалкое и великое!» Потом предложила расстаться прямо сейчас, нет завтра – и взлетела по лестнице следом за всепонимающими бабульками.
Я стоял ни жив ни мёртв и не смел посмотреть в тёмный проём раздевалки.
Через полминуты оттуда мило присвистнули.
– А ты мачо, – убеждённо заявил мой новый знакомый. – Мы нашли друг друга. Вор и совратитель несовершеннолетних. Сам тоже несовершенный… Летний…
Вор икнул, и я понял, что он пару раз накатил без меня.
– А чего, – разудало продолжило тёмное окно. – Приведи её домой. Скажи: мама и папа, так и так мля. Кем родители-то?
Я ответил.
В темноте хихикнули.
– Квартира двуха?
– Однуха. В хрущобе.
Чёрный квадрат ещё раз хохотнул и сымпровизировал:
– А спать, дорогие родители, мы будем аккурат между вами. Чтобы чего не вышло. У вас то есть, ибо любой тесноте есть предел.
– У неё предки крутые. Богатые.
В темноте засопели.
– Мать училка здесь.
– А отец?
– Фиг знает.
– Откуда деньги тогда? – недоверчиво протянул вор. – От сырости что ли выросли?
– Да батя там… Боксёр, короче. Или морпех. Мутит чего-то…
– Если что, иди в отказ, – посоветовала раздевалка. – Или начинай заниматься боксом. За пару месяцев там научат прыгать и закрываться. Хотя это тебе, конечно же, не поможет, но психологически ты подготовишься к увечью.
У меня возникло ощущение, что в темноте никого нет. Своего нового знакомого я видел мимолётом – буквально меньше минуты. Однако именно в этот момент кряхтя и пошатываясь он вылез наружу. Сунул мне в руки бутылку портвейна, которого плескалось на дне. И зашагал по направлению к лестнице.
– А вы… куда это…
Вместо ответа он зашагал не вразвалку, а собранно и пружинисто.
Я знал. Я чувствовал, что должен идти следом. Однако раздевалка. Теперь уже пустая раздевалка, то есть не пустая, а с человеческой одеждой, но без людей раздевалка, не отпускала меня.
– Ты чего это – пьяный что ли?
За мыслями о бренном и вечном прокараулил я дежурного абонента, который спел своим сереньким голоском белогвардейский романс, включил телефон, увидел пять тысяч пропущенных звонков от меня, стал отзваниваться, не дозвонился и пошёл проверять меня и нашёл меня, задумчиво тянущего из горла дешёвый портвейн у тёмной раздевалки.
– Ты напился что ли, олигофрен?
– Сам дурак, – мрачно ответил я, сунул ему в руки пустую бутылку и устремился к лестнице.
Он прокричал мне в спину, что я отчислен. Не то чтобы меня это зацепило, но я в качестве оберега не поворачивая головы показал ему оттопыренный средний палец поднятой над головой левой руки, развернув её ладонью к абоненту. Подумав, добавил к левой руке правую.
В моей голове созрел план. Я должен был предотвратить новое преступление. Дело было за малым. Найти преступника, который может его совершить.
Зрительная память у меня не очень, а тут ещё воришка этот – выглядел так, как многие мужички начинают выглядеть после сорока. Среднего роста… Узкоплечий. Хлипковатый. Лысинка поблёскивает, глазки горят огнём несбывшейся мечты, костюмчик, ботиночки…
Каюсь, я не нашёл бы его.
Но тут в нижней рекреации начались танцы.
Танцевальная программа с экзотическим названием: «Для тех, кому всегда восемнадцать». Тёща придумала. Хорошо хоть не «навечно». Почему, интересно, именно восемнадцать? Что ни говори, а тёща у меня горячая штучка.
И я почему-то прямой наводкой двинул прямо туда. На танцы.
Народу набилось много и быстро. Выпускники, закусив после концерта, хотели двигаться, скидывать с себя одежду и возраст.
Первое, что я увидел – это была тёща, отплясывающая вместе с матерью моего будущего ребёнка в кругу с пятёркой седых шалунов.
Это мне чрезвычайно не понравилось, но потонуло в тени сидящего за диджейским пультом. Протискиваясь между телами выпускников, я стал пробираться к злоумышленнику.
Тут как раз что-то медленное и душевное зазвучало. И, что важно, без слов. Поэтому-то у диджея была полная свобода слова. И он воспользовался этой свободой на все сто.
– Вот вы думаете, что я вор, – начал он откашлявшись, отчего микрофон засвистел, а в ушах у всех зазвенело. – Вор, вор, вор.
На танцполе запереглядывались.
– Да, – горько кивнул он (я видел это, потому что подошёл почти вплотную, но замер, заворожённый исповедальным гипнозом). – Я и вправду вор. Я знаю, меня больше нет у вас в сердцах. Я вычеркнут за кражу, которую совершил год назад. За этот проклятый мобильник (Он поднял над головой и потряс мобильный телефон).
Кто-то толкнул меня. Я искоса проследил, как тёща прямой наводкой катит к диджею. А музыка была такая мелодичная и тихая. Поэтому я хорошо услышал, что сказал вору моя классная руководительница и запомню её слова на всю жизнь.
– Да всем по фигу, что ты сделал. Понимаешь? По-фигу. Люди пришли отдохнуть. Так что можешь взять свой мобильник и засунуть его себе в жопу вместе с чехлом. Только не забудь поставить на виброзвонок для полноты ощущений.
– Ты всегда имела чересчур сильное пристрастие к вещам. Ведь я же в конце концов извинился! – возмущённо крикнул диджей в микрофон.
– Я звоню мужу! – заявила тёща. – Сейчас он приедет сюда и одной проблемой станет меньше. Я в том смысле, что нет человека, нет проблемы.
– Так ведь мобильник-то у меня! – вскричал вор и затанцевал на воображаемом подиуме. – И я верну тебе его, потому что выкупил твой телефон у цыган. В таборе… Ну почти такой же.
Вор икнул в микрофон.
– А у меня есть другой мобильный телефон, – торжествующе воскликнула тёща. – Лучше старого! Так что пошёл-ка ты…
И тут я захлопал. Это получилось как-то само собой. Круто всё: музыка, крики эти, и его и её – последний крик. Впрочем вскоре выяснилось, что крик этот был совсем не последним. Ни у него, ни у неё.
– Да что мобила… – задумчиво протянул вор, отодвинувшись от микрофона.
Хотя чудесная мелодия всё ещё пробегала по небольшому танцполу, никто уже, естественно, не танцевал. Все смотрели на меня.
Однажды на уроке литературы тёща спросила, боимся ли мы смерти. Кто-то сказал, что, мол, да. А я ответил: «Нет». Тёща, которая тогда ещё не была тёщей, посмотрела на меня своими огромными зелёными глазами (это у них наследственное, так же, как и повышенная грудастость) и ухмыльнулась.