– Ши-зу-ха!
Последнее, что я помню – это как подо мной проваливается пол…
Просыпаюсь в 4.36 от странных звуков, доносящихся из квартиры этажом выше.
«Все нормально, – говорю я себе, – ничего такого особенного. Просто Надежда не может заснуть и шьет что-то на заказ».
С этой мыслью я иду на кухню. Жадно пью воду, прибиваю сигарету и возвращаюсь в постель. Наверху тихо, но, как только я ложусь, шум возобновляется.
«Ничего особенного. Надежда не может заснуть», – повторяю я себе. Но в этот самый момент в голове моей впервые проносится, что на самом деле это не Надежда шумит в ночной тишине. Больно уж темно за окном. Слишком свинцово-черным кажется небо. Лишь луна желтеет в нем тем самым тусклым пятном и шепчет мне сверху: «Это стучит швейная машинка Гретхен Крюгер».
Гретхен Крюгер. Лишь сейчас я вспоминаю о ней. Что шьет она, торопясь и под утро?
«Вицмундир для нового Наполеона», – снова помимо моей воли ухает во мне.
«Гретхен Крюгер шьет вицмундир для нового Наполеона», – подтверждает своим стуком дьявольская швейная машинка сверху.
«Пустяки, какие пустяки», – мысленно произношу я, пытаясь успокоиться.
Гретхен Крюгер тем временем не унимается. А часы уже, наверное, показывают пять. Не могу протянуть к ним руку. Я начинаю проникать в тайну предрассветного часа.
Новый Наполеон не простит мне того, что я слышу. Никто не должен знать про этот самый вицмундир. Вицмундир – тайна, недоступная человеку: кто шьет его, где шьет и зачем шьет. Почему же тогда я слышу звуки этой дьявольской машинки?
«Пустяки, – делает последнюю попытку вмешаться светлый голос внутри меня, – это Надежда. У кого-то должен родиться ребенок. Обычный ребенок. Пищащий сверток, который требует молока, нежности и заботы…»
Новый Наполеон был очень недоволен тем, что я узнал о нем и тем самым потревожил его покой. В наказание за это он лишил меня сна и заставил вечно лежать в темноте, слушая звуки швейной машинки Гретхен Крюгер…
Утром я проснулся в своей уютной холостяцкой берлоге от робкого, но методично повторяющегося звонка в дверь.
На пороге стояла женщина.
– Вы Гретхен Крюгер? – поинтересовался я, не в силах прогнать ночной кошмар.
– Нет, я Таня Элисон, – ответила она, тряхнув неестественно рыжей челкой.
Я вспомнил, что вчера у подъезда видел именно эту женщину, и пожал плечами:
– Что ж, входите.
Между прочими новостями я обратил внимание на свой внешний вид и отметил, что спал, не снимая обуви. Старею.
– Пойдемте на кухню… Не пугайтесь… У меня тут мамай воевал…
– Да ладно, – хрипловато буркнули сзади.
Я на всякий случай обернулся, но понял, что похмелье – это уже не хмель. Таня осталась Таней. Усевшись на табурет, она вытянула свои красивые ноги в садомазохистски кожаных сапогах и закурила. Сидела, курила и молчала. Таня и я рассматривали ее ноги.
– Красивые у тебя ноги, – обронил я и пошел к плите варить кофе.
– Ноги как ноги, – буркнула Таня Элисон.
– Ты его пациентка? – поинтересовался я, гремя туркой о плиту.
– Угу. Я его пациентка.
– И он тебя ко мне прислал.
– Нет. Я к тебе пришла сама.
– Зачем?
Таня Элисон задумалась, потом подошла к форточке и запулила хапчик в хмурое утреннее небо.
– Чтобы тебя спаси, – шепнула она вдогонку летящему хапчику.
– А зачем, Таня Элисон, тебе меня спасать?
Тут она задумалась уже серьезно. Вновь уселась на табурет, уперев локти в стол. Взглядом эстета я отметил, что грудь Тани вызывает настроения не столь агрессивные, как ее ноги, ибо она спортивная и плотно пристегнута к спине.
– У тебя выпить есть? – наконец выдавила она из себя.
– Что, без допинга сказать не можешь… Так по́шло? – поинтересовался я, наливая кофе. – Или для храбрости?
– Дурак, – буркнула Таня Элисон. – Это я для твоей храбрости. Страшно потому что.
Внутри ухнуло – подустал за последние сутки от испытаний на вшивость – однако я ухмыльнулся, открыл холодильник и достал оттуда…
– Минуточку… Но ведь он вчера все выжрал.
Элисон взяла у меня бутылку и жестом инструктора по стрельбе вышибла пробку. Потом налила водки в кофе себе и мне и снова закурила.
– А не было никакого вчера, – зловеще начала Таня.
Из ее сбивчивого и нервного рассказа получилось примерно следующее…
В сельский клуб купили световую пушку.
Мегазвезда Элисон собралась на гастроли в Россию.
Таня Элисон записалась на кружок эстрадной песни.
Еще на кружок эстрадной песни записались Тоня Камень, Вера Шмейер, Дуся Клыкова. В этой деревне у всех были звучные фамилии, потому что жили в ней внуки и внучки спецпереселенцев: немцев, украинцев и, конечно же, русских.
Мегазвезда Элисон посетила Санкт-Петербург.
Кружком эстрадной песни руководила Анна Михайловна, уникум, единственный на район человек с высшим музыкальным образованием.
Мегазвезда Элисон посетила Казань.
Тоне, Вере и Дусе Анна Михайловна после прослушивания посоветовала:
– Девочки, приходите попеть, когда настроение будет.
Тане же сказала:
– Вот что, Элисон, будем готовить концерт к Новому году. Песни французской эстрады. Главным образом, Эдит Пиаф. Пара песен Патрисии Каас, одна – Милен Фармер. Не люблю эту проститутку, но поет она шикарно.
Таня Элисон кивнула и стала разучивать французские тексты, записанные для нее русскими буквами.
Мегазвезда Элисон посетила Нижний Новгород.
По деревне прошел слух, будто Танька Элисон на елке будет песни петь. Вообще местные в клуб ходили мало и неохотно. Однако человек двадцать твердо решили – пойдут. Больно уж не любили Таньку Элисон. Не любили за гордость, курносость и еще за зеленые глаза. Говорили: «Сучка».
Таня Элисон в свои тридцать была не замужем и сменила одиннадцать любовников. По одному в год начиная с девятнадцати лет. Чтоб со вкусом и ощущением. Работала библиотекарем. Имела две страсти: зарубежные романы и женатых мужчин. Таньку Элисон дважды били. Один раз она лежала в больнице с ушибами. Четыре раза делала аборт. Поклонников не убывало.
Мегазвезда Элисон посетила Саратов.
Танька Элисон репетировала до изнеможения. Анна Михайловна, женщина с виду мягкая, на самом деле была дамой суровой, и, если что не нравилось, лупила в лоб.
– Произношение – твое слабое место.
Танька и не спорила. Французский она учила только в школе. Старательно, однако давно. Нашла на спутнике канал с французскими новостями. Слушала картавых и сама картавила до изнеможения.
Мегазвезда Элисон посетила Ростов-на Дону.
Полупьяный рабочий ухнул на сцену елку.
– Подальше ее, в уголок. елка у нас вот… – говорила Анна Михайловна и кивала на Таню Элисон.
Мегазвезда Элисон посетила Красноярск.
– В программе будет еще несколько номеров. Школьная самодеятельность. Детский танцевальный коллектив из соседней деревни. Гармонист Егор. И гипнотизер из области, – делилась новостями Анна Михайловна с Таней Элисон накануне концерта. Таня Элисон кивала и с ужасом понимала, что упавший пюпитр обрушит любую из семи песен.
Мегазвезда Элисон посетила Камчатку.
Уже после первой песни, когда в зале недоброе шушуканье сменилось сначала хлопаньем, потом дискотечным гиканьем и, наконец, полупьяным равнодушным гулом, когда Анна Михайловна, сидящая в первом ряду, показала большой палец правой руки, Таня Элисон затосковала. Чего волновалась? Зачем готовилась? Им же… Что Пиаф, что удав…
За кулисами, был такой кабинетик в сельском клубе, нервно закурила сигаретку.
– Понимаю вас, – неожиданно раздалось из темного угла.
Таня Элисон вздрогнула и даже, кажется, тихонько взвизгнула.
Мегазвезда Элисон давала концерт в Москве.
– Простите, напугал…
Из-за кулис показался бородатый мужик в очках.
– Вы гармонист? – предположила Таня Элисон.
– Нет, я – гипнотизер! – возразил собеседник.
– М-м. Знаете, я вас таким себе и представляла. Страшным, с желтыми зубами, как в стихотворении Александра Башлачева.
Гипнотизер коротко хохотнул.
– А я вот дура, – раскланялась Таня Элисон.
– Неточное определение, – покачал головой гипнотизер.
– А кто я, по-вашему? Француженка в Зажопинске?
– Вы – мегазвезда Элисон.
Таня покрутила пальцем у виска и пошла на сцену петь «Венеры автобусных остановок». Она уже успела привыкнуть к световой пушке и, выпевая строки, присматривалась теперь к залу.
Рядом с Анной Михайловной сидел один из местных бандитов. Он смотрел на Таню Элисон масляными глазами. Таня скорее перевела взгляд на второй ряд. Там находились четыре жены ее бывших любовников и буровили Таню острыми глазами. Все четыре бурильщицы были чрезмерно полны, расфуфырены и самодовольны до такой степени, что изменять им было необходимой мерой самозащиты.
На третьем ряду сидела молодая компания. Ребятки перебухались до такой степени, что двое толкались и начинали уж драться. Один спал. Еще один задумчиво, медленно и тягуче плевал себе под ноги.
Дальше сидели вполне приличные люди, но дальше Таня Элисон смотреть не стала.
Она посмотрела еще, правда, со стороны на саму себя – и увидела крупноватую рыжеволосую женщину, пожалуй, уже потерявшую молодость, очевидно, теряющую красоту, несомненно – со взглядом, какой бывает у бродячей собаки при виде знакомого повара общепита ранним зимним утром.
Внезапно с Таней Элисон произошло помутнение, которое длилось несколько секунд, хотя у всех жителей этой деревни впоследствии сложилось общее мнение, что Танька после елки повернулась умом: не то чтобы совсем, но так, что кажется, будто она не вся здеся, а еще где-то тама, а где тама – куй его знает.
Тане Элисон привиделось, что она – мегазвезда Элисон, которая стоит на сцене Кремлевского дворца. К ногам ее летят цветы. Господин Президент шлет с балкона воздушный поцелуй. Пресловутые попсовики бросают алчные взгляды. Придирчивые рокеры находят в ее образе шикарный бэк-вокал и названивают ее импресарио.